Галина Лифшиц - До свадьбы доживет
– Вась, тебе как Женя? – интересовалась Лиза.
– Хороший, мам, – с готовностью отвечала дочь.
Она знала, как тяготилась мама одиночеством, и мечтала о чуде. Чудом считала она миг, когда в их жизни вдруг появится человек, который станет маме мужем, а ей, Ваське, папой. Васька удивлялась тому, что такие мечты, оказывается, сбываются. Значит – можно мечтать дальше?
А дальше получилось легко, просто и прекрасно: в конце лета, уже в Москве, Женя приехал к ним на Кудринскую и сделал Лизе предложение.
– Кольцо вручил! – хвасталась опьяненная счастьем Лизка, – И как только размер угадал? Прямо в самый раз колечко пришлось.
Конечно, она согласилась! Разве могло быть иначе? Свадьбу сыграли пышную, любая бы невеста позавидовала. Лиза не скупилась, все-таки первый раз замуж шла. Денег на их с Васькой счастье ей было не жаль. Их семья становилась полноценной. У них появлялся надежный защитник, друг, муж, отец. Лиза влюблялась в мужа с каждым днем все сильнее. Вспоминая прошлую жизнь, она радовалась, что пришлось ждать так долго: зато ведь дождалась того самого! Единственного.
И стали они жить-поживать да добра наживать. Лиза наживала гораздо больше добра, чем ее супруг. Ну и что? Он же не виноват, что ему такая жена досталась! Это же не повод для комплексов. И уж точно не ради ее заработка к ним тогда на фестивале подошел. Что там можно было распознать: серое старенькое одеялко, взятое из дедовского дома для подстилки, их с Васькой льняные сарафанчики и ситцевые косыночки, покрывавшие плечи (от комаров так защищались). Носы облупленные… Нет уж. В их с Женькой случае все получилось по-честному. А у кого больше денег – что считать, если все денежки все равно попадают в общий семейный котел?
Жили дружно, любовно, спокойно. Вместе ездили по выходным за покупками. И на дачу отправлялись при первой же возможности. Все у них было прекрасно. Валентина знала, что Лушка наведывается к тете Лизе, ходит с Васькой гулять, водит ту иногда в Парк Культуры, девочки звонят друг другу. Правда, у Василисы все меньше оставалось времени для простого общения: папа (она быстро стала называть отчима папой) водил ее в изостудию, на английский язык и в школу бальных танцев, чтобы время ее детства не проходило впустую.
Лизка похорошела и вся лучилась счастьем. От ее улыбки казалось, что вся квартира наполнилась солнышком.
– Лиз, рада тебя видеть, – искренне произнесла Тина, – это сколько ж мы не виделись-то?
– Ну, два года – точно, а то и больше, – уверенно отозвалась подруга.
– Ого! Ничего себе крестная Василисе досталась! Просто стыд, – вздохнула Тина.
– Ладно тебе. Жизнь такая, закрутила. Лушка тебя вполне замещала. Ведь звонит, забегает. Такой человек вырос у тебя, подруга! Совести у тебя нет – так убиваться! При такой-то дочери!
У Тины словно прояснилось что-то в голове, будто глаза стали лучше видеть.
– А ведь и правда! И правда – я словно в тумане живу! И про совесть забыла, – задумчиво проговорила она.
Лизка засмеялась.
– Ну, раз дошло до тебя, пошли-ка наверх, борщ есть.
И отправились они втроем: Тина в мятой пижаме, тапках, нечесаная-немытая, Лизка в кокетливом халатике и домашних туфельках на каблучках и Клава, пушистая, вычесанная и степенная, гордящаяся тем, что и ее пригласили в гости.
Борщ!
С порога Лизиного уютного дома вызывающе пахло борщом.
– Настаивается! – гордо отметила хозяйка манящий запах.
– Слушай, пойдем скорее, я, оказывается, проголодалась, сил нет. Жрать – умираю! – с неведомо откуда взявшейся энергией взмолилась Тина.
– Ну вот! Наконец-то! Слова не мальчика, но мужа! Давай на кухню! – скомандовала Лиза.
Она быстро поставила перед гостьей тарелку немыслимо ароматного борща, кокетливый горшочек со сметаной, вручила ложку:
– Ешь! И как следует! У меня вон какая кастрюлища! Никак не научусь маленькими порциями варить. Я тебе и с собой дам. Пусть Лукашка тоже поест. А тебе, Клава, сейчас кость достанется. Да какая! Ты не пожалеешь, что в гости зашла.
Кость действительно была как с картинки из детской книжки про собаку Бишку: большая, аккуратная и очень аппетитная кость. Клава аж заурчала, не веря своему счастью.
– Она тебе сейчас этой костью весь пол изгваздает, – предупредила Тина.
– И что? Изгваздает – подотру. Сиди – ешь, давай. Осунулась вся, смотреть страшно.
– И ты ешь, – велела Тина.
– И я буду, – согласилась Лиза и налила себе тарелку.
Борщ оказался лучшим лекарством. С каждой ложкой Тина чувствовала, как в нее вливаются новые силы. А ведь никогда прежде не была она фанаткой борща и готовила его редко, ленилась.
– Как хорошо, что ты меня позвала! – блаженно улыбаясь, сказала она Лизе.
