Карин Альвтеген - Стыд
Вот какое длинное получилось письмо, но я так рада, что мы снова поддерживаем связь. Я знала, что мое письмо найдет адресата!
А теперь пора гасить свет, завтра у меня экзамен. Мне разрешили «дистанционное» обучение (странное название, но в моем случае лучше не скажешь). Я уже набрала сорок баллов по теоретической философии и начала писать работу по истории религии. Только бы завтра сдать экзамен!
Передай самые теплые пожелания всей твоей семье!
Всего самого доброго.
Твоя подруга Ванья Турен
Май-Бритт медленно положила письмо и впервые за тридцать лет почувствовала желание помолиться. Все, о чем здесь написано, отвратительно. Господи, прости меня за строки, которые я вынуждена была прочитать.
9
На рассказы о себе ушла вся вторая половина четверга. Маттиас поднял планку, и остальные старались соответствовать заданному уровню. Никому не хотелось, чтобы его причислили к среднестатистической массе, и каждый стремился рассказать по-настоящему интересную историю, ведь не зря здесь собрались одни руководители. Увлекательные повествования сменяли друг друга. Но у Моники не хватало сил на то, чтобы вникать в их суть. После того как она закончила свою речь и общее внимание переключилось на следующего участника, она чувствовала себя полностью опустошенной. Единственное, что она могла, — это сидеть в кресле прямо. Она давно не приближалась к тому воспоминанию так близко. Прежде, когда было необходимо, она просто проскальзывала мимо, оставляя подробности в милосердной тени.
В помещении звучали чужие голоса, перебиваемые аплодисментами. В этом она тоже участвовала — хлопала в ладоши ровно столько, сколько нужно, чтобы не выделяться. И ежесекундно чувствовала его присутствие. Рядом с ней сидел человек, наделенный качествами, которых она была лишена.
Этот человек умел выбирать. В его характере это было заложено настолько прочно, что он не колебался — даже когда рядом находилась разрушающая сознание смерть.
В какой-то момент она повернула голову и посмотрела на него — захотелось узнать, что прочитывается в чертах его лица. Как выглядит человек, которым она всегда стремилась стать и стать которым она уже не сможет, потому что случилось непоправимое. Воскресить брата нельзя — как нельзя повернуть выключатель и сделать два шага.
Той ночью она осознала собственную ущербность и с тех пор думала об этом постоянно. Выбор профессии, престиж, благополучие, неумолимое стремление стать лучшей — это все компенсация. Оправдание того, что она живет, а он умер. В этой борьбе она многого достигла, но так и не избавилась от глубинного понимания того, что в действительности она — ни на что не способная эгоистка и изменить это невозможно. Человек такой, каков есть. И такой человек, как она, не заслуживает ничьей любви.
Хоть и по-прежнему живет.
Когда все закончилось, она пошла к себе в номер. Остальные направились в бар, но у нее не было сил. Общаться, говорить о пустяках и притворяться, будто все в порядке, она не могла. Сидя на кровати, она держала в руке мобильный. Ей очень хотелось услышать его голос, но он сразу поймет, что что-то не так, а она не сможет ничего рассказать. Пережитое в очередной раз усилило ее сомнения. Ведь он не знает, кто она на самом деле.
Она была бесконечно одинока, даже Томас не мог разделить стыд, который она несла в себе.
Вина. Она никогда не позволяла себе горевать. Даже в глубине души. Ибо как она могла позволить себе это? После того как они остались вдвоем с матерью, ей не хватало Ларса. Очень не хватало. Он всегда был рядом, это было чем-то само собой разумеющимся. Он и потом будет рядом. Никто не мог занять его место. Но ее горе было постыдным, оно позорило брата. У нее нет на это права. Взамен она старалась делать все возможное, чтобы облегчить страдания матери, — была веселой, угождала ей, поддерживала. Она завидовала тому, что мать может погрузиться в свое горе и нести его, не думая о своих обязанностях по отношению к живым. Ее горе было благородным, подлинным, а не таким, как у Моники, вынужденной скрывать невыносимую правду.
Обман. Она в изумлении наблюдала, что жизнь вне их дома продолжается, как будто ничего не случилось. Ничего не перевернулось, не изменилось. По утрам люди так же садились в автобусы, по телевизору шли те же программы, сосед продолжать строить дом. Все шло своим чередом, и никто не замечал, что Ларса больше не было. Ее собственная жизнь тоже продолжалась. И однажды память о брате утратила четкие контуры и поблекла, и хотя пустота осталась, но изменившийся внешний мир сделал ее не столь очевидной. А его несостоявшийся жизненный путь постепенно сузился и в конце концов исчез в неизвестности, оставив одно любопытство — кем бы он мог стать, как могла бы сложиться его жизнь? Ничего уже не поправить.
Она ничего не может сделать.
Успех, восхищение, престиж. В любой момент она отдала бы достигнутое за возможность все изменить.
Смерть требует слишком многого. Полного понимания. Признания безусловной правды — НИКОГДА.
Никогда.
Больше — никогда.
Она ужинала в номере. Перед самым ужином позвонила Осе и пожаловалась на головную боль. Через четверть часа раздался стук в дверь, и на пороге появилась недавняя попутчица с подносом в руках.
— Я сказала нашей гуру, что вы поужинаете в номере. Надеюсь, вам станет легче.
Моника уснула, едва прилегла, и проспала почти десять часов. Словно спряталась в сон для того, чтобы не чувствовать угрызений совести оттого, что так и не позвонила Томасу. Никогда больше не выключай телефон и не оставляй меня одного. Я этого просто не переживу.
Проснувшись, она сразу набрала его номер, хотя было еще рано.
— Алло?
Она поняла, что разбудила его.
— Это я. Прости, что не позвонила вчера.
Он не ответил, и тишина ее напугала. Она попыталась придумать причину, но не смогла найти ничего убедительного. А врать не хотела. Ему не хотела. У него было право молчать. Она прекрасно понимала, что он чувствует.
Я прошу тебя только об одном, о честности, ты говори мне все как есть, и я все пойму.
Она закрыла глаза.
— Прости, Томас. Вчера был очень трудный день. Вечером я закрылась в номере и даже ужинать со всеми не пошла.
— Интересный семинар, ничего не скажешь. А в чем заключались трудности?
В его голосе звучала какая-то особая интонация, и Моника поняла — что бы она ни сказала, это будет только во вред. Она ведь не обратилась к нему, не позвонила, она решила все свои проблемы сама.
