Голованов - айный язык птиц
У края глинистой косы, надев высушенные ветром штаны, Саша, «утопленник», отломав от дерева белохвостого орлана две палки, подпрыгивая, совершает какой-то шаманский ритуал:
Острым взглядом цель я выбрал,
Выбрал цель я без пощады,
Как орел, вперед метнулся,
Словно гром с небес я грянул…
– Ки-ик! Ки-ик! Ки-ик! – трижды громко вскрикивает он пронзительным голосом бьющего в цель белохвостого орлана и вдруг – это видно при повторном просмотре – весь превращается в острый комок атакующей птицы, покрытой непробиваемой оболочкой перьев…
Брайан изумленно смотрит на него: тот по-прежнему стоит у дерева белохвостого орлана, но уже не поет и не кричит. Он отматывает изображение назад – и ясно видит – вот же – человек превращается в белохвостого орлана, бьющего в цель. И тогда он нажимает на перемотку в третий раз и смотрит туда, куда был направлен удар человека-птицы: это буровая.
И когда он ударил – ее не стало. Птицы, сидящие на ее арматурах, лишившись удобного насеста, недовольно галдя, слетели… К сожалению, больше он ничего не успел снять. Он опять отматывает назад… Впрочем, какой смысл? Трет себе глаза и смотрит вдаль: буровой нет. Над тем местом, где она была, еще вьются птицы, но сама буровая исчезла…
Брайан чувствует, что его начинает бить дрожь, он несколько раз сильно сглатывает, смотрит на Сашку с необъяснимым страхом, садится на корточки. Неожиданно на глаза навертываются слезы, и одна слеза, не удержавшись, скатывается по сухой щеке, оставляя влажный след…
XXI
Федька в Валиной квартирке выходит из облупленной ванной – счастливый, в одних трусах, с длинной царапиной на плече и множеством мелких царапин на груди и на руках (продирался через камыш). Весь исцарапанный, но абсолютно счастливый – согревшийся и чистый. Согревшийся! И чистый! И живой.
На столе возле кровати стоит початая бутылка водки, лежат остатки еды, шкурка колбасы, надкусанный помидор.
Сквозь открытое, как всегда, окно вдруг долетают звуки грубых, тяжелых шагов.
– Кто это? – мгновенно меняется в лице Федька.
– Да свои кто-нибудь, – говорит Валька.
Кто-то стучит в дверь нужника и слышит в ответ старушечье:
– Погодь, погодь…
Федька вспоминает и смеется.
– А пугливый ты ста-ал, мой голубок, вредно тебе это. Не влезая в твои дела говорю… – вдруг припечатывает его Валя.
Протопав по полу босыми ногами, Федька не реагирует, сует что-то в рот со стола и – рраз! – к Вальке на постель.
Она изумлена:
– Ты чего? Опять туда же? Час назад неживой человек был…
– А щас живой…
– Есть-пить будешь еще?
– Тока после… Валюш…
– Я тебе серьезно говорю: не надо. Ни тебе, ни мне не надо. Я тебе честно Федь: не до баловства мне, я такое пережила… Да и Сашеньки нет. Где он? Ты-то вон двужильный, а он?
– Да придет он, что ты…
– Вот пусть придет…
Как за какой-то инструмент, который оказался под рукой, она хватается за пульт телевизора и щелкает им.
Сначала раздается голос: уверенный, хорошо поставленный, сдержанно-теплый баритон диктора.
– Так как вы расцениваете случившееся?
В ответ – циничный, спокойный, прохладный, в меру глубокий другой голос:
– Как случайность.
Диктор:
– Случайность или закономерность? В нашей студии присутствуют представители власти, общественность, работники заповедника…
Валя:
– Федька, глянь, это ж – тот! Которому ты в ресторане тогда сунул…
Федька (хлопая себя по лбу и наливая себе водки):
– А я все думаю: откуда мне его лицо известно? А как зовут – так и не знаю…
– Сейчас скажут, смотри. Этот, значит, начальник ваш?
– Этот, – удовлетворенно говорит Федька. – Знал бы – там бы и добил.
На экране телевизора возникает лицо шефа. Оно спокойно, даже беспечно:
– Повторяю, это случайность. События, которые являются случайными, вызваны массой причин, о которых мы ничего не знаем. И это тот самый случай…
– Загадок здесь много, и многие вряд ли удастся разгадать… И тем не менее вы лично стояли надо всей этой ситуацией. И уж потом – начальник смены и прочая. Поэтому именно ваше мнение нам интересно, а вы от него все время увиливаете.
Шеф усмехается:
– Вы знакомы с теорией вероятностей?
– В общем виде.
– Прекрасно. Значит, вы должны понимать, что до появления в море нефтяной вышки Компании вероятность такого разлива была равна нулю.
