Эля Каган - Свежее сено
Но прошел час, прошло два часа, и мы проголодались. Мне лично приходилось уже голодать, когда я ушел один в лес ягоды собирать и собаки выхватили у меня завтрак. Но Котики и Кошечки не знали еще, что такое голод. Я уговаривал их как мог.
— Хлеб с повидлом вы теперь съели бы? — спросил я у них.
— Нет, — закричали они, — повидло мы не любим!
— Если так, значит, вы еще не голодны.
— А сухари?
— Нет, не хотим!
— Ну, значит, вы не голодны, — говорил я, — откуда вы вообще взяли, что вы есть хотите? У вас, может быть, что-нибудь болит, а вы думаете, что вам есть хочется?
Наконец я пошел к Яше и рассказал ему о нашем положении.
— Какие же вы, однако, глупенькие: надо было сразу мне сказать.
Но вдруг он задумался. Так, в задумчивости, простоял он минуты две. Он, должно быть, что-то придумал, потому что у него вспотели очки и он старательно вытирал их носовым платком. Странно, у него всегда потеют очки.
Он сказал как-то загадочно:
— Созови Котиков и Кошечек, я их накормлю. Потом я поговорю с вами.
Когда все было съедено, Яша поднялся и произнес коротенькую речь:
— Вам, конечно, известен наш лозунг: «Кто не работает — тот не ест». Верно и обратное: «Кто ест, тот должен работать…» Вам, Кошко-Котики, — продолжал он, — и товарищу Карлу придется теперь поработать в саду, в огороде, построить крольчатник. Завтра надо приступить к работе.
Ему всегда хочется что-нибудь придумывать, Яше. Ну, придумал он электрические звонки, и сам установил их во всех квартирах, устроил радио и другие там штуки, так это-таки дело. Но когда ночью у них что-то поет петухом, или — открываешь к ним дверь, а на тебя вдруг вода льется, словно из ушата, — это уже ни к чему.
Так как великие изобретения не каждый день удаются, то он часто придумывает неслыханные вещи. Для него первое апреля величайший праздник.
В этот день он обманывает всех встречных и поперечных.
Первого апреля он мне сказал:
— Ты знаешь, я величайший обманщик в мире.
Когда я сказал ему, что он слишком уж мнит о себе, он улыбнулся и сказал:
— Вот видишь, даже самого себя я обманываю.
Поработать в саду — построить крольчатник — это, конечно, очень хорошо. Но почему только мы должны это делать? А остальные? Я понял, что раз ключи от еды и всего прочего в его руках, то он может делать с нами что ему вздумается.
Но Яша ужасно рассеянный, и мне вскоре удалось завладеть ключами. Из моих рук, он хорошо понимал, не так-то легко будет получить их. Но он очень хитер. Встречает он меня на дворе такой озабоченный, раскрасневшийся (он настоящий артист) и кричит:
— Пожар! Горим! Скорей давай ключи!
Вот так он и выманил у меня ключи.
Но мне снова удалось заполучить их. Несколько дней он наблюдал за мной. И однажды он говорит мне:
— Вот видишь эту маленькую, тоненькую щепочку? Я отвернусь, а ты спрячь ее у себя куда хочешь. Я ее все равно найду.
И я попался на эту удочку. Он сразу полез в задний карман (и откуда он узнал, что у меня есть задний карман) и чуть не выхватил ключи.
В конце концов я настолько изучил его, что больше обманывать меня он не мог.
Тогда он повел меня к себе в комнату и сказал:
— Отдай ключи. Я придумал игру на все лето. Ты никому только не говори.
Наутро был вывешен приказ:
«ПРИКАЗ № 11. Гражданин Карл Ратнер, гражданин Буцик Котляр и все так называемые Кошечки и Котики должны в течение двух дней поставить забор вокруг сада во дворе.
2. В случае невыполнения приказа они будут привлечены к строжайшей ответственности».
Мы приступили к работе в саду. Запасли доски, гвозди, рубанок, пилу. Как хорошо стоять себе и строгать, а над головой играет солнце, белые облачка разгуливают по синему небу, и легкий ветерок тебя обвевает, забирается за воротник.
Работаем это мы, и вдруг появляется Яша со своими Яшутками и с Дядей-тетей (у него, у этого паренька, нет ни отца, ни матери, стоит чуть-чуть задеть его, и он начинает кричать: «дядя, тетя». Так его и прозвали «Дядей-тетей»).
Яша скомандовал им: «Руки на живот». И они все положили руки на живот и так прохаживаются: «Видите, значит, вы работаете, а мы гуляем — руки на животе».
Тут я сказал своим:
— Пошли, Котляры, домой. Не видите разве, что над нами издеваются?
