Бенуа Дютертр - Любовник № 1, или Путешествие во Францию
За ужином Дэвида посадили справа от облаченной в черное дамы искусствоведа. Он стал расспрашивать ее о последних тенденциях в современном творчестве, но та оторопело смотрела на него. Затем, ни слова не сказав, отвернулась. Сидевшая слева толстая двадцатипятилетняя, скорее симпатичная, девица в мужской куртке привлекала всеобщее внимание из-за скандала, вызванного ее романом «Хочу оргазма». С тех пор как один слабоумный депутат, не пользовавшийся особым влиянием, заявил в одной из провинциальных газет, что следует запретить такую похабщину, в прессе началась неистовая кампания против цензуры. Жанна Ж. считала себя символом художественной свободы, находящейся под угрозой. Она утверждала:
— Я работаю импульсивно. Когда я пишу, мне хочется выплеснуть тонны всего такого.
Подливая ей вина, Дэвид внимательно слушал, он дал себе слово как можно скорее прочесть этот роман. Жанна продолжала:
— Буржуи достали меня своим классовым искусством. Я хочу показать, что современная девчонка хочет спать с парнями, целоваться и бросать их. Я за сверхпровоцирующую литературу, затрагивающую темы секса, написанную классным языком…
Она развивала свою мысль, когда у входа в салон раздались выкрики. Сначала никто не придал этому значения, но шум усилился.
— Дайте мне пройти, хамы!
Все повернули головы в ту сторону, откуда донесся крик, и Дэвид узнал Офелию: в цилиндре и фраке, она напоминала ярмарочный персонаж, желающий прорваться в круг. Девушка пресс-атташе с рюкзаком за плечами пыталась задержать ее:
— Я же сказала вам по телефону, что вас не приглашали.
Привлекши к себе внимание всей аудитории, Офелия воспользовалась своим преимуществом и крикнула с пафосом:
— Дамы, приятного аппетита!
Ничего не понимавшие гости переглянулись. Офелия с пафосом продолжала:
— Приветствую вас, дамы! Я чтица на вольных хлебах! Офелия Богема, друг поэтов и ваша, созидательницы, тоже. Прошу уделить мне минуту внимания. Я актриса, чтица, поэтесса и рассмотрю любые предложения.
Растерявшаяся пресс-атташе наблюдала за реакцией зала. Прервав тишину, кто-то выкрикнул из-за стола:
— Пусть говорит!
— Спасибо, дорогая подруга. Я прочту вам стихотворение Верлена, которое изучала долгие годы в поисках верной жестикуляции.
Сказав это, она воздела руку к небу. Многие заулыбались. Как эта девушка попала сюда? Сидевшую слева от Дэвида искусствоведшу, не желавшую говорить, похоже, интересовала только ее тарелка. Сосредоточившись, Офелия начала дрожащим голосом, почти пианиссимо:
Эта песенка плачем смиренно,
Чтобы вы оглянулись украдкой.
Плачет тихо, томительно сладко…
Закрыв глаза, она чертила в воздухе руками фразы. Перейдя на крещендо, она всхлипнула и продолжила дальше. За столами нарастал смех, но она хорошо держалась и не боялась саркастического отношения публики:
Этот голос, наивный, тоскуя.
Без конца повторяет все то же…
Очарованный ее апломбом, Дэвид ожидал громких аплодисментов. Но раздался раздраженный ропот:
— Довольно! Бездарь!
— Рембо, а не Верлена!
Автор романа «Хочу оргазма» вполголоса объясняла:
— К чему эта чушь?! Сейчас не время буржуазной поэзии и александрийского стиха. Если тебе нечего сказать, то лучше заткнись!..
По-прежнему устремив взгляд в свою тарелку, в которой остывала еда, искусствоведша насмешливо хихикнула. Офелия продолжала:
Ничего нет на свете дороже,
Чем порадовать душу другую.[10]
К концу вновь начавшиеся разговоры совершенно заглушили чтицу, которая, закончив последний стих, воскликнула:
— Подумать только, и вы считаете себя представительницами французской культуры!
Рядом с ней маленькая пресс-атташе с рюкзаком за плечами выкрикнула:
— Хватит, мадемуазель, вы добились, чего хотели, а теперь оставьте нас в покое!
Наконец дама искусствовед, молчавшая с самого начала ужина, встала, вся красная, и крикнула:
— И это поэзия?
После чего опять упала на стул под аплодисменты половины собравшихся.
Дэвид страдал. В Офелии во время этого выступления с Верленом перед собравшимися на официальном обеде было что-то героическое. Направляясь к выходу, она заключила:
— Прозябайте в своем убожестве, ничтожные создания!
