Данил Гурьянов - Любовь языком иносказаний
По пути домой я иду на рынок и покупаю там много продуктов, среди которых обязательно должно быть что-то вкусненькое. Например, раньше я покупала себе в день по две пачки московских вафель, потом они мне приелись, и я стала покупать себе на вечер по три мороженых, а сейчас у меня новая мода — каждый день я покупаю по датскому рулету, прослоенному взбитыми сливками и ягодным джемом. Все свои деньги я трачу только на еду для себя и Скарлетт. Вечер я обычно провожу, сидя перед телевизором в кресле, вокруг которого прямо на полу стоят грязные тарелки, чашки, валяются разные ложки, фантики и банановые шкурки. От такого образа жизни я начинаю полнеть, но насиловать себя всевозможными диетами я не собираюсь, так как еда — это единственная радость в моей жизни. Тем более, что моим телом все равно никто не пользуется, и у меня нет стимула, чтобы поддерживать его в надлежащей форме. «Колотушечка»! — обычно говорю я, глядя на себя в зеркало. Не то чтобы я стала толстой, нет. Просто по сравнению с моей прежней стройной фигурой я пополнела, стала этакой пышечкой. Что касается Наиля, то годы пошли ему на пользу, он несколько заматерел и стал еще привлекательнее внешне и интереснее как человек. Но меня это пугает, потому что я начинаю комплексовать, мне кажется, что такая, как я, его уже не может интересовать! А что вы хотите, мне уже сорок лет…
Сорок лет… Подхожу к зеркалу, с ужасом выискиваю новые морщинки на лице, в отчаянии разглядываю очередную до тех пор, пока она не закрывает собой весь мир предо мной! Сорок лет! Но ведь я все та же девчонка, в моей жизни даже не было ничего такого особенного, чтобы можно было сказать: «Да-а, вот уже и сорок лет». Я не выросла из романтики, мечтаний, ничего не узнала в жизни — да какие еще сорок лет! Я ведь еще ребенок! Но почему же так вышло, почему я до сих пор осталась ребенком? В чем моя вина? Общество предлагает женщине три варианта: мать, жена, любовница — комбинируй как хочешь. Я не стала ни одной из них. Матерью я хотела быть всегда и в молодости не сомневалась, была уверена, что КОГДА-НИБУДЬ обязательно рожу ребенка. Но чем дальше продвигался мой возраст — тем дальше отодвигалось это «когда-нибудь», пока однажды, кушая кекс перед телевизором, я вдруг не поняла, что мне и так хорошо. Я живу размеренной установившейся жизнью и вдруг все кардинально изменить? Это не каждому под силу и мне в том числе. «Эгоистка! Волчица бесчувственная!» — закричат сейчас, наверно, на меня некоторые из реализовавшихся матерей, но ведь их жизнь наверняка не напоминала жизнь в монастыре, как у меня. Хотя меня тоже никто и не заставлял жить как монашку, но я и не могла иначе! Все чертова натура однолюбки! Мол, если и принадлежать кому, то только Наилю, но этого не произошло, и я так и не стала ему женой, матерью его детей.
Что же касается роли чьей-то любовницы, то тут я припоминаю один случай. Однажды вечером, когда мы со Скарлетт гуляли по улице, я увидела впереди меня какую-то парочку. Толстый немолодой мужчина, одетый дорого, но неопрятно, со всклокоченными черными волосами и обвисшим смуглым лицом, размахивая руками, что-то доказывал стоящей рядом с ним женщине, блондинке, подстриженной под «карэ» и одетой в шикарное белое пальто. Я уже почти поравнялась с ними, когда мужчина ободряюще потискав блондинку, поспешил к своему припаркованному рядом автомобилю, стоящему с открытой дверцей и заведенным мотором. От этого мужчины, уже проходящего мимо меня, пахнуло перемешавшимися запахами жареных семечек, дешевой туалетной воды и сигарет. Я, убыстрив шаг, поспешила выскочить из этого удушливого облака. Блондинка, которую я видела только со спины, отрывистыми шагами пошла прочь, низко опустив голову. Я решила, что она любовница, возвращающаяся в свою пустую квартиру и плачущая. И вдруг мне стало так хорошо! И это произошло от ощущения собственной чистоты, ведь в принципе мы с этой блондинкой в похожих ситуациях, но я не продаю свое тело ради белого пальто отвратительным дегенератам, об меня не вытирают ноги, я сохранила достоинство. Прости, блондинка в белом пальто, но мне так приятно думать, что я все-таки счастливее и лучше тебя.