Дядю-тетю мы все недолюбливаем. Не хочется мне даже называть его по имени — Шмуэл-Айзик. Мы знаем, откуда взялось это двойное имя. Вначале он назывался только Шмуэл. Но однажды он заболел. Ему просто хотелось, чтобы ему купили велосипед, и он притворился, будто он болен. Лил горячий чай себе на лоб, чтоб подумали, что у него температура, клал себе на язык щепотку зубного порошка, чтобы заподозрили, что у него желудок не в порядке. А дядя его и тетя, Вайсборды, — отсталые люди, редко встретишь таких, — побежали в синагогу, где они молятся, и дали ему еще одно имя — Айзик. Они верят, что это лечебное средство, от которого обязательно выздоравливают. В наш дом они ворвались самоуправно. Освободилась квартира, и они поспешно вселились. А когда им сказали, что дом только для ударников, то он, Вайсборд, побагровел, как петушиный гребень, и заорал, что он лучший в мире портной. Он, правда, уже сорок лет портняжит, но он все-таки не ударник. Однако он обещал стать ударником, и его оставили в покое.
В плохие руки попал Дядя-тетя.
Дяде-тете — десять лет, а он сидит еще во втором классе. Дяде-тете, чтобы досчитать до двадцати, приходится снимать ботинки. Дядя-тетя всегда ходит с синяками и царапинами, хотя никто его и пальцем не трогает. Его ударяет стол, печка набивает ему шишки, его ранит кочерга, царапает веник. Все вещи его бьют, дверь прищемляет ему пальцы, ноги его находят всякую выбоину в тротуаре, торчащие гвозди подкарауливают его рубашку, лестницы заставляют его скатываться по ступенькам. И вот этого Дядю-тетю Яшка сделал своим помощником. Дядя-тетя как щенок следует за ним. Он буквально трепещет перед ним.
Вообще Дядя-тетя — «двуличный». Ко мне пришел и рассказал, будто Яшка говорит, что я дуюсь на него. Потом пошел и наговорил Яшке, будто я сказал, что он… но это непристойное слово. Яшка, понятно, рассердился и вывесил приказ № 2 с выговором мне за ругательства.
У меня как раз в тот день болела голова, и он меня освободил.
Через час он прислал Дядю-тетю справиться о моем здоровье. Через два часа он прислал с Дядей-тетей приказ № 3, в котором мне, для того чтобы я немедленно выздоровел, присваивается дополнительное имя — Айзик, вместе, значит, — Карл-Айзик.
И так уж повелось: я, Буцик и его Кошко-Котики работаем, а Яшутки и Дядя-тетя баклуши бьют.
А что нам до них! Мы убрали свой сад, начали строить крольчатник. Однажды утром пришла ко мне моя подруга — Циля. Может, и не подобает говорить «подруга». Буцикин отец всегда говорит жене своей, Буцикиной маме: «Моя подруга…» Но нет, в этом нет ничего плохого. Она, Циля, хорошая подруга.
Вот, например, наш класс разделился на мальчиков и девочек. И эти две группы не разговаривают между собой. Послушайте, что было. Однажды, когда заговорили о том, что у нас в классе неблагополучно с дисциплиной, выступила одна ученица и сделала такое предложение: для того чтобы в классе было тихо, надо, чтобы девочки и мальчики сидели вместе, а не на отдельных партах. Рассадить так, чтобы за партами сидели ученик и ученица, ученик и ученица. Ведь девочки и мальчики не разговаривают между собой — вот и будет тихо. Понимаете, какое предложение? Мы с Цилей первые начали разговаривать. Мы первые показали пример. Мы готовим совместно уроки. Вообще мы всегда держимся вместе. И нам наплевать на то, что находятся всякие Дяди-тети и выдумывают, что у нас любовь. Циля мне так и сказала: «А если ты меня любишь, так что? А почему нам обязательно нужно ненавидеть друг друга?»
Однажды она приходит ко мне и говорит:
— Пойдем, Карл, за ягодами.
И, совсем забыв о работе, я пошел с ней в лес. Мы взобрались на высокую сосну. И, знаете, сверху все кажется по-другому. Мы смотрели и видели не траву, а какую-то зеленую демонстрацию. А красные ягоды были знаменами, а срубленные пни — крепостями (мы как раз проходили в школе Великую французскую революцию). А вон идут тракторы. Это уже наша первомайская демонстрация. Тракторы — это танки — парад на Красной площади. А птицы — это самолеты.
Но Циля думает, должно быть, о другом. Она говорит мне:
— Если бы мы могли прыгать с дерева на дерево.
И все-то ей хочется! А?
Вот она уже под деревом, ушибла себе ногу о пенек. От боли у нее выступают слезы на глазах. Но она не плачет. Она никогда не плачет. Я обвязываю ей ногу своим носовым платком. Выступает кровь. Я обматываю ногу своим пионерским галстуком.
— Послушай, — говорит она. — Если б мы могли вырасти оттого, что я пройду три класса в один год, я бы это непременно сделала. Понимаешь! Ведь на три класса надо потратить три года. А я это проделаю за один год. Если бы нужно было кушать за троих, я бы и это сделала. Хотя это уже значительно труднее.
