Ирвин Шоу - Две недели в другом городе
— Садись. — Деспьер коснулся рукой соседнего кресла. — Наслаждайся итальянским солнцем.
Джек сел и, подозвав одного из официантов, раздраженно протискивающегося между людьми с подносом, на котором стояли чашечки с кофе, тонкие бутылочки с кампари и другими винами, заказал вермут.
— Dottore, — сказал Деспьер, — вчера вечером ты меня испугал. У тебя был вид тяжело больного человека.
— Нет, — Джек вспомнил ночь, — все обошлось. Просто я немного устал.
— Ты вообще-то здоров, Dottore?
— Конечно, — ответил Джек.
— На вид ты крепок, как скала. Я бы назвал тебя бессовестным обманщиком, если бы узнал, что на самом деле изнутри ты изъеден болезнями. Другое дело — я. — Деспьер усмехнулся. — Увидев меня, ученые сломя голову бегут в лаборатории, спеша изобрести чудесный эликсир, способный помочь мне. Тебе известно, что я получал инъекции препаратов, изготовленных из плаценты недавно рожавших женщин, а также из мужских сперматозоидов?
— Зачем ты это делал? — недоверчиво спросил Джек.
— Чтобы продлить жизнь. — Деспьер помахал рукой мужчине и светловолосой женщине, проходившим мимо столика. — По-твоему, мне не стоит пытаться продлить жизнь?
— Ну и как, помогает? — поинтересовался Джек.
Деспьер пожал плечами:
— Я жив.
Официант поставил перед Джеком бокал и налил в него вермут. Деспьер помахал рукой двум длинноволосым девушкам, на бледных лицах которых не было следов косметики; они покинули киностудию на час, чтобы перекусить. Похоже, Деспьер знал каждого второго человека, проходившего мимо столика; он приветствовал всех одним и тем же вялым движением руки и живой, насмешливой улыбкой.
— Скажи мне, Dottore, — не вынимая сигареты изо рта и щурясь от дыма, произнес развалившийся в кресле Деспьер, — какое впечатление произвел на тебя шедевр Делани, который ты смотрел сегодня утром?
— Ну, — осторожно начал Джек, — монтаж еще не завершен. Пока рано что-либо говорить.
— Ты хочешь сказать, получилась дрянь. — На лице Деспьера появилось любопытство.
— Вовсе нет, — возразил Джек.
И Делани, и Деспьер были друзьями Джека, и он не считал нужным приносить одного из них в жертву другому ради какой-то журнальной статьи.
— Дай Бог, чтобы ты был прав, — заметил Деспьер.
— Что ты имеешь в виду?
Сегодня Джек в обществе Деспьера испытывал неловкость.
— Тебе известно не хуже, чем мне, — наш друг Делани прижат к канатам. Один слабый фильм, и ему не найти работы. Ни в Голливуде, ни в Риме, ни в Перу…
— Я ничего об этом не слышал, — сухо сказал Джек. — Я не слежу за прессой.
— Ах, — ироническим тоном произнес Деспьер, — если бы у меня были такие преданные друзья…
— Слушай, Жан-Батист, что ты напишешь в статье? Ты хочешь его прикончить?
— Я? — Деспьер с наигранным удивлением коснулся рукой груди. — Неужто я слыву человеком, способным на такое?
— Ты слывешь человеком, способным на многое, — заметил Джек. — Что ты собираешься о нем писать?
— Еще не решил. — Деспьер улыбнулся, поддразнивая Джека. — Я бедный и честный газетчик, служащий, как все бедные и честные газетчики, одной лишь правде.
— Каким будет твой материал?
Деспьер пожал плечами:
— Я не намерен петь ему дифирамбы, если ты спрашиваешь об этом. За последние десять лет, как тебе известно, он не сделал ни одной приличной картины, хотя по-прежнему держится так, словно изобрел кинокамеру. Позволь задать тебе один вопрос. Он всегда был таким?
— Каким? — Джек изобразил на лице недоумение.
— Ты меня понял. Высокомерным, нетерпимым по отношению к тем бездарностям, с которыми вынужден работать, обожающим лесть, глухим к критике, считающим дерьмо, которое он создает, шедеврами; никого не уважающим, ревнивым к работе своих коллег, транжирой — когда речь идет о чужих деньгах, не пропускающим ни одной юбки, словно ирландская ассоциация коннозаводчиков выдала ему лицензию на совокупление со всеми хорошенькими дамочками, которые попадутся на пути…
— Достаточно, я уже все понял.
Джек на мгновение вообразил, какой будет вид у Делани, когда кто-нибудь переведет ему с французского эту статью. Надо предупредить Мориса, чтобы держался подальше от Деспьера или попытался найти с ним общий язык. Любопытно, чем Делани удалось пробудить в Деспьере такую антипатию, подумал Джек. Как помочь Морису?
Деспьер насмешливо улыбался; тонкими длинными губами француз сжимал дымящуюся сигарету. Жан-Батист пригладил рукой свои волосы, подстриженные по моде, родившейся в Сен-Жермен-де-Пре; он явно наслаждался бурей, вызванной им в душе Джека, и сейчас походил на бледного, болезненного и чрезвычайно смышленого мальчишку, которому удалось разыграть взрослых.
— Скажи, Dottore, правда я — мерзкий, коварный француз?
— Ты его не знаешь по-настоящему. Он совсем не такой, каким ты его видишь. Или, во всяком случае, ты разглядел только одну сторону. Худшую.
— Хорошо, Джек. Я весь внимание. Расскажи мне о его достоинствах.
Джек заколебался. Он устал, голова была тяжелой после бессонной ночи; Джек ловил на себе взгляды людей, рассматривавших его нос и синеватую припухлость под глазом. Сегодня он не испытывал желания защищать кого-либо. Ему хотелось сказать Деспьеру, что он не в восторге от той легковесной, жалящей язвительности, с какой журналисты представляют своих жертв публике. Джек вспомнил, как Делани, сидя вчера в зале кинотеатра, глухо произнес после сеанса: «Я был великим человеком», как потерявший веру в себя Морис попросил его сегодня утром: «Будь другом, соври ему немного».
— Я познакомился с ним, — начал Джек, — еще до войны, в 1937 году. Я был занят в спектакле, который проходил апробацию в Филадельфии…
Он замолчал. Деспьер улыбался двум девушкам, остановившимся перед столиком. Не вставая, Деспьер заговорил с ними по-итальянски. Солнце находилось за их спинами, и Джеку не удавалось разглядеть девушек. Его раздражало, что Деспьер отвлекся, помешав ему продолжить рассказ о Делани. Джек внезапно поднялся.
— Послушай, Жан-Батист, — перебил он француза, — поговорим в другой раз. Ты сейчас занят, и я…
— Нет-нет. — Деспьер протянул руку и сжал плечо Джека. — Немножко терпения. Помни, ты находишься в Риме, а не в Нью-Йорке. Dolce far niente.[13] Девушки хотят с тобой познакомиться. Они видели твою картину и восхищены ею. Правда, девушки?
— Какую картину? — глупо спросил Джек
— «Украденная полночь», — ответил Деспьер. — Мисс Хенкен. Синьорина Ренци.
— Здравствуйте, — неприветливо произнес Джек.
