Валерий Сегаль - Десять лет спустя
— Вы там были? — спросил Барсукевич.
Он заметно оживился: разговор принимал нужный ему оборот.
— Да, ваше превосходительство.
— О чем же там говорили?
— Лядов рассказывал о восстании в Москве.
— А кто еще там был?
— Кржижановский, Буренин, Воровский, Красин, Пятницкий, писатель Максим Горький и еще два еврея.
— Меня не интересует их национальность, — сказал генерал. — Мне нужны фамилии.
— Мне они знакомы как Зиновьев и Каменев, но я думаю, что это не настоящие фамилии.
— А не можете ли вы ответить на такой вопрос, Кавказец, — спросил генерал. — Владимир Ильич Ульянов и Николай Ленин — это одно и тоже лицо?
— Я не знаю, ваше превосходительство, — развел руками Коба.
— Я вижу, Кавказец, что большевики не слишком поверяют вас в свои тайны.
— Я многого не знаю, ваше превосходительство. Я ведь не член ЦК.
— А почему тогда вас пригласили участвовать в заседании?
При этих словах генерал не удержался от насмешливой улыбки: он прекрасно знал, что Коба присутствовал на заседании в качестве шестерки.
— Максим Горький тоже не член ЦК, — уклончиво ответил Коба.
— А этот Ульянов, по вашему мнению, очень опасный человек? — Барсукевич вновь направил разговор в нужное ему русло.
— О, да, конечно! — убежденно произнес Коба. — Этот человек вчера на охоте голыми руками завалил медведя.
— Да ну! — изумился генерал. — И вы это видели?
— Нет, я на охоте той не был.
— А вечером на заседании ЦК вас, значит, медвежатиной потчевали?
— Так точно, ваше превосходительство.
— А запивали чем? — осведомился Адольф Арнольдович с неподдельным интересом.
— Да кто чем, — ответил Коба. — Там всего было вдоволь.
— Да-а! — сказал генерал. — Я вижу господа большевики неплохо посиживают. Я бы тоже поучаствовал в этих заседаниях ЦК. Да, этот Ульянов — парень не промах! Медведей убивает, с Коллонтай спит, бухает…
— Очень опасный человек, ваше превосходительство, — подобострастно произнес Коба.
— Вы тоже так считаете, товарищ Коба?
Агент вздрогнул: еще никогда генерал не называл его этим именем. Барсукевич очень много знал и по каким-то причинам сегодня не скрывал этого.
Генерал пристально посмотрел на своего собеседника и решил, что пора переходить к делу.
— Охранное отделение не может привлечь г-на Ульянова к уголовной ответственности за убийство медведя, но отомстить за зверя необходимо, и это сделаете вы, Кавказец.
— Не понимаю…
— Вам надлежит убрать г-на Ульянова.
— Как убрать!?
— Как можно незаметнее! То есть, в случае необходимости мы, конечно, замнем дело, но вам, разумеется, важно не засветить себя перед большевиками.
— Но я не могу! — взмолился Коба.
— Можете, можете, Кавказец, — строго сказал Барсукевич. — Вы просто боитесь. Вы самая грязная мандавошка, какую я когда-либо видел. Вы способны на любое преступление, но в данном случае вы боитесь. И все же вам придется это сделать. Другого выхода у вас нет. Я вам приказываю: убрать г-на Ульянова и об исполнении доложить!
— Не могу! — Коба упал на колени и заплакал.
— Подумайте, товарищ Коба, чего стоит ваша презренная жизнь! Нам даже не придется пачкать руки. Мы просто передадим большевикам информацию о вашем сотрудничестве с нашим отделением.
Коба теперь сидел на полу и плакал.
Адольф Арнольдович тяжело вздохнул и вытер пот со лба тыльной стороной ладони. Порой он ненавидел свою службу.
— Встаньте, голубчик, — сказал он устало и почти ласково. — Вот, покурите, — генерал открыл коробку «Герцеговины Флор» и протянул Кобе. — Я понимаю, что порой бывает нелегко, но ведь мы все служим государю императору.
Генерал достал из кармана носовой платок и протянул его Кобе. Коба высморкался, затем закурил и жалобно произнес:
— Но как это сделать?.. Это очень сильный человек… Непобедимый!..
— А вы постарайтесь. Вам все объяснит капитан Жмуда. Вы ведь знакомы с Тадеушем Каллистратовичем?.. Вот он вам все и объяснит… А теперь, голубчик, откройте вон тот шкафчик… Вон тот, левее окна… Да, да… Достаньте оттуда бутылочку «Тифлиса» и два стакана… Устал я с вами… Наливайте, не стесняйтесь… Себе тоже…
Они выпили. Затем Адольф Арнольдович позвонил и приказал дежурному позвать капитана Жмуду.
* * *Похмелившись пивом на Витебском вокзале (как мы помним, он провожал там Крупскую в Саблино), Ульянов отправился на Лиговку, где уже добрую четверть века квартировался Лев Абрамович Каскад.
