Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
— Бен умер,— сказал Юджин.
Она смотрела на него, покачиваясь.
— Толстушке нравился Бен,— сказала она тихо, немного погодя.— Толстушка и старина Бен были друзьями.
Она повернулась и уставилась перед собой смутным взглядом, вытянув вперед одну руку для равновесия.
В этой необъятной тишине просыпались птицы. Был октябрь, но некоторые птицы просыпались.
Тогда Люк и Юджин быстро пошли к площади, исполненные великой радости, потому что они слышали Звуки жизни и рассвета. И, шагая, они часто заговаривали о Бене со смехом, со счастливыми воспоминаниями, не как об умершем, а как о брате, уезжавшем на долгие годы, который теперь должен вот-вот вернуться домой. Они говорили о нем с торжеством и нежностью, как о том, кто победил боль и радостно вырвался на свободу. Сознание Юджина неуклюже шарило вокруг и около. Оно, как ребенок, возилось с пустяками.
Они испытывали друг к другу глубокую, ровную любовь и разговаривали без напряжения, без аффектации, со спокойной уверенностью и пониманием.
А помнишь,— начал Люк,— к-к-как он остриг сиротку тети Петт — Марка?
Он… надел… ему на голову… ночной горшок… чтобы стричь ровнее,— взвизгнул Юджин, будя улицу диким смехом.
Они шли, хохоча, здороваясь с редкими ранними прохожими преувеличенно почтительно, весело посмеиваясь над миром в братском союзе. Затем они вошли в устало расслабившуюся редакцию газеты, служению которой Бен отдал столько лет, и передали свое известие усталому сотруднику.
И в этой комнате, где умерло столько стремительно запечатленных дней, возникло сожаление и ощущение чуда – воспоминание, которое не умрет, воспоминание о чем-то странном и проходящем.
– Черт! Как жаль! Он был отличный парень! — сказали люди.
Когда над пустынными улицами забрезжил серый свет и первый трамвай задребезжал, подъезжая к площади, они вошли в маленькую закусочную, где он провел в дыму и за кофе столько предрассветных часов.
Юджин заглянул внутрь и увидел, что они были там все вместе, как много лет назад, как кошмарное подтверждение пророчества: Макгайр, Коукер, усталый раздатчик и дальше в углу — печатник Гарри Тагмен.
Люк и Юджин вошли и сели у стойки.
Господа! Господа! — звучным голосом сказал Люк.
Здорово, Люк! — рявкнул Макгайр.— Когда же ты научишься уму-разуму? Как живешь, сынок? Как ученье? — сказал он Юджину и несколько секунд смотрел
на них пьяными добрыми глазами; мокрая сигарета смешно прилипла к его нижней губе.
Генерал, как дела? Что вы пьете теперь — скипидар или лак? — сказал моряк, грубо щекоча его заплывшие жиром ребра. Макгайр крякнул.
Кончено, сынок? — тихо спросил Коукер.
Да,— сказал Юджин.
Коукер вынул изо рта длинную сигару и малярийно улыбнулся ему.
Чувствуешь себя получше, сынок, а? — сказал он.
Да,— сказал Юджин,— гораздо.
— Ну, Юджиникс, — деловито сказал моряк,— что будешь есть?
— Что тут имеется? — сказал Юджин, глядя на засаленное меню.— Не осталось ли жареного китенка?
— Нет,— сказал раздатчик,— был, но весь вышел.
— Как насчет фрикассе из быка? — сказал Люк.— Это имеется?
— Фрикассе из быка не для такого здорового быка, сынок,— сказал Макгайр.
Их бычий смех мычаньем разнесся по закусочной. Собрав лоб складками, Люк заикался над меню.
— Ж-жареный цыпленок по-мэрилендски,— бормотал он.— По-мэрилендски? — повторил он с деланным удивлением.— Разве это не прелестно? — жеманно спросил он, оглядываясь по сторонам.
— Мне дайте бифштекс не больше чем недельной давности,— сказал Юджин,— хорошо прожаренный, а также топор и мясорубку.
