Джеймс Риз - Книга теней
– Очарован, – сказал он. – «Мне верится, что ваш характер сходен с открытым выражением лица» [143].
И, произнеся напоследок эти слова великого поэта, он покинул нас, чему я была весьма рада. Уходя, он дважды оглядывался, но смотрел не на меня, а на мою соседку по столику. Уже издали он поднял вверх тонкую, украшенную перстнями руку и, не оборачиваясь, помахал нам. Он был похож на злого джинна, и мне хотелось, чтобы он поскорее вернулся в свою бутылку.
И тут меня охватило беспокойство, что эта женщина, чьей красотой я была поражена, возможно, сочтет меня неучтивой (уж не знаю почему: ведь именно этот тощий и гибкий, как змея, актер прервал наш разговор своими ядовитыми намеками), и я спросила:
– А вы тоже актриса?
– Когда-то была недолго, – ответила она, казалось, продолжая оценивать меня, – но теперь утратила надежду вновь обрести прежнее положение в обществе. – Она рассмеялась, и в это время мимо проехала тележка, груженная пестрыми декорациями. Мне показалось, что на потрескавшемся холсте… да, я различила, что там изображено кораблекрушение. – Я приехала на репетиции, можно сказать, помочь советами. Представления начинаются через два дня, и единственное, в чем их постигло крушение , – главная героиня . – Она вновь пристально посмотрела на меня, откинулась на спинку стула, чтобы лучше видеть меня сидящую. – «Двенадцатая ночь» , – сказала она, кивнув в сторону театра. – Все эти глупости, придуманные Шекспиром, когда мужчины переодеваются в женское платье и наоборот. Себастьяна, Виола и все прочее… Вам известна эта пьеса?
– Да, – ответила я, вспомнив даже строчку, вскользь брошенную актером. Сглотнула слюну и сказала: – Жаль, что не удастся посмотреть спектакль. Мне не приходилось видеть Шекспира на сцене, и я бы очень хотел…
– Двигаетесь дальше?
– Oui , завтра. В Арль, а потом в Марсель.
– А дальше? За моря?
– Да. – Казалось, ее дерзкий взгляд оказывает на меня буквально физическое воздействие: когда она взяла мою руку в свою, то наверняка почувствовала, какая она липкая и скользкая. Она издала протяжное «Хмм…» , словно пробуя новое блюдо, потом внезапно отпустила руку и, улыбнувшись, вновь откинулась назад. – Вы, должно быть, страшно взволнованы из-за вашего морского путешествия. Оно у вас впервые?
– Да, мадам. И вы правы, я взволнован… Скажу больше: я ужасно боюсь.
Ее глаза выражали величайшее сочувствие, но лишь до того момента, когда она вновь положила свою руку на мою, а я ее отдернула столь поспешно, будто она собиралась причинить мне боль; такая глупость!
– Не беспокойтесь! – сказала она, склонившись ко мне так близко, что я почувствовала запах лимона, исходивший от ее блестящих волос. – Я кусаюсь, только когда меня просят. – На это я не нашлась что ответить. – Вы не голодны? – спросила она через некоторое время.
Я действительно проголодалась, как, впрочем, и она. Через четверть часа перед нами стояло внушительное блюдо с обильно приправленной пряностями тушеной рыбой, которую мы выложили в свои тарелки. Во время обеда мы болтали о всяких пустяках: о ее путешествиях и не слишком обременительных трудах, но каждое ее слово звучало чарующе. На десерт я впервые в жизни попробовала кокос, и он мне очень понравился. В конце обеда подали кофе и заключительную порцию шартреза. Мы подняли рюмки, и моя спутница сказала, что хотела бы произнести тост. Я пожала плечами и услышала слова, от которых едва не подавилась:
– В память той, кем вы были раньше.
– Я… я…
– Ваши руки вас выдают, – сказала она с заговорщицкой улыбкой. – Остерегайтесь их… Они слишком изящны, чтобы быть руками мужчины. А цвет вашего лица – само совершенство.
«Мои руки? Я всегда их ненавидела. Такие большие, такие…»
– Я… я…
– Существуют определенные законы, моя дорогая. Вам следует их знать. – Она вновь села на свое место. – Делайте так, – велела она, по-мужски положив ногу на ногу. – И так. – Она нетерпеливо забарабанила пальцами по столу и нахмурила лоб. Я повторяла каждое ее движение. – Возможно, на Севере вам было бы легче: там женщины нередко мужеподобны. Такую жертву пришлось принести Екатерине Великой, королеве Елизавете. А южная женщина одерживает победу, не изменяя своему естеству: Феодора, Семирамида, Клеопатра. – Несомненно, моя приятельница (я буду называть ее Арлезианкой, женщиной из Арля, поскольку так и не узнала ее имени) действительно не чужда была сцены. Она продолжала декламировать: – Блуждает ли женщина Юга по лабиринтам Крита, идет ли она с кинжалом в руке по кровавым коридорам Микен, подсыпает ли она яд своему мужу с непринужденностью Борджиа или принимает из рук тореадора трофей – еще трепещущее сердце быка…
Я кашлянула, чтобы привлечь ее внимание, которое все больше рассеивалось по мере того, как креп ее голос. Люди оглядывались на нас. Она закончила свой монолог так:
– Южной женщине нечего бояться, кроме своей безграничной чувственности. А теперь, месье, расплатитесь и следуйте за мной.
В залитом лунным светом проулке она подвергла критике мою походку, манеру двигаться. Нарочно уронила платок, а когда я наклонилась, чтобы поднять его, заявила, что я все делаю неправильно.
– Сгибайтесь в талии , а не в коленях! – Один проулок переходил в другой, тот – в следующий. Я не узнавала дорогу, но вскоре, к своему величайшему удивлению, испытывая недобрые предчувствия, обнаружила, что стою вместе с Арлезианкой перед своей маленькой гостиницей. – Не зайти ли нам, месье? – спросила она, беря меня под руку. Я не ответила, просто не смогла выдавить из себя ни слова.
Так я попала на какое-то время под ее… опеку. Это было приятно и поучительно. Оправившись от удивления, испытанного при встрече, она узнала от меня правду, о которой, впрочем, догадывалась и раньше.
– Моп Dieu! – воскликнула она, прикладывая тыльной частью ко лбу ладонь своей худой, изящной руки и опрокидываясь на кровать. Ее корсаж и сорочка были расстегнуты. Может быть, зеленая магия шартреза наконец подействовала на меня? Я стояла в ногах кровати, блуза распахнута, панталоны расстегнуты (не мной) и спущены до колен. – Я-то воображала, что ты просто женщина, достаточно сдержанно относящаяся к лесбийской любви, – знавала я таких. Но это! Это… неслыханная роскошь! – И она рассмеялась ласкающим слух смехом – никогда не слышала более приятного звука. – Не беспокойся, счастливица. Мне доводилось видеть нечто подобное и раньше, в Каире. Но не запросить ли у тебя двойную цену?
Снова этот смех. Только теперь я поняла, какого сорта эта женщина: она из тех, о ком меня давно предупреждали и кто берет деньги за… интимную близость с ней. И это было действительно самое интимное: после того что я узнала, словно рухнула стена, и я смогла говорить то, что следовало говорить, спрашивать о том, о чем нужно было спрашивать, делала то, что должна была делать, – и все это без всякого страха осуждения. Как будто какие-то глупые «часы стыда» перестали тикать. Под конец я сказала, словно подводя итог: «Я ничего не знаю», – в ответ на что она встала, заключила меня в объятия и поцеловала, прошептав: «Через час все изменится».