Как и следовало ожидать, Ульянов никого там не застал, а швейцар в подъезде, воровато озираясь, по секрету сообщил ему, что Льва Абрамовича вроде как забрали, о чем домовладелец Полозов уведомлен соответствующими органами в законном порядке.
Ульянов дал швейцару полтинник и вышел на улицу, думая о грустном.
Он представил себе, как в эту минуту какой-нибудь пьяный ротмистр обрабатывает Льва Абрамовича, и подумал о том, как легко порой читать в газетах про массовые аресты незнакомых тебе людей в далекой Австро-Венгрии, и как бывает тяжело, когда внезапно забирают близкого тебе человека.
Ульянов завернул в маленький немецкий ресторанчик, где заказал сардельки с кислой капустой и пиво. От щедрот заведения ему дополнительно поднесли рюмочку шнапса.
Ресторанчик был хороший — уютный и гостеприимный, с отменной кухней, но Ульянов в тот день ел и пил машинально — мысли его были далеко.
Он думал о бренности земного существования, о том, что жил вот неподалеку отсюда Лев Абрамович Каскад и, возможно, нередко приходил в этот ресторан, а теперь приходить не будет, и, вероятно, никто этого даже не заметит. Такова жизнь. А разве если мир был бы устроен по-ульяновски, то не забирали бы? Наверное, тоже забирали бы. Может еще и побольше! Разве он никогда не бывает резок и категоричен? Бывает и, пожалуй, даже слишком часто. Что же делать? Меняться? Становиться мягче, терпимее? Но ведь его гнев всегда справедлив! Тогда где же выход? Или его нет? Видимо человеку от природы свойственно жить ненавистью, быть врагом своему ближнему, а если держать людей в узде, то врагами рода человеческого неизбежно становятся сами держатели этой узды.
Внезапно, новая тяжелая мысль поразила Ульянова. В последний раз у Каскада он встретил Леву Бронштейна, который тогда заявил, что Ульянов напрасно упомянул его имя в присутствии какого-то лохматого оборванца. Лева, помнится, уверял, что этот оборванец далеко не так прост… Так неужели?..
Ульянов допил пиво, расплатился и отправился к Александре.
Дверь ему открыла Анжелика. В ответ на ее немой вопрос Ульянов мрачно кивнул головой.
— Узнали какие-либо подробности? — спросила девушка.
— Швейцар в подъезде поведал мне только о самом факте ареста. За подробностями следует обращаться в полицию.
— Вы поедете туда?
Ульянов отрицательно покачал головой.
— Вы разве нелегально в Петербурге, г-н Ульянов? — спросила Анжелика.
— Нынче утром я выехал из «Сан-Ремо» и перешел на нелегальное положение, — ответил наследник престола. — К тому же, я слишком хорошо известен охранному отделению.
— Конечно! — язвительно сказала Анжелика. — Убить безоружного медведя — это вы можете, а показаться в полиции, чтобы помочь ни в чем не повинному человеку — это вам не по силам!
— Поверьте, Анжелика, мое появление в полиции лишь ухудшит положение Льва Абрамовича.
— Тогда в полицию поеду я! — решительно сказала Анжелика.
— Это будет поистине благородный поступок! — с чувством сказал Ульянов. — Разумеется, сам я не имел права предлагать вам этого.
Ему все больше и больше нравилась эта девушка. «У Бени неожиданно недурной вкус!» — подумал Ульянов.
— Кстати, госпожа сегодня не одна, — тихо промолвила Анжелика. — Один жирный боров завалился к ней чуть не с самого утра.
— Кто такой будет? — осведомился Ульянов.
— Знакомый. Давно уже к ней клеится, а сегодня пришел свататься.
— Вот как! — удивился Ульянов. — Ну что ж, посмотрим.
Он прошел в гостиную. Александра радостно поднялась ему навстречу.
За столом действительно сидел большой и толстый мужик со свиным рылом. Прямо перед ним на столе стояла миска тушеного картофеля с медвежьей грудинкой, чуть поодаль — початая бутылка шнапса.
Этот человек был Отто Кирхнер, владелец типографской фабрики, расположенной на Большой Пушкарской улице. Ульянов давно знал эту фабрику, но ее хозяина лицезрел впервые.
Шутки ради Ульянов представился г-ном Бздилевичем.
— Добро пожаловать, молодой человек, — с неискренней улыбкой произнес Кирхнер. — В такое время дорог каждый русский человек.
— А вы разве русский? — не очень дружелюбно спросил Ульянов.
Его неприятно поразило столь откровенно черносотенное приветствие. Не понравился Ульянову и тон, которым Кирхнер к нему обратился. Было в этом тоне что-то хозяйское, фальшиво гостеприимное, словно не Ульянов, а этот боров являлся любовником Александры и своим человеком в этой квартире.
