Василий Аксенов - Новый сладостный стиль
Все обменялись взглядами, как это делают в присутствии неизлечимого алкоголика.
– Вы, очевидно, уже поняли, что мы должны остановить производство «Свечения», – сказал Дик. У него, кажется, слегка постукивали зубы. – Ты должен знать, что это было нелегким решением для меня, Алекс. Перестаньте зевать, сэр! Ты знаешь, что в традициях нашей компании относиться к своим режиссерам как к членам семьи. Вы знаете, как мы вас любим, как ты сильно был любим нашим почетным президентом, моим отцом Эбрахэмом Путни, не правда ли?
– А что с ним случилось? – спросил Алекс, внезапно сбросив зевоту и как бы засуетившись. – Надеюсь, он в порядке? Он жив?
– Дай мне закончить! – пролаял Дик с необъяснимой свирепостью. Потом продолжил фальшиво-деловым тоном: – Надеюсь, вы понимаете, как сильно мы все огорчены тем, что при сложившихся столь паршивых обстоятельствах нам приходится закрыть ваш восхитительный проект. И дело совсем не в финансовых прибылях или потерях. Безусловно, «Путни» может себе позволить выделить такой бюджет, который помог бы вам завершить вашу работу даже и без инвестиций Стенли. Важны, однако, принципы мировой солидарности. Посмотри вокруг, милейший, и ты увидишь беспрецедентную со времен коллапса Нью-Йоркской биржи в 1930 году лихорадку во всех деловых общинах мира.
Даже такие люди, как ты, Алекс, современные байрониты и исчадия русской литературы, должны понять, что деловое братство было возмущено безумным разбазариванием денег то в России, то в Бангладеш! Нет такой вещи в современном мире, как частные капиталы! Деньги не принадлежат никому – наоборот, мы принадлежим деньгам! Деньгам нужно работать, черт побери, и делать деньги, будь я проклят, если это не так!
Я старался убедить моего дорогого Эйба, моего отца и друга, в том, что мы должны закрыть «Свечение» из-за протеста против Стенлиного обращения с деньгами, просто для того, чтобы отмежеваться от анархиста и банкрота, однако Эйб упорно стоял на своем. «Руки прочь от Сашки!» Так он предпочитал вас называть, Алекс. – Дик Путни шмыгнул носом. – Теперь ты легче поймешь, почему я был вынужден его убить.
В этот момент Алекс заметил крошечную изумрудную башкенцию ящерицы, высунувшуюся из-за манжета Диковой рубашки. Ну, конечно, это тварь Попси, с которой мы имели честь познакомиться совсем недавно.
– Хей, Попси! – сказал он и прощебетал ей немного, как птица, или как ящерица, или кто там еще щебечет в этом мире. – Значит, ты убил Абрашку? – спросил он.
Дик кивнул со сдержанным рыданием.
– Фигурально? – спросил Алекс.
– Буквально, – всхлипнул Дик.
– В самом деле? – спросил Алекс по-светски.
Мадам Кригер-Накатоне прищурилась так, что глаза ее превратились в две горизонтальные морщины.
– Дику пришлось лишить Эйба жизни при помощи японского бамбукового пистолета семнадцатого столетия. Мы все под впечатлением его мужества и того послания, которое он адресовал этим поступком всему деловому миру. Весь наш директорат надеется, что и вы, Алекс, оцените жертву.
Все Путни, Путни-Кригеры и Риджуэй вздохнули: «О да, ведь это же драма библейских масштабов!»
В этот момент Попси проскользнул из внутренней сферы Дика во внутреннюю сферу Алекса, то есть в рукав пиджака и еще глубже, под майку. Удивительно, Алекс даже не вздрогнул. Он сидел без движения, мокрый и вялый, в то время как рептилия молниеносно носилась по его коже. Несколько раз она пересекла его грудь, ужалила малость сначала левый сосок, потом правый, повертухалась слегка в одной из его подмышек и только после этого спикировала через живот вниз, к гениталиям. Резинка трусов не оказалась для нее помехой.
Александр Яковлевич свободно падал в «бездну унижений», как это когда-то назвал поэт. Семья Путни тем временем заказала кофе. Когда их заказ прибыл, он расстегнул «молнию» на штанах и вытащил Попси за хвост. Талисман компании был оскорблен в своих лучших намерениях. Возмущенно стрекоча, он оставил свой хвост в пальцах АЯ и свалил обратно в безупречный рукав нового президента. Только после этого АЯ встал и удалился. Хвост Попси еще долго плясал на его ладони.
3. Стенли
Удивляюсь, почему дарвинская «теория эволюции» и идея Творения считаются такими непримиримыми и даже как бы взаимоотрицающими понятиями. Я бы осмелился сказать, Теофил, что эта непримиримость основана на до смешного простом недоразумении. Позволь мне на эту тему начать с тобой так называемый диалог из-за порога; некоторые считают, что я был довольно силен в этом жанре после кварты скотча. Все паузы между моими сентенциями я буду считать твоим мудрым вкладом в беседу, о Теофил. Или просто твою улыбку, Теофил, спасибо.
Мне кажется, что главное несоответствие в спорах между двумя лагерями оппонентов лежит в диспропорции временного отсчета. В Старом Завете время измеряется тысячелетиями – шесть с чем-то тысяч лет со дня Сотворения Мира по иудаистскому календарю, – в то время как теория эволюции оперирует миллионами и сотнями миллионов лет. Одна вещь при этом почему-то не принимается во внимание: библейские годы являются аллегорическими, то есть поэтическими по своей природе, в то время как эволюционистские строго относятся к физике, к отсчетам вращений Земли вокруг Солнца. Согласившись с этим, мы можем предположить, что библейские тысячи неизмеримо больше, чем физические миллионы.
Говоря «больше», я прибегаю к простейшему из упрощений. Понятие «лет», библейских и физических, было дано нам, живым, для того чтобы мы как-то приспособились к той периферии Непостижимого, в которой нам приходится существовать.
Творение, которое мы стараемся постичь (прости за скобки, Теофил, но, говоря «мы», я чаще всего имею в виду себя и своего четвероюродного брата Сашу Корбаха), произошло в «пространстве» (ну как мы тут можем обойтись без кавычек и скобок?), в пространстве, где не было ни времени, ни воздуха. Изначальный замысел был совершенно иным и совершенно непостижимым для нас, детей воздуха и времени. Этот замысел был оставлен для нас лишь в форме робкого воспоминания, которое мы обозначаем словом «рай».
Мы не можем вообразить Изначальный Замысел, но мы можем представить себе, что где-то на периферии произошло некоторое отклонение, быть может, как результат того, что мы называем «борьбой Добра и Зла». Момент Соблазна – любая аллегория здесь годится: змей, яблоко, нагота (одежда, возможно, была не нужна Адаму и Еве в субстанции иной, чем воздух) – произошел, и за ним последовали Первородный грех и Изгнание из Рая, то есть из Изначального Замысла. Произошло творение «из грязи» или «из праха», то есть из первичного замеса элементов с кислородом и углеродом.
