Никита Высоцкий - Высоцкий. Спасибо, что живой.
Из темноты, шатаясь, явился знакомый майор в приличном под питии и со стаканом в руках. Пред-дожил выпить, чтоб согреться. Татьяна отказалась. Перекрикивая шум моторов, майор заговорил с ней:
— Вильченко знаете?
— Кого? — не расслышала Татьяна.
— Вильченко!
— А кто это?
— Ну там, один... Он в Москве всех знает. То есть артистов там, хоккеистов... Такой мордатый, рыжий, даже не рыжий, а вообще... Золотой.
— Ну, может быть... Я просто не всех помню, я недавно в театре работаю.
— Не-ет, он не в театре. Он там два года в академии учился, жил. Ну, с детьми, с женой. Как же его — Вильченко... Вильченко... О! Герман! Герман Вильченко!!!
— Нет, вряд ли...
Майор, не обращая внимания на Таню, продолжал кричать, глядя куда-то в пустоту.
— Он говорил, короче, что эта... худая такая, из балета... заболела чем-то, как ее... ну — лебедь!
— Нет-нет, с ней все в порядке. Плисецкая.
— Во, да! Плисецкая! А говоришь — не всех знаешь. Чего с ней?
Татьяне тоже приходилось перекрикивать шум двигателей.
— Она... танцует. Она лучше всех. То есть, может, что-то и было, но давно. А сейчас все в порядке.
Майор мечтательно улыбнулся пустоте.
— Во-о... В Москве... Вы все, конечно, здорово... Все про всех знаете. А у нас — ни хрена! Только «Красная звезда». Да я и не читаю вообще. А Высоцкого я знаю. Он, когда я в Полтаве служил, приезжал туда. Я его, знаешь, люблю... Сердцем. Ну, то есть очень уважаю! Везет тебе, конечно. Как тебя зовут?
—Татьяна. Да, я тоже... его люблю. Его все любят.
Татьяне вдруг стало хорошо и радостно. Она поняла, что первый раз вслух сказала, что любит Володю.
Глава двенадцатая
«ВКЛЮЧИТЕ СВЕТ В ЗАЛЕ...»
Люди шли во Дворец культуры «Фарход» с цветами, а многие с фотоаппаратами и даже магнитофонами. Паша стоял у окна второго этажа и смотрел сверху, как зрители толпились у входной двери в ожидании, когда билетер оторвет контроль и впустит их внутрь. Каждый зритель, отдав свою треплу, делал свой взнос. В каждой трешке и его, Пашина, доля.
Аншлаг в «Фарходе» составляет две тысячи семьсот рублей, считал Паша в уме. Двести — распространителям, по рублю с кресла—местным. Это уже тысяча двести. Пятьсот пятьдесят — Володе с Сев-кой, остается — девятьсот пятьдесят. Уберем еще сотню на всяких приглашенных и обеды — остается восемьсот пятьдесят. Вычесть проезд и проживание — и то, что остается, — это их с Леней гешефт. Копеек пятнадцать с каждого рубля его, Пашины. Но дело не только в деньгах...
Паша вальяжно спустился в фойе первого этажа.
Люди напирали друг на друга, заранее вытаскивая билеты; минуя контроль, они спешно пересекали фойе, затем бежали к своим местам в зрительном зале.
* * *
В гримерной комнате, недалеко от сцены Володя настраивал гитару, а Кулагин в костюме-тройке чистил до блеска концертные туфли.
— После какой песни ты меня объявишь?
Севе хотелось поговорить с Володей, хотелось обсудить свой выход, чтобы это несло какой-то смысл. Но Володя был сосредоточен и замкнут. Не глядя на Севу, буркнул:
— Как пойдет... Ну, минут через тридцать подходи.
* * *
Звукорежиссер Коля тоже готовился к началу концерта, когда к нему в радиорубку без стука вошли связисты Михалыча — Сергей и Байрам. Байрам держал в руках большой катушечный магнитофон. Сергей хлопнул Колю по плечу:
— Где включаться?
— Чего-чего? — вытаращил глаза Коля.
— Не волнуйся, мы из республиканского радио. С дирекцией все обговорено. Дай линию, тебе говорят. Чего непонятно-то?
Байрам включил магнитофон в сеть, поставив его рядом с Колей, заправил бобину.
— У тебя розочка или палец? — обратился Байрам к Коле.
— Розочка.
— Подсоединяй. — Он протянул Коле нужный провод.
— Зачем вам? Вот, я сам пишу, взяли бы у меня да выбрали потом, что понравится.
— Тебя как зовут?
— Коля.
— Коля, мы будем работать, а ты меньше болтай.
Коля с завистью покосился на коробки с японской пленкой и аж крякнул, когда Байрам поставил скорость для записи«19» и нажал на паузу.
— Стерео будете писать?
— Квадро.
