Владимир Дружинин - Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы
Лишь в 1830 году, в горячие августовские дни, увидела Большая площадь рождение нового государства. Полетели со стен голландские гербы, бежали голландские часовые.
— Да здравствует независимая Бельгия! — кричали брюссельцы.
Сейчас уже не дознаться, кто первый вспомнил тогда, в пылу мятежа, древних бельгов, храбро сражавшихся против римлян.
Так появилась Бельгия.
Наступил мир. И надолго… Франко-прусская война стороной обошла Бельгию. Но угроза на западе росла. В нашем веке Большую площадь топтали войска немецкого кайзера и, наконец, гитлеровцы.
С болью представляешь себе флаг со свастикой над этой площадью, над святыней нации. Солдат в грязно-зеленых мундирах. Гестаповские мотоциклы…
По праву принадлежит Большой площади звание участницы Сопротивления. Нет, не только потому, что и здесь прятали и распространяли боевые листки, печатавшиеся во множестве. Площадь, где песней восставших гезов застыла башня Ратуши, внушала людям стойкость. Где вечная красота, там воздух бессмертия, и люди приходили сюда дышать им.
Дитя Брюсселя
От Большой площади совсем недалеко до угла улиц Дубовой и Банной, где стоит знаменитый Маннекен Пис. Это все еще старый центр Брюсселя, о современности напомнит лишь автомат с жевательными резинками, прибитый к стене, да машина щегольской марки, заплутавшая в сумятице кривых улочек и брезгливо фыркающая на подъеме. Сюда не проникает шум городских магистралей, и поэтому вы сперва уловите звон воды, а потом уже заметите малыша, пускающего струйку. Он стоит в нише голенький, выпятив к вам свой полненький бронзовый животик, усердно занятый своим неотложным делом. Вот уже триста лет, как звенит струйка.
Скульптор, придумавший этот озорной фонтан, вряд ли предвидел будущее дитяти.
В близком соседстве с ним, на старых домах, водружены статуэтки девы Марии и святых, но ни одно из этих изваяний не пользуется и сотой долей того почета, какое досталось Маннекену Пису.
Рассказывают, что отцом шалунишки был один из графов Брабанта. Враги обступили его замок, охранявший дорогу на Брюссель. Защитники теряли надежду отбиться, когда из внутренних покоев выбежала нянька. Опять рассердил ее малыш, намочил кроватку. «Маннекен пист!» — крикнула она графу по-фламандски. Воины расхохотались — до того это было неожиданно, трогательно, неуместно. И, смеясь, со свежими силами, возглашая «Маннекен пист!», кинулись в бой и взломали осаду. Так — утверждает легенда — Маннекен спас Брюссель.
Никто, впрочем, не поручится, что скульптор знал эту легенду. Ее могли сочинить и позднее, в оправдание дерзкой скульптуры. Да, именно дерзкой, почти кощунственной.
Фанатики проклинали озорника, грозили разбить. Но его взяли под защиту тысячи горожан. Пусть льет свою струйку, пусть издевается над ханжами.
Легче погасить бунт, чем погасить смех. А здесь, в Брюсселе, хлесткий галльский юмор соединился с суровой насмешливостью фламандцев. Люди смеялись, читая о похождениях Гаргантюа и Пантагрюэля — героев француза Рабле, бичевавшего святош, крючкотворов, обманщиков в рясах. Смеялись над «Похвалой глупости» — язвительной сатирой Эразма Роттердамского, отца гуманистов. Он сам жил некоторое время в брюссельском пригороде Андерлехт.
Нет, ни огонь, ни пытки, ни бедствия непрерывных войн не могли отучить людей смеяться.
Однако я, может быть, слишком серьезно представляю читателям Маннекена Писа — бронзового малыша. И напрасно называю при этом имена великих. Что такое Маннекен Пис? Пустячок, уличная шутка!
Да, шутка!
Но попробуйте сосчитать, сколько разящих острот, сколько острых песенок вдохновил Маннекен Пис, любимец брюссельской улицы! Именитые заискивали перед ним, Людовик XV подарил ему шитый золотом костюм маркиза. Наполеон III прислал трехцветную ленту. Поток лукавых подарков не прекратился и в наши дни — недавно, например, малышу преподнесли форму американского военного моряка…
Но куда больше других даров от своих, от чистого народного сердца. В бурные дни 1830 года Маннекена одели в блузу рабочего-ополченца. Зайдите в музей города — там весь гардероб мальчишки, около двухсот разных спецовок и форменных одеяний. В день пожарников — в Бельгии от средних веков сохранились цеховые праздники — на кудрявой головке пострела сверкает медная каска. В день почтовиков он в черной куртке, фуражке и с сумкой на ремне.
