Даниэль Кац - Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию
— Конечно, хотим… Вера, отойди от окна. Играем в марьяпусси.
— Нет, в конкеени, — возразила Вера.
— Хорошо, хорошо. Играем в конкеени. Я сдаю. Сколько карт на руках? — спросил Беня и приготовился сдавать.
— Двенадцать, — сказала Вера, и Беня начал сдавать. — Мне не сдавай, — продолжала Вера, — я по субботам не играю.
Беня ударил колодой об стол и выругался:
— Вот черт! Всегда она такая! Не все равно, во что играем, раз она сама не играет?
— Нет, не все равно, — твердо ответила Вера. — Ведь ты куришь!
— Это-то тут при чем? — удивился Беня.
— Очень даже при чем. Ты отлично знаешь, что в субботу нельзя курить. Ну а я в субботу не играю в карты!
— Да что в этом такого? — вскричал Беня. — Ну, курю я в субботу, ну и что?
— Вот-вот, — сурово заметила Вера. — И если с тобой случится беда — пеняй на себя. Это будет тебе наказание.
— Наказание за что?
— Откуда мне знать все твои грехи?
— Ладно, Бог с тобой, — сказал Беня. — Давай играть, Мери, а то я весь извелся ожидаючи.
— Если ты так голоден, что не можешь дождаться обеда, сходи на кухню, сделай себе бутерброд, — сказала мать.
— Я не голоден, — возразил Беня.
Мери надоело возиться с машинкой для набивания табака, она бросила ее на стол и принялась ходить взад-вперед по комнате.
— Так вот и бывает, когда живешь в эвакуации, — посетовала она.
— О чем это ты? — спросил Беня.
— Обед был бы уже готов, если бы вы, свекр, достали курицу получше. Эта курица старая-престарая. Варю ее уже три часа, а она твердая, как камень.
— Я бывший царский унтер-офицер, а не знаток домашней птицы. Да и что курица! Курица, она курица и есть. Лучшие куры на фронте. Идет война. Только плевал я на кур. И не обеда я дожидаюсь. Плевал я на кур, на обеды и на субботы, — сказал Беня и начал раскладывать пасьянс. — Дело-то в том, что я жду в отпуск моего сына Арье. Все мы ждем его. И ждать уже невмоготу. Особенно когда жена, она же мать, как в ступоре застыла у окна и остекленевшими глазами глядит на дорогу. От этого кого угодно оторопь возьмет. Уйди оттуда, Вера. Неужели в Торе нет места, где бы говорилось о том, что мать не должна психовать и таращиться в окно, когда ждет сына с фронта? Да еще в субботу.
— Такого запрета нет. И я не психую. Это ты психуешь. Почему мне нельзя глядеть на дорогу? На что я должна глядеть? На тебя? — съязвила Вера, посмотрев на Беню. — Я на тебя уже нагляделась.
Беня рьяно раскладывал пасьянс. Пасьянс заполонил весь стол. Беня отодвинул от себя тарелки, стаканы — всю посуду, чтобы дать место пасьянсу.
— Ну и гляди себе на здоровье, — сказал он. — Меня от этого не убудет.
Подумав немного, Вера повернулась к окну:
— Нет уж, лучше буду на дорогу смотреть… А ты помнишь, Беня, — продолжала она немного погодя, — что произошло два года назад, осенью сорок первого?
— Помню, конечно. Такое не забывается. Было время, финны окончательно сбрендили, вбили себе в голову, что непременно надо освобождать ингерманландцев, северных карелов, зырян, черемисов, остяков, вогулов, айнов… — Всякий раз, называя национальность, он ударял картой об стол, чтобы придать вес своим словам.
— Я не это имела в виду, — сказала Вера. — А то, что произошло в тот вечер, когда у меня появилось твердое ощущение, что Арье приедет в отпуск. Я несколько часов так жадно вглядывалась в дорогу, что в глазах потемнело, и, когда увидела, что кто-то показался из-за дальнего поворота, точно знала, кто это, хотя видела всего лишь смутную серую фигуру! — Вера воодушевилась и повысила голос: — Я знала, кто это, хотя увидела, только когда он подошел настолько близко, что сам увидел меня в окне и помахал рукой, — тут Вера на мгновение смолкла, — а потом прошел мимо и исчез за холмом, и я знала, знала… кто… это..
— Я помню, кто это был, — спокойно сказал Беня, собирая карты. — Это был Бьёрн, сын Вильгельма Ку-ку…
— Конечно, я видела, — удрученно согласилась Вера. — Пришел сын Вильгельма Ку-ку, и это очень хорошо, ведь кто-то и ему обрадовался, хотя бы его старик отец… Но я от разочарования чуть не разревелась… Ну а потом, несколько дней спустя, когда его никто не ждал, приехал в отпуск и Арье, — с надеждой продолжала Вера, — и что бы ты ни говорил, Беня, я буду стоять и стоять тут у окна…
— Ну и стой, плесневей себе у окна, — пробурчал Беня, собирая карты.
