Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо
Двое подростков понуро сидели на парковой скамейке, стараясь не смотреть друг на друга, возбужденные и обескураженные сложностями, которые им принесла их недавняя связь. Последние слова Альбана выкрикнула больше с ожесточением, чем с любовью. А Квентин замкнулся; его огромное юное тело, еще непропорциональное — широкие и длинные ступни составляли чрезмерную опору для узкого торса, — враждебно съежилось, только что иголок не хватало.
У Альбаны начался нервный тик; она понимала, что говорит сбивчиво и сумбурно:
— Я, во всяком случае, не собиралась в субботу никуда идти… У меня и планов никаких не было, кроме нас с тобой. В общем, я не стала бы занимать субботу, не предупредив тебя.
— Да неужели!
— Да, уж поверь! Никогда бы так не поступила.
— Ну ладно, ты — это ты, я — это я. Согласна?
— Но разве нам было плохо в прошлые субботние вечера?
— Вовсе нет. Но зачем их повторять?
— Ах так! Значит, тебе со мной скучно?
— Альбана…
— Ну скажи, скажи! Вот видишь, ты это сказал!
— Я ничего не говорил.
— Тогда скажи обратное.
— Как я могу сказать обратное к тому, чего я не говорил.
— Вы, парни, интересные! Я готова отдать все-все-все, а у вас хлебной крошки не выпросишь.
— Парни! Кто это — парни? И много нас?
— Ноль.
— Неужели?
— Только ты.
— Правда?
— Ты один…
— Да ну!
— Жизнью клянусь! Ах, Квентин, я весь субботний вечер проплакала. Честное слово, весь вечер.
— И зря.
— Вовсе не зря! Просто потому, что я люблю тебя…
— Зачем красивые слова?
— Честное слово, люблю тебя! Даже если тебе плевать, все равно люблю. Нравится тебе или нет, люблю.
Эхом к этому признанию над скамейкой раздалось хриплое карканье попугая.
Девочка закусила губу. Ее любовь опять выплеснулась раздражением. И почему она выражает чувства, как кипящая кастрюля?
— И кто же был в субботу вечером?
— Мои друзья.
— Кто именно?
— Тебя это интересует?
— Меня интересует все, что касается тебя. Франк был?
— Да, и Пьер, Рафаэль, Тома… все наши.
— А еще кто?
— …
— Девчонки?
— Ты ревнивая?
— Нет, просто интересуюсь.
— Ревнивая!
— Скажи мне, кто там был, и я посмотрю, есть ли у меня причина для ревности.
— Девчонок не было.
— Неужели? Вы что, ходили на ночную дискотеку в гей-клуб?
— Не было девчонок, которых ты знаешь.
— Но ты-то их знаешь прекрасно!
— Альбана, мы встретились месяц назад, и я виделся с людьми, с которыми был знаком до тебя.
— С девчонками… с которыми ты, наверно, и не расставался…
— Черт, ну ты зануда!
— Это я зануда?
— Да. И приставала.
— Я приставала?
— Ты меня бесишь своими вопросами. «Что ты делал? С кем?» Черт, оставь меня в покое! Дурь какая-то, раньше ты не была такая разговорчивая.
— Раньше чего?
— До того, как мы стали вместе.
Снова молчание.
Альбана была еле жива: Квентин только что высказался куда уж откровеннее: они «вместе», но притом у него к ней претензии. Что ответить? Да и стоит ли открывать рот? Она слишком разговорчива, плохо выражает свои мысли, и ее все время заносит. Она даже не говорит, а тявкает. Квентин прав: она зануда. А если она сама себя не переносит, так чего ждать от других? Альбана заключила, что ее жизнь зашла в тупик.
— Альбана, не плачь…
— Хочу — и плачу…
— Хватит…
— Тебе-то что, раз я зануда и приставала?
— Альбана…
— И вообще, что ты тут забыл? Ты же в гробу видал зануду и приставалу.
— Хватит плакать, я не говорил этого…
— Нет, сказал.
— Сказал, потому что ты меня достала. И я совсем другое хотел сказать…
Альбана воспрянула духом: у Квентина изменился тембр голоса, сейчас он излучал примирение. Так, надо заткнуться. Пусть продолжает в таком же духе. И не портить все своими резкостями.
— Альбана, мы же с тобой вместе.
— Да неужели?
— Ну конечно мы вместе.
— Правда?
— Вместе! Разве ты не веришь, что вместе?
— Верю. Мы вместе. Тогда почему ты ушел без меня, Квентин?
— Привычка… старая привычка… так быстро человеку не измениться…
Альбана совсем не умела признавать свои ошибки и потому ощутила безумное восхищение Квентином, у которого для этого хватило и смирения, и смелости.
— Я люблю тебя, Квентин! Ну просто безумно люблю!
— О’кей.
— И люблю только тебя одного.
— О’кей.
— Я для тебя готова на все, я защищу тебя от кого угодно.
— Все в порядке, Альбана. Мне помощь не нужна, у меня и самого кулаки крепкие.
Он хвастливо возразил ей тоном самодостаточного самца, а Альбане послышалась насмешка над ее не слишком спортивной фигурой. Вместо того чтобы воспользоваться перемирием, она подпустила желчи:
— Я собиралась защитить тебя от критиков.
— Каких критиков? Меня что, критикуют?
— Нет, ничего особенного.
— Кто критикует? Кто?
— Лучше уж мне помолчать, а то снова будешь упрекать меня в болтливости.
— Конечно! Ты болтаешь как заведенная, когда я этим сыт по горло, и молчишь, когда мне интересно.
— О тебе же забочусь. Если ты узнаешь, тебе будет неприятно.
— Альбана, кто меня критикует? Скажи, я ему морду набью!
Разволновавшись, Квентин забыл, что у него в прошлом году ломался голос: он порой почти исчезал, тембр его менялся, скача от высокого до низкого. Альбана ликовала, что Квентин в ее власти.
— Никто… никто конкретно… так, вообще… скорее, слухи…
— Слухи?
— Кажется, ты хочешь нравиться девчонкам… и очень им нравишься.
— Это не критика, а репутация. И притом хорошая.
Он самодовольно вытянул вперед свои длинные ноги и скрестил на груди руки. В этот миг ему вдруг захотелось, чтобы работавший неподалеку садовник, присутствие которого его смущало, когда Альбана всхлипывала, услышал, что она сейчас сообщила.
— И еще говорят, что ты соблазняешь девчонок, а потом бросаешь, что ты ими пользуешься, как бумажным носовым платком. Это что, не критика?
— Хм… нет. У парней это вроде испытания характера.
— А девчонки сказали бы, что ты негодяй.
— Негодяй? А что тебе больше нравится? Лицемер, который вешает тебе лапшу на уши? Который кричит: «Ты женщина моей жизни!» — а потом прыгает в постель к другой?
— Твои слова — это чудовищно.