Когда студенты справляют день святого Верагена, Маннекен с ними. И он носит кепку с эмблемой праздника — медалью, на которой изображена нога, дающая пинка толстому кюре. В списке преподобных угодников Вераген, понятно, не числится — это святой пародийный, сотворенный студентами. Маннекен в нахлобученной кепке стоит важно, словно принимая парад. Мимо него шагают студенты в шутовских рясах, несут карикатуры на духовенство, кружищи для подаяний «на мессу в честь Верагена», лихо распевают:
А ну, камилавки сбивай, не жалей!
Долой чернолобых, долой ханжей!
Вот где раздолье Маннекену! Он в песне, на плакате, участвует во всех проделках.
Как-то раз ниша над бассейном вдруг опустела, Маннекен исчез. Забили тревогу. Полиция пустилась на розыски. Недели две горожане волновались за судьбу ребенка. Нашли его в Антверпене — тамошние студенты приревновали Маннекена к брюссельцам, приехали ночью и увезли…
Нет, нельзя отнять Маннекена у Брюсселя! Тут он по-настоящему в своей семье. Он как будто спрыгнул с фриза на Большой площади или сошел с полотна фламандского живописца и выбежал на улицу поиграть.
Маннекен Пис — сынишка Брюсселя, вечный малыш, которого одно поколение нежно передает другому.
Генерал Мими
Однажды улица, казавшаяся мне смутно знакомой, привела меня к подъезду старой гостиницы, украшенному двумя лепными витязями. Тут я и вспомнил «генерала Мими».
Пять лет назад нам, группе советских туристов, отвели здесь номера. В ресторане нам подавал невысокий, очень ловкий официант-валлонец в кительке с погонами. На его худом, подвижном лице выделялись черные глаза, живые, словно прячущие забавную тайну, и длинный нос. Мы разговорились, и — я заметил шутя, что форма у него прямо-таки генеральская.
— О мсье! — официант вдруг захлебнулся смехом. — О мсье, да, представьте себе, я ведь генерал! Да, меня так и звали — генерал Мими.
— Кто?
— Мои товарищи, на войне…
Мне не сразу удалось вообразить себе его щуплую фигуру в настоящей военной форме.
— Да, мсье, на войне.
Он посмеивался, лукаво шмыгая носом, как будто хотел свести разговор к шутке.
— А почему прозвали? Я был тогда глуп, мсье. Я постоянно сочинял разные планы, как уничтожить всех немцев тут, в Брюсселе. Планы один нелепее другого. И просился в бой. А меня держали… Ну, про меня не стоит, мсье. У меня были товарищи в типографии. Они смешную устроили шутку.
Он рассказывал, не переставая фыркать, словно и в самом деле все было только смешно и не было ни смертельной опасности, ни бессонных ночей в тесном подвале, где работала партизанская типография.
— Намюрские ворота знаете? На бульварах, рядом с дворцом Эгмонта, вы же были там. Трамвайная остановка и киоск, помните? Там и тогда был киоск. Ох, и отмочили же мы! Вы видели, как развозят газету «Ле суар»? Машина не останавливается у киоска, она только замедляет ход, служащий соскакивает и прямо бросает тюк газетчику. Ну, и тогда так же делали… Потеха! Вы послушайте — киоск открыт, публика уже выстроилась в очередь, ждет газету, подлетает машина… Точь-в-точь такая же машина, ребята раскрасили ее как нужно… Тюк сброшен, идет торговля, и вдруг у людей вот такие глаза! На фото самолет врезался в землю. А на нем свастика… Я вам разве не сказал, что это было в сорок четвертом? Ох, надорваться можно! Заголовок — сводка верховного командования германской армии, а внизу — слушайте! «Наши войска обманули противника, тихо, на цыпочках, оставили город Псков». Ну и все в таком роде. Пока немцы хватились, ребята киосков двадцать снабдили. И так быстро сварганили, что ни один, представьте, не попался.
— Не вы ли бросали связки? — спросил я Мишеля.
— Нет, мсье, о, нет! Почему вы решили? Нет. Мне не удалось совершить ничего замечательного. — И он коротко вздохнул. — Нет, генерал Мими не вошел в историю, мсье. Врать не стану.
Потом его лицо на мгновение подернулось грустью.
— Одного все-таки зря схватили, после операции с газетой. Через несколько месяцев расстреляли, мерзавцы!
Он встрепенулся.
— Его бы никогда не поймали! Никогда, мсье! Он почему-то решил сохранить клише. Держал у себя, вместо того чтобы утопить. Пришли с обыском…
— Больше никого не схватили?