— А зачем мясорубку, сынок? — сказал Коукер.
Для мясного пирога,— ответил Юджин.
Мне того же,— сказал Люк,— и пару чашек мокко не хуже, чем дома у мамы.
Он ошалело оглянулся на Юджина и разразился громкими «уах-уах-уах», тыча его под ребра.
Где вы сейчас служите, Люк? — сказал Гарри Тагмен, вытаскивая нос из кружки с кофе.
В н-настоящее время в Норфолке на военно-морской базе,— ответил Люк.— Обеспечиваем безопасность лицемерию.
Ты когда-нибудь бывал в море, сынок? — сказал Коукер.
Всеконечно! — сказал Люк.— За пять центов трамвай домчит меня до пляжа в любую минуту.
В этом парне были задатки моряка еще в ту пору, как он мочил простыни,— сказал Макгайр.— Я это давно предсказал.
Деловито вошел «Конь» Хайнс, но замедлил шаг, увидя молодых людей.
— Берегись! — прошептал моряк Юджину с сумасшедшей усмешкой.— Ты следующий. Он так и вперил в тебя свои рыбьи глаза. Он уже снимает с тебя мерку.
Юджин сердито оглянулся на «Коня» Хайнса и чт то буркнул. Моряк прыснул как безумный.
Доброе утро, господа! — сказал «Конь» Хайнс тоном аристократической печали.— Мальчики,— сказал он, печально подходя к ним,— я был очень расстроен, усль
шав про ваше несчастье. Будь этот мальчик моим родным братом, я не мог бы быть о нем более высокого мнения.
Хватит, «Конь»! — сказал Макгайр, поднимая четыре жирных протестующих пальца.— Мы видим, что вы скорбите. Если вы будете продолжать, то можете впасть от горя в истерику и расхохотаться. А этого мы не вынесем, «Конь». Мы большие сильные мужчины, но у нас была тяжелая жизнь. Молю, пощадите нас, «Конь».
«Конь» Хайнс не обратил на него внимания.
— Он сейчас у меня,— сказал он мягко. — Я чтобы вы, мальчики, зашли попозже поглядеть на-него. да я кончу, вы его не узнаете.
Черт! Исправление ошибок природы! — сказал Коукер.— Его мать будет довольна.
У вас похоронное бюро, «Конь»,— сказал Макгайр,— или институт красоты?
Мы знаем, вы сделаете все в-в-возможное, мистер Хайнс,— сказал моряк с живой увлеченной неискренностью.— Поэтому мы и обратились к вам.
Вы будете доедать свой бифштекс? — спросил раздатчик Юджина.
Бифштекс! Бифштекс! Это не бифштекс! — пробормотал Юджин.— Теперь я понял, что это такое.— Он встал с табуретки и подошел к Коукеру.— Можете вы спасти меня? Я умру? У меня больной вид, Коукер? — спросил он хриплым шепотом.
Нет, сынок,— ответил Коукер.— Не больной, а безумный.
«Конь» Хайнс сел у другого конца стойки. Юджин, Опираясь на засаленный мрамор стойки, запел:
Хей-хо, хей-хо, стервятник,
Дерри, дерри, дерри-о!
— Заткнись, дурак!! — вполголоса хрипло сказал моряк и ухмыльнулся.
Сел стервятник на скалу
Дерри, дерри, дерри-о!
Снаружи в юном сером свете энергично пробуждалась жизнь. Трамвай медленно свернул в поперечную улицу после того, как вожатый высунулся в окно и аккуратно перевел стрелки длинным крюком, выдувая теплый туман дыхания в холодный воздух. Полицейский Лесли Робертс, худой и желчный, апатично прошаркал мимо, помахивая дубинкой. Негр-уборщик из аптеки Вуда быстро вошел в почтамт за утренней корреспонденцией. Дж. Т. Стирнс, железнодорожный агент, ждал на тротуаре напротив трамвая, идущего к вокзалу. У него было красное лицо, и он читал утреннюю газету.
