Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
К концу монолога юбка Моник задрана, пиджак расстегнут, две пуговицы на блузке оторваны. В открывшемся проеме розовеет кружевной лифчик. Девушка крепко сжимает ноги, Джонатан пытается стянуть с нее колготки.
– Теперь мой вопрос: мы будем трахаться здесь, как ненасытные школьники, или как взрослые люди пойдем в спальню?
– Я не хочу, – всхлипывает Моник.
– Это не ответ. – Правая рука Джонатана сжимает два худеньких запястья, а левая уже вовсю шурует за пазухой. – Здесь или в спальне?
Моник пытается встать. Воспользовавшись моментом, Джонатан стаскивает колготки до середины бедра.
– Я буду кричать, – говорит девушка.
– Я уверен, что будешь, – отвечает Джонатан. – Девушки, как правило, кричат, когда кончают. Это очень эротично. Так где ты хочешь кричать – здесь или в спальне?
Колготки вместе с трусами стянуты почти до колен. Виден рыжий ежик лобковых волос. Указательный палец Джонатана ввинчивается в него.
Двигаться вперед, детка, сокрушая преграды. Только тогда в человеке есть Божий Дух.
– В спальне, – тихо говорит Моник.
Джонатан стоит у окна, накинув шелковый халат. Опустошенность, как всегда после секса. Как всегда, когда достигнута цель.
Да, как всегда, он был прав во всем. И да, Моник кричала во время оргазма – тонким, срывающимся, почти детским голосом.
Надо будет купить ей новые колготки и блузку, думает Джонатан. А то неудобно получилось. И интервью какое-то скомканное вышло, вряд ли можно напечатать. Он улыбается.
За окном падает мокрый нью-йоркский снег.
Где-то внизу по тротуарам и мостовым великого города бродят запоздалые прохожие, рыщут в поисках дозы наркоманы, бездомные устраиваются на ночлег на теплых решетках вентиляции. Этой ночью кто-нибудь умрет от холода, кто-нибудь – от передоза, кто-нибудь – от СПИДа. Кого-нибудь убьют за пять долларов, за косой взгляд, за вторжение на чужую территорию.
Почему эти умники перевели часы назад? Война давно идет, и никто из нас не знает – не мы ли ее новые жертвы?
Как ни переводи стрелки, наше пространство сжимается. Разруха, насилие и хаос захватывают новые земли. В прошлом осталось время, когда в Центральном парке мирно гуляли семьи, Гарлем славился джазовыми клубами, а Большая Магистраль Бронкса слыла респектабельным кварталом, новым Ханааном нью-йоркских евреев. Теперь после семи лучше и не появляться в таких районах – и только общее для всех тусклое солнце, мелкий дождь и мокрый снег склеивают их в один город.
Полтора года назад Джонатан и Норма вместе бродили под таким же снегом. Той ночью умер Энди Уорхол, художник, который их познакомил, когда Джонатан пришел в галерею купить несколько «смертей и катастроф». Вот почему той ночью Норма позвонила ему, и невесомые хлопья опускались на них с небес напоминанием о серебристом парике Энди. Снежинки замирали на ресницах Нормы и таяли на губах Джонатана, когда он целовал ее.
Снег чертил влажные дорожки на их щеках, и от этого казалось, что они оплакивают Уорхола слезами, которых у них давно уже не было.
Надо сказать доктору Кацу, чтобы прописал мне новые таблетки, думает Джонатан. Все говорят о них последнее время. Что-то на «п», уточню завтра. Пусть химия поработает – а то от этой говорильни вообще никакого толку.
Джонатан стоит у окна. Отчаяние заполняет его душу. Так старый шпион, умирающий от рака, смотрит на огни распростертого перед ним города. Скольких он сумел обмануть – но смерть не обманешь. И этот вечно изменчивый город… он переживет его и всех нас.
Больше всего Джонатану хочется позвонить Норме, но он не знает номера. Можно, конечно, попросить секретаршу узнать телефон Бродхедов в Бостоне… хотя, впрочем, уже поздно.
Джонатан оборачивается. Так и есть: на часах полночь без шести. Не время для звонков.
Джонатан засыпает. На зыбкой грани между явью и сном он видит Кору Мартин с ее русским любовником-таксистом. Таксист одет в униформу, почему-то напоминающую эсэсовский мундир. Ядерный взрыв, говорит он, – это великое превращение, великое делание алхимиков. Мы должны сгореть в атомном пожаре, дабы исполнить волю Господа.
Потом он уходит, и Кора одиноко раздевается в своей спальне. Обвислые груди, раздутый живот, раздавшиеся жирные бедра. Она достает из комода выпускную фотографию и долго смотрит на молодого Джонатана Краммера, молодого Роберто Кривелли, на юную Кору Мартин, еще не знающую своей судьбы.
Потом она опускается на колени. На стене – католическое распятие.
– Господи, – говорит Кора, – сделай так, чтобы была настоящая война. Пусть все погибнут, сгорят в очистительном огне. Почему ты выбрал уничтожить только меня? За что мне это, Господи? Я ведь была хорошей девочкой, правда?
Кора плачет, Джонатан засыпает, и в его сне вражеские самолеты пикируют на Нью-Йорк, указательным пальцем Бога вонзаясь в самую большую в мире мишень. Джонатан видит рушащиеся небоскребы, огонь пожаров, прыгающих из окон людей, и даже во сне его раздражает, до чего все это похоже на дурное голливудское кино.
Утром – опять такси, Парк-авеню, школьный автобус, Уолл-стрит, лифт, пятидесятый этаж. Джонатан кивает, здоровается, улыбается. Лучшие люди Америки – вот они кто такие!
Телефонный звонок.
– Мистер Краммер, это вчерашняя журналистка. Соединить?
Джонатан морщится. Ну, что уж тут поделать.
– Да, соедини.
В трубке – напряженный голос Моник:
– Мистер Краммер? Я хотела бы с вами поговорить.
– Хорошо. Я занят сегодня, но мы можем встретиться на той неделе.
В самом деле – почему нет? Джонатан вспоминает трогательные грудки, цепкие объятия тонких рук, срывающийся вскрик финального оргазма… нет, вполне неплохо, почему бы не продолжить?
А Норма? Что – Норма? Он не может переделать себя для нее. Значит, они расстанутся.
– Нет, мистер Краммер, нам лучше поговорить сегодня. Вы не могли бы выйти в кафе на углу Пайн и Бродвея где-нибудь минут через сорок?
Посреди рабочего дня? Она с ума сошла. Это совершенно невозможно.
– Хорошо, – говорит Джонатан, – только ненадолго.
– Спасибо, мистер Краммер. – Моник вешает трубку.
Мистер Краммер! Звала бы уж Джонатаном, раз так все получилось.
– Понимаете, мистер Краммер, я не знаю, как сказать вам, это очень неприятная история… я не знаю, как мне поступить… я даже звонила старшей сестре, посоветоваться, и мы решили, что лучше всего поговорить с вами. Понимаете, вчера ночью, прослушивая запись на диктофоне, я вспомнила, как все было… понимаете, мистер Краммер, мне кажется, вы меня изнасиловали. Нет, не перебивайте, пожалуйста, дайте мне договорить. Вы сильный мужчина, я не могла вам долго сопротивляться. Вы насильно раздели меня и вынудили к сексу, хотя я несколько раз сказала вам, что не хочу. Поймите, я бы с радостью поверила, что у нас был секс по взаимному согласию, вы видели вчера – я даже пыталась сделать вид, что все нормально. Но у меня больше не получается. Я чувствую себя изнасилованной. Поверьте, это очень неприятно.