* * *
В гримерную заглянули Леонидов и Изабелла Юрьевна.
— Володя, познакомься! Изабелла Юрьевна! Директор этого прекрасного зала.
— Очень приятно. Володя.
Он пожал протянутую Изабеллой Юрьевной пухлую руку. Та улыбнулась и, постучав накрашенным ногтем по маленькому циферблату золотых часиков, томно произнесла:
— Зал сидит! Давайте начинать! А то через час пятьдесят уже второй... Проветрить не успеем.
Высоцкий вышел в темноту за кулисы. Был слышен гул зала, затем аплодисменты и голос Фридмана:
— Здравствуйте! Сегодня перед вами выступит актер театра и кино, сочинитель своих известных песен... Еще много он работает для вас на эстраде... Выходят его пластинки...
Володя стоял в темноте за кулисами в ожидании выхода. Сотни раз стоял он так, в темноте, и ощущал легкий холодок в области живота. Володя любил этот момент перед выходом на сцену. Сейчас ты скрываешься в полном мраке, а через мгновение — уже в пространстве, наполненном светом, и на тебя смотрят сотни внимательных человеческих глаз. Он любил этот переход еще и за то, что в этом заключалось нечто таинственное, нечто от сотворения мира.
Многие актеры пытались подавить волнение, некоторые даже выпивали перед выходом, другие нарочито громко хохотали или разговаривали с помощником режиссера, чтобы как-то себя отвлечь. Были и такие, кто пытался использовать мандраж перед выходом на сцену—они нарочно усиливали свое волнение за кулисами, начинали охать и стонать, а затем вносили эти нервы сразу в ткань спектакля. Кому-то удавалось...
Володя же нашел собственный способ перескакивать эту черту: он еще до выхода набирал максимальную внутреннюю скорость, как гонщик перед стартом дает максимальный газ и потом отпускает сцепление.
Линия между тенью кулис и светом сцены разделяла два мира с противоположными законами. Смешение невозможно. Поэтому так важна пауза в темноте — в ней происходило накопление и очищение от ненужных тем.
Володя начал играть на гитаре еще до выхода, за кулисами, не дожидаясь конца конферанса. Фридман едва успел объявить: «Владимир Высоцкий!», как уже началась песня, оборвавшая овации:
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,
Отворились курки, как волшебный Сезам,
Появились стрелки, на помине легки, —
И взлетели «стрекозы» с протухшей реки,
И потеха пошла в две руки, в две руки!
Мы легли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчие ямы подушками лап;
Тот, кого даже пуля догнать не могла б, —
Тоже в страхе взопрел и прилег — и ослаб.
Щелкнули десятки фотозатворов. В нескольких местах над залом поднялись микрофонные удочки.
* * *
Из радиорубки в окошко был виден совсем маленький человек на сцене, странно контрастирующий с мощным голосом, звучащим из динамика. Работал магнитофон, зашкаливали индикаторы уровня записи. Байрам подкрутил ручку магнитофона, приговаривая: «Зачем так орать, и так все слышно».
Выйдя за кулисы, Леня на секунду замер. Он предчувствовал, что все случится сегодня, но как именно — не мог даже себе представить. Если прямо на концерте—будет большой скандал. На вечерний концерт ожидались весьма важные персоны. «Нет! На концерте они не станут этого делать. Скорее всего, на выходе, после вечернего... А может, и дадут доработать до конца весь тур и возьмут всех потом».
Подойдя к дверям кассы, Леня постучал условным сигналом. Дверь открыла кассирша Нуртуза Музафаровна. Фридман юркнул внутрь и тут же закрыл за собой на ключ.
— Отложила?
— Я боюсь. Вдруг москвичи считать будут?
— Дура. Не тех боишься. Ну-ка дай.
Бехтеев приказал Лене откладывать корешки билетов с каждого концерта, а потом передать их ему.
Леня начал выдергивать длинные ленты билетных корешков из стопок, которые лежали на столе Нуртузы Музафаровны. Найдя газету, завернул выдранные корешки билетов в нее, покрутился, ища укромное место, и засунул сверток на верх высокого шкафа.
— Давай сюда десятичасовые.
Сгреб новую стопку корешков и сунул в свой портфель. Затем приоткрыл дверь в фойе, воровато выглянул в щель и, перед тем как выйти, бросил Нуртузе:
— С деньгами не обсчитайся.
Нуртуза покорно взялась за пересчет.
* * *
Паша стоял в зале, облокотившись о входную дверь, и с наслаждением слушал, как Володя ведет концерт.
— ...Я начал с песни, чтобы у вас не осталось сомнений, кто перед вами. Сегодня я буду петь и совсем новые, и вспоминать старое. Пожалуйста, включите в зале свет! Давайте! Давайте! Это же не такой, знаете, концерт, как в Кремле, туда меня пока не пускают.