Клава упоенно грызла кость. Кость хрустела, Клава ворчала и порыкивала. Грозная картина.
– Да давно бы позвала, если б знала! – воскликнула Лизка, – Я чего-то закрутилась со своими, на работе куча дел. Говорю ж тебе: видела собаку, видела какую-то тетку в сером балахоне рядом с ней. Никогда б и не подумала, Валька, что это ты. Без обид! И Лукашка что-то не заходила. А день за днем бежит, бежит. Хлопоты, мелочи жизни всякие. Мне бы позвонить тебе, а из головы выпадает. Кто мог подумать!
Тина опустила голову к тарелке.
– Ты – знаешь что? – вздохнула Лиза, – Ты уже, как я понимаю, долго тут отшельничала. И вроде как расслабилась, помирать собралась. У меня такое было. В прошлой жизни. Бывало – накроет, так все выходные и пролежу. И хорошо еще, если слезы были. А то и без слез, лицом к стенке. Ваську родители забирали. А я и упражнялась. В медитации. Ничего хорошего. Только хуже делалось. Поэтому ты это дело оставляй и начинай жить дальше. Ешь-ешь. Я тебе еще подолью.
– Спасибо тебе, Лиз, – произнесла Тина, чувствуя, как камень, давно уже поселившийся у нее под сердцем, мягчеет и перестает давить на нее своей тяжестью.
Лизка кивнула, хлебая борщ.
– Знаешь что, Красносельцева? Я тебе так скажу. Вот по-честному. Как старому члену семьи. Я всегда тебе завидовала. Мне не нравится вот эти все рассуждения про зависть белую – зависть черную. Ты моя лучшая подруга, черной зависти не было, зла не было. Но – хотелось, чтобы устраивалось у меня в жизни, как у тебя. То есть, может, это была и не зависть, а хотелось с тебя брать пример. У тебя легко все получалось. И ловко так, словно ты и усилий никаких не делаешь. Все хиханьки да хаханьки, а смотри: и в университет поступила сама собой, и замуж вышла, и все такое прочее. Я все время тобой любовалась. Вот! Ты была для меня образцом. И Лушка твоя – в ней столько любви и сочувствия. Это от тебя. Не от Юры твоего ледяного, а от тебя. И что я тебя сейчас прошу: пожалуйста, приходи в себя, будь мне снова примером. Жизнь такая… Кто его знает, как и что в ней повернет. Радуйся, что все так. Если он такой гнилой оказался, то – радуйся! Смотри сколько времени ты потеряла. Лежала одна, а столько вокруг интересного! Хочешь – я тебе путевку на Мальдивы куплю? Полетишь, продышишься, а? Вернешься свежим огурцом! Мы с Женькой и Васькой летали – полный восторг!
– Не, на Мальдивы не хочу, – качнула головой Тина, – Видеть никого не могу. И лететь далеко.
– До Мальдив тебе еще плыть да плыть, – согласилась Лиза, – Тебе бы в парикмахерскую сходить. Сделать стрижечку, маникюр, педикюр, массаж лица. Это всегда бодрит. Сходишь? Ради меня, а? Ради Лукерьи своей? Ну?
– Схожу, – твердо пообещала Тина, – Завтра же и пойду. Спасибо тебе, Лиз. Я… я сама знаю, что пора мне возвращаться. Я уже так залежалась, что – за чертой была. Вот – совсем недавно, еще какой-то час назад была за чертой.
– Бог, значит, правду-то видит! Столкнул нас с Лушкой сегодня, – вздохнула Лиза.
– Видит, видит, – подтвердила Тина, – И мельницы Божьи мелют медленно, но неуклонно.
– И мельницы мелют. И ты давай-ка еще похлебай. Я тебе потом в эту же тарелку котлет положу. Чтоб лишнее в посудомойку не загружать, она и так полная.
– Пойду в парикмахерскую! Завтра же! – с легким сердцем пообещала окрыленная Тина, – Вот увидишь. Ты скажи, как сама-то? Вижу, что хорошо. Но – порадуй, расскажи.
– Жаловаться грех, Валь. Живем без происшествий. Хорошо. Если в общем и целом.
– А в деталях? Васька как? Большущая ведь уже! Как же это я так? Все упустила, – удивлялась сама себе Тина.
– Вот Ваську ты и не узнала бы. Пятнадцать лет! Самый жуткий возраст, как оказалось. Хотя – Лушка твоя такой не была. Точно. Я же помню, – легко вздохнула Лиза, – Она, Василиса, раньше, ты же сама знаешь, такая болтушка была, хохотушка – вся в свою крестную. А теперь – просто Царевна-Несмеяна, молчит все, замкнутая, слова от нее не добьешься.
– А учится как? У меня Лушка как раз в этом возрасте хуже учиться стала. Тройки пошли, – вспомнила вдруг далекое и счастливое время Тина, – Хотя это недолго длилось. Но как раз в пятнадцать лет. Ох, она курить даже пробовала. Я ее застукала, мы ее тогда всей семьей обрабатывали. И родители мои, и Юра. Она чуть с нами не подралась тогда. Вот смех! Кричала, что всех нас ненавидит и что у нее человеческие права ущемляют. Трудное время, хорошо, что оно проходит. И все равно – счастливое.
