Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
Кадзи слушал, не проронив ни слова.
Перед сном Кира привел к Кадзи пленного, который видел, как умирал Тэрада.
— Он умирал в полном сознании, но не говорил ни слова. Только повторил несколько раз «Кадзи». Я было подумал, что это имя женщины. Он страшно мучился, но ему даже укол не сделали, а ведь врач-то в больнице японец.
— Спасибо, хватит. — сказал Кадзи.
— Я с нетерпением ждал вашего возвращения, Кадзи, — прошептал Наруто. — Нельзя эту дрянь в живых оставить.
— Может, придумаем что-нибудь? — спросил Кира. — Ты мне не поверишь, но я ходил к Ногэ. А он, гад, даже слушать не стал.
— А конвоир все видел?
— Видел, но ведь состава преступления нет. Попробуй докажи, что Кирихара виноват! Ведь он не с постели Тэраду стащил и погнал в уборную.
— Чего тут рассуждать? Если хотите, я сам расправлюсь с этим Кирихарой! — вскипел Наруто.
— Ладно, помолчите, — сказал Кадзи, и его глаза зло сверкнули.
Кадзи встал и пошел к Тангэ. Он потряс его за плечо и шепотом сказал:
— Тангэ, я передумал, сегодня ночью я уйду.
Тангэ хотел было что-то сказать, но Кадзи приложил палец к его губам.
— Я решил твердо. У меня нет другого выхода.
Тангэ долго смотрел, как Кадзи медленно шел по ангару, переступая через лежащих пленных. Он понял, что Кадзи теперь не удержать.
Среди пленных Кадзи с трудом отыскал Кирихару. — Кирихара, капитан тебя требует по моему вопросу.
— Сейчас?
— Я настоял на очной ставке с тобой. Боишься?
— Не пори чушь! — Кирихара встал. — Надо прихватить Минагаву. А то не поймем ничего.
— Минагава не требуется. Там у них свой переводчик появился.
Кирихара попался на хитрость Кадзи. Правда, он вспомнил о Тэраде, но тут же решил, что это дело здесь ни при чем.
— Ладно, пошли. Вот посадят тебя в тюрьму, и мне дышать легче станет.
Они вышли из ангара. Стоял непроглядный мрак. Лишь вдалеке по аэродрому шарил луч прожектора, выхватывая из темноты огромный серебряный корпус советского транспортного самолета. Из барака, где жили русские солдаты, послышалась песня. Пели «Катюшу».
— Сюда, — сказал Кадзи, схватив Кирихару за руку. Тот направился было к другому зданию. И только сейчас Кирихара почуял недоброе.
— Ты… — начал он, но в эту минуту Кадзи с силой хлестнул его по голове стальным тросом. Затем на Кирихару обрушился град ударов. Он упал. Кадзи поволок его за шиворот к уборной.
— Встать! — сдавленным голосом приказал Кадзи. — А не то буду бить, пока не встанешь.
Пошатываясь, Кирихара встал.
— Прошу тебя, брось… — прохрипел он. — Прости…
— Вот это я и хотел услышать.
Тут на Кирихару обрушился такой удар, от которого трескается череп.
Но Кадзи продолжал наносить удары. Он сам хотел поскорее выбиться из сил. Но сперва он забьет насмерть эту гадину. «Почему хорошие ребята должны гибнуть, а эта мразь — жить?» Он сам погибнет, но и Кирихара на этом свете жить не будет…
Заметив, что его рука, сжимавшая трос, стала липкой от крови, Кадзи прекратил избиение. Кирихара валялся на земле без признаков жизни. Послышались чьи-то шаги. Кадзи схватил бесчувственное тело и бросил его в выгребную яму.
Все было кончено. А может, вообще всему конец? Гнев сменился опустошенностью. Теперь ему нет пути ни в прошлое, ни в будущее.
Сколько прошло времени, прежде чем Кадзи двинулся с места? Он медленно шел в темноте, совершенно не думая, что может попасться на глаза часовым.
А в бараке все пели. Где-то недалеко слышались неторопливые шаги часового.
Кадзи дошел до ограды. Неужели здесь проходит граница между человеком и пленным? Но ведь тогда очень просто перемахнуть на ту сторону. А там что? Смерть или жизнь?.. Кадзи лег, пытаясь пролезть между рядами колючей проволоки. Железные шипы царапнули лицо. Через секунду колючки зацепились за мешковину. Кадзи осторожно отцепил одежду. Вот прошла грудь, потом живот, наконец ноги — он был уже на той стороне. Ничего трудного. Но радости освобождения не было. Не было и надежды.
За узенькой речушкой мирно спала китайская деревня.
Когда Кадзи, ступив на тонкий лед, продавил его, где-то поблизости залаяла собака. Кадзи стоял по колено в воде.
Никто не заметил исчезновения одного пленного японца.
