Газета Завтра - Газета Завтра 217 (56 1998)
Истово молится, истово трудится. Тяжесть, как Евангелие, над головой возносит достойно, ревностно.
Господи, вот бы и нам так!
РОДНИЧОК
Снежок подтаял, расступился, и водица рассосала ледок, прорыла русло. Родничок клокочет, бьется из-под песочка. Огороженный легкой рукой природолюба, он занят своим существом. Поет себе песенку день и ночь. И морозцы его обуздать не могут. Уже обметало ледком ключик, а он клокочет по ожелезистым комьям дна. Грохочет.
Декабрьский снег привален мягким полушубком, в сумерках синеется вокруг водицы. Рядом толпятся мальчики на лыжах.
- Ты, Кирюшка, не сливай из посудинки, речная светлей.
- Небось тут лучше.
- Поди, железом пахнет.
- Налью на пробу.
- Смотри.
Кирюша наливает пузырек. Вода чистейшая. Пока пьет, его напарник морщится, силится что-то сказать. Но, видя опустевший пузырек, только спросил:
- Легкая?
- Тут давно пьют.
Отведав, ребята уходят.
Не возьмусь судить о зиме. Складная, а может, нет. Стою и радуюсь. Снегу, зиме, прозелени ольховой коры, живому родничку радуюсь.
ПОЛЕ
Скудеет поле, расцарапанное вкривь отвалами. Спадает и вновь поднимается зной над ним, как встарь, и перепелиный бой изначален. Но все-то ты, полюшко, исхоженное моими предками, прежнее ли?
Терзают тебя железом и дурью, бесстыдной любовью насилуют. Куда запропастился хозяин милый, дождешься ль его возвращенья, его сильной радости?
НЕИЗБЫВНАЯ ПРЕЛЕСТЬ
День Спиридона-поворота: солнце поворачивает на лето, а зима - на морозы. Ан морозов-то все нет и нет. Из раструбов водосточных труб обрубки ледяные вытаскивают. Кругляшками вываливаются на дорожки пешеходные. Возле каждого раструба - пяток кругляшей белых.
О сю пору в прошлом годе метелица гуляла, застилая глаза. И мороз пробирал до костей. Но какя бы погода ни держалась, а весть благая нисходит с небес. "Христос рождается"… - все звонче в молитвословия вплетается радость бытия. И пасхальный благовест доносится из глубин мироздания: "Ангели поют на небеси… чистым сердцем".
Жарко пылают свечи. Слышу тихий ход крови в жилах. Голову держи книзу, а душу - ввысь! И держу.
Неизбывна прелесть зимнего вечера, проведенного в молитвенном успокоении.
СРЫВАЮ ЯБЛОКИ
Добрая, благословенная осень. Как хлопанье бича стук - выронила яблоня спелой плод. Бери стремянку и тянись в гущу листвы к яблокам - срывать пора. Вишь, загорел штрифель, с верхушки свалился терракотовым. А съем аниса глухого - и подавно подоспел, осыпается зря уж который день.
Вскочил по стремянке в лиственную сень. Поскрипывает в ладони тугое яблоко: бокастое, наливное, румяное. В корзину, в корзину - вот так: с листочком, с сучочком и без всего. Задубленный яблоневый лист расшевелен, потерт. Затянулся, теперь уже вовсю слышен его дух - садовый, погребной, вековечный. Кажется, донесся из давних лет, когда обонял такой же крепкий листвяной дух, задумчиво перебирал слова привязанности к предкам, и, затеребленный встревающей повседневностью, забывал их. Господи, как чиста жизнь, когда б ни корысть, ни маета людская!
Стою в раздумье, упершись взором в золотой сентябрьский день. "Когда б ни корысть, ни маета людская…" Обрести б такую свободу, надышаться б осенней и всякой другой волей и слечь в могилу добрым, честным, праведным. Как подобает человеку.
БЛАГОСТЬ НЕБЕСНАЯ
Ранняя Пасха. Солнце припекает порядочно. На городских пустырях появились цветочки мать-и-мачехи. Горят свечечками. В храмах теперь благость небесная, а в природе - земная. И на церковных свечечках огоньки колышатся - легкие сквозняки ходят, а на проросших лужайках живые огоньки не мигают, как бы ни резвился ветер.
…Давление крови отнимает силы, аж уши закладывает. Бодрость убита. С березы капель: веточка обломанная сочится.
Новодевичий монастырь. Вереницы молящихся. Вечерняя тишина. За кронами, над стеной - алый кружок солнца.
ТРАВКА ЗАЗЕЛЕНЕЛА!
По бровкам, по гривкам зазеленела травка. В ямах и канавах вода вперемешку с снегом, а дорог и в помине нет - все сравняла непролазная грязь. "Травка зазеленела, травка зазеленела!" - просится в душу доселе будто незнакомый мотив. И вы наклоняетесь к зеленым щеточкам, срываете толстенькие стебельки, подносите их к лицу, вдыхаете непонятные запахи, упиваетесь воспоминаньями о детстве своем, когда вот так же сразу открывалась весна. И теперь, по прошествии стольких лет, как и тогда, нежась в лучах живоносного солнца, славите минутное счастье одиночества и единения с природой. Чувства не скудеют, память не изменяет!