В тот вечер я в очередной раз прочувствовала то счастье, которое испытываешь, когда кого-то любишь. «Я люблю Наиля, и я ему верна! Как это красиво, прекрасно!» — не могла я нарадоваться в своих мыслях. Но подобные приступы счастья всегда с лихвой уравновешивались приступами депрессии, когда мне было мало только думать о Наиле, когда мне невообразимо хотелось жить рядом с ним, наслаждаться его обществом, ощущать свою необходимость для него. После обычного приступа депрессии наступала безысходность, апатия, видимо, срабатывали защитные силы организма, чтобы не дать мне перегореть в своих чувствах. Будучи апатичной, усталой и безразличной ко всему, я непроизвольно снова набирала сил, чтобы затем опять оказаться в плену вновь вспыхнувших чувств.
За двенадцать лет, что я знаю Наиля, я неплохо изучила его вкусы, привычки, взгляды на мир. Порой меня рассмешит, возмутит или заинтересует что-нибудь такое, что другим глубоко безразлично, но я с восторгом осознаю, что я не одинока, потому что, окажись на моем месте Наиль, он бы реагировал точно так же, как и я. Это создает между нами связь, не знаю, двухстороннюю ли, но, по крайней мере, я ощущаю эту связь всегда. Я постоянно пытаюсь представить себе, что Наиль делает в эту минуту и, зная его увлечения, рисую в своем воображении всевозможные картины его жизни за пределами Института. Мне тоже хочется влиться в эту его жизнь, разделить его увлечения, принять его внутренний мир и предложить свой.
Когда наступают выходные и я не могу видеть Наиля, я с удвоенной энергией начинаю убирать свою квартиру. Чищу, мою, скребу, открываю форточки, чтобы все проветрить, и затем наслаждаюсь результатом. От созерцания своего родного угла чистым и ухоженным у меня поднимается настроение. Я привожу в порядок каждый сантиметр своей жилплощади, и у меня сердце разрывается, если кто-нибудь из моих приятельниц, как, например, Римма, у которой я купила Скарлетт еще щенком, начинает снимать грязную обувь не на пороге, а на чистой дорожке в коридоре или, проходя в комнату, задевает ступнями тщательно расчесанную бахрому на моем синтетическом сирийском паласе.
Когда же наступает сезон отпусков, разлука с Наилем становится во много раз больше, чем за выходные, и традиционной уборкой настроение уже не поднять, я куда-нибудь уезжаю. Иногда в какой-нибудь дешевый дом отдыха, и тогда Скарлетт приходится отдавать на время Римме, но чаще всего еду летом к родителям в деревню. Тогда уже Скарлетт я беру с собой, даже несмотря на то, что приходится ехать на поезде. У родителей я отдыхаю душой, как-то забываю обо всем, живу словно в другом мире. Когда, приехав, сквозь стекло останавливающегося вагона вижу на перроне Валю с Дашей, не выдерживаю и начинаю плакать, а когда мы вместе уже сходим с автобуса и я оказываюсь рядом с родительским домом, моей цитаделью, в душе просто все переворачивается. Родители у меня уже старенькие, больные, только по дому ходят и по огороду, но энергии у них молодым занимать. Вале уже сорок восемь лет, а мама все пытается за нее всю работу переделать, она для нее до сих пор ребенок, а я так уж и подавно. Отец тоже уже слабенький, но все норовит что-нибудь сделать тайком от нас, вплоть до того, что в баню однажды стал воду таскать. Я ему кричу: «Пап, ты что, с ума сошел?!», а он мне: «Да я по полведерка, доченька, по полведерка». Все хозяйство на себе держит Валя, дочь одна, без мужа воспитала. А Даша, какая девчонка! Добрая, целеустремленная, талантливая! Мечта любой матери, я и сама-то ее люблю как родную дочь. Этим летом, закончив школу, собирается в Москву ехать, поступать в какой-нибудь из театральных ВУЗов. Все ее отговаривают, но она непреклонна. «В тебя, Нельк, пошла!» — отмахивается мама. Семья моя любимая…
Когда отпуск подходит к концу, начинаю думать об отъезде, возникает ностальгия по своей квартирке, укореняется тоска по Наилю… Вскоре опять дорожные сумки и пакеты, беснующаяся на поводке от волнения Скарлетт, слезы на глазах, когда обнимаюсь у калитки с моими старичками, щемящее сердце, когда уже на вокзале трогается мой вагон, а Валя с Дашей идут по перрону за моим окошком насколько это возможно, и мы машем руками, пока не исчезаем из вида друг друга.
Затем снова моя квартира. Чистая, но запылившаяся за время моего отсутствия, с остановившимися часами. Наступает мой прежний мир, и вот я уже бегу на работу, чтобы увидеть там после разлуки Наиля. Так проходит моя жизнь.
Проходит незаметно, как бы без изменений, порой мне даже кажется, что я живу в каком-то вакууме, где даже не существует времени. Но время существует, оно не остановилось, оно продолжает выкидывать переработанное настоящее в прошлое, принимаясь за новое сырье в виде будущего. Особенно остро я это чувствую, когда встречаюсь с людьми, которые долгое время занимали определенное место в моей жизни, но сейчас куда-то отнесены течением судьбы, и, увидев их, я понимаю, как много времени уже прошло.