* * *
Митико стала работать на кухне при больнице. Сначала она хотела воспользоваться любезностью Се, который предлагал ей место медсестры, но потом передумала и решила пойти на кухню. Она, конечно, могла работать медсестрой, но было бы обидно, если бы другие сестры, в большинстве своем японки, сочли ее любовницей Се, да и самому ему такая явная протекция могла бы повредить.
— Вы не беспокойтесь, — сказала она Се с улыбкой, — ведь и дома я только тем и занимаюсь, что готовлю.
Митико быстро поладила с китаянками, работавшими на кухне. Поначалу старшая кухарка Ma-тай косилась на нее, но очень скоро стала относиться сердечно к трудолюбивой, скромной японке.
Молодая китаянка Сун Ин-минь даже подружилась с Митико. Как-то, когда они стирали, Ин-минь спросила по-японски:
— У тебя изволит быть любимый?
Митико улыбнулась, очень уж не вязалось это «ты» с «изволит быть».
— Есть, очень-очень есть, — сказала она по-китайски, желая, разумеется, сказать о силе своей любви.
Но Сун изумленно округлила глаза. Она поняла ее иначе.
— А так не сложно? Один придет, потом другой сразу, а ты одна…
И Митико пришлось долго объяснять, что она любит так, как сразу тысяча женщин, но любит одного. Пока она объясняла, к горлу подкатился комок, и она разрыдалась. И Ин-минь, по-видимому очень отзывчивая девушка, глядя на нее, тоже заплакала.
— Война виновата. Господин Кадзи не виноват. Придет домой, обязательно придет.
С этого дня они подружились — ширококостная решительная китаянка и хрупкая смуглолицая японка. Однако надежда на возвращение Кадзи таяла с каждым днем.
И вот наступала зима. Ее приход был равносилен для Митико смертному приговору.
«Только бы снег подольше не выпадал!» — молила Митико. Но в один из вечеров он начал падать с почерневшего неба.
Вот и стекла поездов, идущих с севера, уже украсили ледяные узоры. За две сотни километров отсюда, наверно, уже так холодно, что морозы пробирают до костей. По дороге домой Митико представила Кадзи идущим в такой мороз. И пальто, верно, на нем нет, и голодает он, и ночует в степи. И все же идет и будет идти. А вдруг его отправили в Сибирь? Митико сняла перчатку. Снежинки, упавшие на холодную ладонь, долго не таяли. И Митико представила, как этот снег толстым слоем ложится на плечи мужа.
Она шла, потирая озябшие руки. Кожа на руках у нее огрубела от работы и как-то сухо шуршала. Она еще никогда не слышала такого звука. Эти руки говорили о ее честных трудовых буднях, о гордом одиночестве души. А как эти руки жаждали обнять Кадзи! Если бы только они могли снова гладить дорогое лицо, Митико согласилась бы на всю жизнь остаться кухаркой. А что, если сейчас, вот за этим углом, навстречу ей выйдет Кадзи? Не стесняясь прохожих, она бросится ему на шею. А он прижмет к губам ее заскорузлые руки и ласково спросит: «Работаешь?» И она ответит: «Да». Господи, она бы согласилась работать в десять раз больше, только бы ее Кадзи вернулся. Любимый, я стану уличной торговкой, воду буду таскать, только бы нам снова быть вместе…
Вдруг Митико заметила, что разговаривает сама с собой. В последнее время у нее появилась такая привычка. Особенно по ночам. Задает вопросы и сама же на них отвечает. Ясуко как-то с улыбкой сказала: «Видно, ни одно лекарство не излечивает от любви. Как я счастлива, что мне не по кому убиваться».
Когда Митико дошла до площади, снег уже повалил крупными хлопьями. Она подумала, что не сможет сидеть одна в неуютной комнате пансиона, а Ясуко, видно, еще не вернулась… И Митико решила не идти домой.
В редакции газеты «Демократический вестник», где основную роль играл Ното, между четырьмя мужчинами, окружившими печку, разгорелся спор.
— Не далее как сегодня городские власти раскритиковали газету за аполитичность.
— А все этот японец из мэрии. Он недавно приехал из Яньаня, Доморощенный материалист! Прочитал одну книжонку коммунистов и воображает, что все знает. Наша газета не орган компартии. А господин Фан и его соратники не желают понять, что Япония не Китай. У нас лозунг «Все братья, твое — это общее» не пройдет!
Окидзима горько усмехнулся и кивнул вошедшей Митико.
— Но что правда, то правда, с реакционными элементами мы чересчур деликатничаем, — горячо сказал смуглолицый мужчина, сосед Окидзимы. — Давно пора вывести на чистую воду бывших руководителей фирмы.
— Разоблачать — не значит надрывать горло. Я пишу достаточно ядовито.
— Все это интеллигентские шпильки! Ты не способен встать на позицию народа, поэтому городские власти и недовольны.