Но тут Мери, моя мать, подала на стол фаршированную рыбу, и было решено приняться за еду. Ведь ожидать можно и за едой… Наконец-то и Вера отошла от окна и с явной неохотой уселась за стол. От жгучего хрена на ее глазах выступили слезы.
— Не мучайся ты так, — сказал ей Беня.
— Да я не мучаюсь, — сказала Вера, вытирая слезы.
— Очень хорошая рыба, — похвалил Беня.
— Почему же ты не ешь? — спросила Мери.
— Разве я не ем? Я ем, — возразил Беня, положил кусок в рот, но закашлялся, выплюнул кусок, приложил к губам носовой платок и долго откашливался.
Вера и Мери переглянулись.
— Какой-то летний кашель, — засмеялся Беня и отодвинул тарелку в сторону.
— Вот как? — удивилась Вера. — Не понравилась рыба?
— Я же сказал, что рыба хороша, — огрызнулся Беня. — Давайте на стол ваш куриный бульон и заткнись!
Подали бульон, в нем плавали пельмени и клецки.
— Спасибо, мне ни пельменей, ни клецок, — сказал Беня. — Только бульона.
— Но ты же любишь пельмени, — сказала Вера.
— Да, я люблю пельмени и страшно жалею, что женился на тебе, а не на пельменях, — с горечью ответил Беня.
— Ну, еще не поздно все исправить, — обиженно ответила Вера. — Просто я подумала, что ты обычно…
— Мери, эта женщина портит мне аппетит, — пожаловался Беня.
— Так ведь, похоже, у тебя и нет аппетита.
— Она портит мне последние остатки аппетита. Я хочу только бульон.
Беня съел половину бульона, и Вера раскрыла было рот, собираясь что-то сказать, но Беня бросил на нее такой свирепый взгляд, что она поспешно сунула в рот клецку.
— И было во дни Ахаза, сына Иоафамова, сына Озии, царя Иудейского, Рецин, царь Сирийский, и Факей, сын Ремалии, царь Израильский, пошли против Иерусалима, чтобы завоевать его; но не могли завоевать, — сказал Беня.
— Почему не могли-то? — спросила моя сестра Ханна.
— Этому есть много объяснений, — сказал Беня. — В то время Меродах Валадан, сын Валадана, царь Вавилонский, прислал к Езекии письмо и дары, ибо слышал, что он был болен и выздоровел. И обрадовался посланным Езекия.
— Он правда обрадовался? — спросила Ханна.
— Обрадовался, обрадовался. Как тут не обрадоваться?
— Ну а с Иерусалимом-то что произошло? — полюбопытствовала Ханна.
— Я мог бы рассказать тебе всю эту историю, — сказал Беня, пытаясь проглотить еще несколько ложек бульона, — и ты бы поняла из нее, что рука Господа не отсохла и могла бы помочь Своему народу, а Его ухо не оглохло и могло бы услышать, просто у Него другие заботы.
— Что за заботы? — спросила Ханна.
— Он швыряет в людей горящие угли…
— Подавать мне курицу на стол или еще долго придется выслушивать вашу ахинею?
— Подавай курицу.
Вера поднялась, чтобы идти на кухню. Но тут дверь отворилась, и в комнату вошел мой отец Арье с ранцем за плечами.
— Арье! — в восторге крикнула Вера.
— Отец! — крикнула Ханна, а я соскочил с кровати.
— Полюбуйтесь на лейтенанта! — блестя глазами, сказал Беня.
— Привет, родные! — сказал Арье, снимая с плеч ранец. — Приятного аппетита!
Он бросил ранец в угол и взглянул на Мери, зардевшуюся от радости, а я бросился ему на шею, стал карабкаться ему на плечи.
— Что это у нас за бельчонок?
— А это еще кто? — изумленно проговорила Вера. Я обернулся и увидел в дверях тощего старика. Он вошел и помахал рукой, как добрый знакомый:
— Гут Шабес![17] — сказал он.
Губы старика растянулись в улыбке, и я увидел у него во рту два ряда сверкающих белых зубов. А волосы у него были густые, подстриженные ежиком, как у школьника.
— Ёрник Тартак! — сказала Вера. — Откуда ты взялся?
— Я встретил Ёрника на вокзале, он сегодня обедает с нами, — сказал отец.
— Добро пожаловать, — сказала Вера. — Но ты как-то странно выглядишь. Что с тобой случилось?
— У меня новые зубы, — сказал контрабандист и постучал вставными челюстями. — Мои все выпали молочные после последнего Йом-Кипура, я тогда слишком строго постился. А эти снова отросли.
Добро пожаловать, Ёрник, — хриплым голосом сказал Беня.
И ОНИ ВЫШЛИ ИЗ ЛИВНЫ
Перенесемся же туда, в эту забытую Богом деревню викингов где-то, между Ваасой и Кокколой… черт подери, не могу вспомнить точно где, да и не хочется вспоминать… словом, в ту деревню, где мы прожили в эвакуации несколько военных лет, куда мой отец-лейтенант не раз приезжал на побывку, а когда уезжал, оставлял в доме тоску с привкусом крови, правда, я этого тогда не ощущал по малости лет.