– Извините, но не надо держать нас за идиотов…
Шеф – подчеркнуто спокойно:
– Я не держу. Когда Компания поставила здесь буровую, вероятность аварии выросла до единицы, что означает, что событие бесконечно вероятно, что оно почти наверняка произойдет…
Реплика вызывает беспокойство и шум в зале и явное раздражение ведущего.
Он произносит, заводясь:
– Но вы утверждали, что вероятность аварии при современных технологиях практически равна нулю…
Шеф:
– Я – не утверждал.
– Ну хорошо, не вы, так ваше руководство утверждало…
– Собственно говоря, оно не особенно кривило душой, ибо, как правило, крупных неприятностей удается избежать. Поэтому и инстанции в Москве, и власти края, и все существующие в столице и здесь, в области, СМИ дали себя загипнотизировать словами о безопасности, о развитии региона, которое регион не получил, о создании инфраструктуры… Все согласились – кроме нескольких протестных групп экологов, которых вы тогда, помнится, силой выгнали из города и из заповедника…
– Чё-й то он? – недоуменно говорит Федька. – Он разговаривать-то мастер: «масса случайных причин» – и точка. Всех отмазал. Чего он вяжется?
Интерьер студии. Виден диктор, камера, которая работает на него, и другая, которая работает на шефа и на публику. Публика рассажена в три ряда – как всегда, это какая-то случайная массовка плюс несколько заинтересованных лиц – городские власти в серых костюмах, замдиректора заповедника Николай Иванович, священник и Лита – в самом первом ряду.
– Так я не понимаю, – нарочитым голосом говорит ведущий, обводя взглядом и даже как бы обнимая руками аудиторию, – Компания давала полную гарантию…
Шеф усмехается:
– Помните «Двенадцать стульев»? «Полную гарантию может дать только страховой полис!» А сейчас и полис не дает никакой гарантии. Так что нечего о ней и говорить…
– Не хотите ли вы сказать…
– Я хочу сказать, что с тех пор, как власти, экологическая экспертиза и прочая дали добро на установку этой вышки, они создали бесконечно вероятную вероятность аварии…
Николай Иванович кричит с места:
– Я говорил! Я всегда говорил! Теперь один пройдоха преподаст нам урок словесного фехтования, а другие, главные, и вовсе останутся в тени, а тысячи птиц – погибнут!
Ведущий, чувствуя, что разговор уходит в нежелательную для него сторону, несколько суетливо предлагает:
– Да, давайте сейчас посмотрим кадры, снятые на месте события…
Эти кадры ужасны. Нефть, плавающие в ней птицы, перепачканные нефтью камыши, лодки добровольцев, иззябшими руками оттирающих от черноты десяток-другой птиц, как зайцы, сидящих после «протирки» в лодке; вертолет, общий вид разлива, большое нефтяное пятно вокруг вышки со смещением к востоку, берег, загаженный нефтью, разгорающийся в тростниках где-то на самом востоке пожар…
– По самым скромным подсчетам, – опять пробует на крепость голос диктор, – площадь нефтяного пятна – около тридцати квадратных километров: и то лишь потому, что дул благоприятный юго-западный ветер и нефть прибило к берегу. Тем не менее загрязненной оказалась и часть заповедника, и обширные птичьи гнездовья, в которых терпят бедствие сотни тысяч птиц…
Крупные планы гибнущих птиц, экран гаснет.
– Вот, – как бы обретая уверенность в негодовании, продолжает ведущий. – Мы только что посмотрели кадры с места события и хотим знать, Виктор Сергеевич, кто виноват во всем этом?
Валя – Федьке:
– О! Виктор Сергеевич!
Шеф:
– Если вы ставите вопрос серьезно, то я отвечу: виновато руководство Компании, виноваты подкупленные эксперты, которые написали заключение экологической экспертизы и поставили свои подписи, областные чиновники, которые, зная, что такое дельта Волги, дали, и, я думаю, небезвозмездно, добро на это строительство, и, наконец, ситуативно, как представитель Компании на месте, виноват я.
Молчание в студии. Явное замешательство операторов. Камеры показывают то ведущего, который, по идее, должен задать следующий вопрос, то шефа, который стоит с полным самообладанием, то публику, в которой выделяется только один человек – Николай Иванович, на своем месте потрясающий поднятыми кулаками.
– Так вы что… – осторожно говорит ведущий, чтобы не влипнуть в новую неприятность, – признаете себя виновным?
Шеф, смеясь:
– Признаю. А вы, я вижу, изумлены? Но я-то, в отличие от вас, понимаю, о чем речь. Я был среди экологов-протестантов, которые тогда боролись против этой буровой в море…