Американец тоже встал. Оставив на столе салфетку, он пересек холл и вышел на улицу. Впереди, в нескольких метрах от него, Офелия в цилиндре решительной походкой уходила в ночь. Он позвал:
— Офелия!
Она замедлила шаг, но не обернулась. Дэвид бросился вдогонку, обогнал молодую женщину и вдруг заметил, что она плачет. Всхлипнув, она резко сказала ему:
— Самодовольные, презрительные, все вы одинаковые!
Ее покрасневшие веки на лице милой испанки припухли. Дэвид уверял ее:
— Да нет же, я люблю вас, Офелия…
Она отрицательно покачала головой. Он продолжал:
— Вы были правы, все — хамы!
Снова всхлипнув, Офелия проговорила:
— Но если вы преследуете меня из-за моей славы или денег, то вы ошибаетесь, у меня ничего нет!
Последовали и другие чистосердечные признания:
— У меня нет мастерской, у меня небольшая квартирка в пригороде. У меня нет богатого покровителя-итальянца, я замужем за бродячим акробатом. Я не аристократка, мои родители — португальцы, они служат консьержами, и меня зовут Ванесса. Но Рембо указывает мне путь, и я не сверну с него.
Дэвид взял ее за руку, пытаясь успокоить. Она повернулась к нему и с достоинством произнесла:
— Я вас прощаю… Но скажите, Дэвид, почему мне не везет?
Он молчал, потом произнес:
— Потому что вы слишком хорошая.
Они шли молча. Она решила:
— Давайте зайдем за Жозе, он уже закончил работу. Вот увидите, он очень милый!
Они дошли до площади Сен-Жермен-де-Пре. Под фонарями около церковной паперти Дэвид узнал статую Тутанхамона, которая так злобно смотрела на него в тот день. Царь Египта лежал в своем погребальном саркофаге. Но при виде Офелии, направлявшейся в его сторону, черты лица его оживились. Покрытый золотом Тутанхамон поднялся из саркофага и бросился к молодой женщине со словами:
— Здравствуй, дорогая! Я так рад тебя видеть, я устал от всего этого.
Он снял головной убор, вытер лицо тряпкой, и под золотым макияжем Дэвид узнал в нем человека, приходившего к нему в отель.
— Я заработал триста франков. Ты хорошо провела день, мое сокровище? — благоговейно спросил он.
— Я почтила своим присутствием вечер созидательниц. Видел бы ты их рожи! Дэвид как верный рыцарь был там.
Тутанхамон подозрительно посмотрел на американца, а затем доверчиво улыбнулся, как будто доверился рекомендации жены:
— Простите меня за тот день, но я не выношу, когда мою дорогую Ванессу заставляют страдать.
Но поэтесса перебила фараона:
— Никакой Ванессы, друг мой. Мы не дома!
— Простите меня, Офелия!
И затем Дэвиду:
— Вы выпьете с нами стаканчик?
Двор ЧудесОни шли бок о бок под деревьями бульвара Сен-Жермен. Муж Офелии нес чемодан со своим египетским скарбом. Офелия во фраке держала его под руку и разговаривала сама с собой:
— На моих выступлениях всегда находится пара кретинов, которые пытаются меня освистать. Но остальные обалдевают. Они меня обожают…
Спустившись по узким улочкам к Сене, они вышли на набережную к кафе с грязными стеклами, светящимися желтоватым светом, и к табачному киоску. Ванесса с мужем часто приходили после работы во Двор Чудес выпить стаканчик. На террасе несколько туристов ели горячие бутерброды с сыром и ветчиной. В зале между баром и игровыми автоматами теснились рабочие-иммигранты, шоферы такси, студенты, неудачники. Другие клиенты стояли в кассу со своими карточками лото. В витринах размещались статуи Жанны д’Арк, портреты Людовика XVI и знамена шуанов.
Офелия с мужем направились в тихий уголок, к столику из искусственного мрамора. Их ждали двое друзей в средневековых костюмах: усталый Фредерик в расшитом ромбами трико и вспотевшая Мари-Лор, в платье знатной дамы и в остроконечной шляпе. Вид у них был усталый, они курили. Тутанхамон всех представил. Его друзья по двадцать раз за день пели на речном трамвайчике историю Парижа. Они поставили этот спектакль после долгих лет работы в любительском театре, а вообще собирались создать свой театр. Фредерик считал, что общество к нему несправедливо. Он жаловался на отсутствие работы для актеров. К сорока годам им с Мари-Лор стало полегче, но работать приходилось много и тяжело. Это общество когда-нибудь лопнет. Очень мало мест для самовыражения. Мало денег. Поэтому он не видит ничего позорного в том, что работает для туристов.