СТРАННИК
На губах полынная горечь и перегретая пыль дорог. Осипшим, глухим голосом попить просит. Вынесешь ведро студеной воды и ковшик. Неуверенно черпает, судорожно открывает рот, но как глотает жадно! Кадык ходуном ходит, курлычет, переправляя влагу в пересохшее нутро.
Сваливается с плеч истлевшее холщовое рубище, расплелись лапти из нескобленного ярового лыка. Версты проселком и большаком без перерыву, это ль не подвижничество?! Не усталь, не страх, а порыв заступничества застыл в глазах. И я счастлив подать влагу для обновления сил его.
ГОРОЖАНЕ
Городок пропах дегтем, мукой и конскими "яблоками".
Громыхают кованые засовы старинных лабазов, скрежещут распашные двери, и из темных пустых недр вырываются запахи едкой плесени, мышиного помета и перержавленного железа. Зачем открывают - никому знать не дано.
Мимо трусит баба с поросенком в мешке, вышагивают лихо власти в галифе, в под кадык затянутых кителях; останавливаются, любуясь собой, образованные девушки.
Иногда из единственного в округе храма Утоли моя печали проходит к пастве батюшка. Прозвякивают мостовой солдаты, умываясь полдневным потом; проносится разлаженная телега…
И все стихает, разомлевая.
О ТЕБЕ РАДУЕТСЯ
Днесь весна благоухает и новая тварь ликует…
Триодь Цветная
Вся сила сущая окрест благоволит, вседневно завязи тугие Спас круглит. Сады гуртуются, распуколки воззвах, глагол довольствия покоится в устах.
Плоды осыпятся, и лист стечет на земь, одне распуколки живут о присный день. Растопит солнышко остаток покрова, и паки летошни убелятся древа.
Ягнятки с яловцем бегут на злачный луг щипать кормочка там, где мается пастух. Кошница травная гостинцами знатна, спешат удойницы скусить до полотна сладчайший бутень и обыклый столбунец, лампадным маслицем облитый козелец. Буланка спутана, да резов стригунок, млеком насытился, не вертится у ног.
Распорот воздух вкург - ныряет козодой, и лишь касаточки лоскунец под полой, чистейший, беленький лоскутец волочат, стремглав выносятся, пронзительно кричат. Слепень надсаду в знойный полдень приберег хлевным товаркам, взгромоздившим поперек тени ветловой, не разморчивой в жары, себя, задумчивых, и пожинок шары.
Не нагляделись всласть, уж вёснушко прошло, долой севалку с плеч, что сеяно - взошло! Озимый хлебушек колосья распустил, Дунаем стелется, как дождик припустил. Не посеклась трава под остьями лучей, ликуют красочки всей Отчизны моей!
Святаго Духа милосердыя Уста точатся благостью Царя царей - Христа. Днесь Всеблагая отворила нам алтарь, Тебе возрадуясь, в слезах земная тварь.
Денис САМОВИДЕЦ РАЯ
СЕ ЧЕЛОВЕК, от земли кормящийся: может загибаться в голодухе среди разора и пустоши, маяться от безысходности, а глядеть все равно будет - в небо, сквозь туман видеть краски вдали и целовать скудную землю-спасительницу.
Крестьянин живет низко к земле, поэтому чует и воздух, и воду свободно, без напряжения. Крепко держась корней, он ступает по земле с легким сердцем. От тяжких болезней он излечивается истовой молитвой, даже не помня имен святых; без знания печатного слова он владеет сокровенным знанием - о солнце жарком, о звере лесном, о хлебе сытном и смысле жизни. Не привязываясь прочно к будничному миру, он угадывает за ним царство воскресное; и то, что мы назовем грязью, для него будут чистые комья черной земли, кормящей его. В ладной лодке мерно скользит он по высокой воде жизни, не замечая пахучую тину страхов и лишений. Когда же он захочет поделиться с нами своим миром, в его словах не найдется места горести или отчаянию, но расскажет он о райских кущах, в которых есть место и для нас.
В русских полях он беседует с травами и хороводит с метелью. На стокрайних дорогах он бродит неспешно, не оставляя следов. Он знает росу и ветер, и жаркий костер, и душу человека. Травознай, жизнемудр, самовидец рая земного, - Александр Николаевич Стрижев, писатель, крестьянин. Он пишет о свете и радости, о тайнах растений и чащоб, о матери-земле и людях, на ней живущих, - о том, что познал сам, чего коснулся руками.
Когда в 1934-м Стрижев появился на свет, его родина - село Тарадей, Шацкий уезд, Тамбовщина - уже лежала в запустении. Раньше кругом цвели сады, яблоки раздавали каждому встречному; а вокруг села всюду колосились хлеба, вдоволь был урожай! Теперь же люди рождались, женились и умирали в голоде. Немешанного хлеба не знали. Весь Тамбовский край, в свое время воспалившийся против большевиков, подвергся жесточайшему разорению. Убивали людей по разнарядке. Расстрелянных крестьян даже на погост не свозили, закапывали на грядках. И стала со временем земля покойницкой, такой пустой, что и ветру остановиться негде.
