Бен Стайнер - Что случилось с Гарольдом Смитом?
Ну и продолжаем сидеть.
Все скованны, никто не знает, что говорить.
Кажется, Рой нашелся:
– Давненько мы так не сидели.
Неправда, подумал я.
– Мы в жизни так не сидели.
Мой честный комментарий никак не возвысил меня в глазах Роя: теперь он просто жаждал от меня избавиться.
– Винс, поди купи нам сигарет.
Я точно знал, что в кармане у него лежат полпачки «Данхилл». Я же говорил вам: он жаждет от меня избавиться!
– А почему сам не можешь?
– Потому что я покупал пиво! Иди.
Ладно, подумал я. Сигареты так сигареты. Выкурить меня хочешь, да? Я сделал вид, что пошел, но потом вернулся и тихонько встал у них за спинами.
Я подслушивал.
Рой подвинулся поближе к папочке. Ну просто душа в душу. А потом он обнял папочку одной рукой и тихо произнес:
– Как ты это сделал, отец?
– О чем ты?
– Я о том фокусе. Когда ты прочитал мои мысли. Ну, на Рождество.
– А, ты об этом.
– Ну так как?
– Да тут особого ума не надо. Не то что твои фокусы. Мне понравилось, как ты достаешь яйцо из мешочка.
Рой потихоньку закипал.
– Папа, как ты это сделал?
Пора мне объявить о своем присутствии.
– Сделал что, Рой?
Рой чуть пивом не подавился.
– Ничего.
– Рой спрашивал у меня про тот рождественский фокус, да, Рой?
– Ничего я у тебя не спрашивал.
Ага, как его припекло.
– Да неужели? – сказал я. – Ты же сам сказал, что это старый классический трюк.
Совсем поджарился.
– Великому Занкини все по плечу. Ну, давай, отгадай карту, а?
– Заткнись!
И с этими словами Великий Занкини ушел.
– Ну что ж, – сказал отец. – Наверное, увидим его на Рождество, а?
Урок
Люси стояла за дверью спальни Питера и Маргарет. В руке блокнот и ручка. Сейчас ее позовут.
Питер не собирался проводить урок сегодня. Вернее, он собирался в принципе, но не знал точную дату и время, когда это станет необходимо.
Сегодня за ужином он понял, что пора.
– Люси, входи!
Люси вошла в спальню родителей. Села на стул против кровати.
Люси не выказала ни удивления, ни отвращения от картины, представшей ее взору, хотя оба эти чувства были вполне уместны.
Возле кровати, в пяти футах от Люси стояли ее родители. Питер совершенно голый, Маргарет в лифчике и трусиках (раздеваться дальше она сухо отказалась).
И Питер произнес:
– Итак, Люси. В ближайшие два года в твоем организме начнут происходить перемены. Будет расти грудь, соски набухнут. Область между ног начнет покрываться волосами.
– Лобковыми?
– Именно так.
И Питер продолжил:
– Биологические изменения начнут происходить и в организмах мальчиков твоего возраста. Взгляни на меня внимательно.
Люси оглядела отца с ног до головы.
– Перед тобой тело взрослого мужчины. Изменения гормонального фона в твоем организме будут таковы, что тебя начнет неодолимо притягивать мужское тело. И центром притяжения станет… пенис.
Он ткнул пальцем в направлении соответствующего органа. Очень странно, подумала Люси, что кого-то может «неодолимо притягивать» этот убогий, сморщенный кожистый отросток.
Маргарет посмотрела на мужа и подумала приблизительно о том же.
– Итак, Люси, на определенном этапе взросления пенис у юноши – в определенных ситуациях – увеличивается.
– До каких пропорций?
– В состоянии эрекции – от трех до четырех с половиной дюймов.
Неужели, подумала Маргарет. И вспомнила Лероя Грина.
Люси между тем заносила цифры в блокнот.
– Пенис поднимается под углом 90 – 155 градусов. Мужчина вставляет пенис во влагалище женщины и выделяет некоторое количество спермы.
– Сколько примерно?
– Где-то столовую ложку.
– То есть тридцать миллилитров?
– Тридцать пять. После этого мужчина вытаскивает пенис. Акт совокупления закончен.
– И все?
– Да.
– Господи, почему об этом столько разговоров?
– Хороший вопрос, Люси.
– Я могу перед сном поиграть на виолончели?
– Да.
И Люси вышла.
Ну вот, подумал Питер, присев на краешек кровати, – теперь моя младшая дочь знает о Сексе.
И я приблизился к смерти еще на один шаг.
Адью, Жан-Поль
Питер рванул вдаль со скоростью борзой. Чуточку слишком быстро, подумалось Жан-Полю.
Что? Миля за семь с половиной минут? Человек пытался намекнуть, взывал на языке фартлека. Такой вот человек этот Питер Робинсон. Но вовсе не стоило так себя утруждать. Нелюбезно, и он, Жан-Поль, потом обязательно об этом упомянет.
В груди кололо. Что это? Несварение желудка? Жан-Поль медленным шагом побрел в сторону университета. Пару раз пытался пробежаться. Не чтобы соблюсти график: хотелось как можно скорее добраться до места, присесть и отдохнуть. Выпить стакан воды. Может, даже прилечь. Выступающий на лбу пот быстро высыхал на холодном зимнем ветру. Боль не отпускала.
Он пошел еще медленнее.
Когда Жан-Поль вошел в научный корпус университета, его секундомер показывал один час, семь минут и пятнадцать секунд. Он прошел по коридору, ведущему в спортзал и раздевалку.
Машинально взглянул на секундомер. Боже мой, среднее время – миля за двадцать три минуты! Жан-Поль грустно улыбнулся, представив себе, что заносит эту цифру в график. Можно себе представить, что будет со средним показателем!
Образ убегающего Питера снова всплыл в его сознании, и Жан-Поль рассмеялся. Он-то давно созрел для десятикилометрового забега в Уэйкфилде. Доктору Питеру Робинсону светит борьба посерьезнее, чем он думает.
«Вы не возражаете, если я позволю себе фартлек?» Какое нахальство!
– Вы в порядке, сэр? Сэр?
Кто-то звал его. Но кто? И где? Что? Стены?…
На отметке секундомера один час, семь минут и пятьдесят восемь секунд Жан-Поль Баббери закончил свою жизненную пробежку.
Когда он упал, сердце его уже перестало биться.
Вот, собственно, и все про Жан-Поля. Он сыграл незначительную роль в нашем рассказе, но отдадим ему дань. Ведь на каком-то отрезке своей жизни он был центром чьей-то вселенной. Этот милый малыш с лучезарными глазами, который никогда не плакал в колыбельке. Этот проказник Жан-Поль, который разбил однажды чужое окно и убежал, чтоб его не высекли, этот смешливый Жан-Поль со своими забавными байками, мудрый Жан-Поль, сексуальный Жан-Поль, Жан-Поль, доводивший кого-то до бешенства, – единственный и неповторимый Жан-Поль, чей-то сын, муж, лучший друг, заклятый враг, чья-то роковая любовь. Позвольте мне извиниться, что эту историю поведал я, а не они.
Адью, Жан-Поль.
ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ РОБИНСОНОВ – ВЕЧЕР
Урок секса закончен. Люси вышла, закрыв за собой дверь. Маргарет начинает одеваться. Питер замер в задумчивости на краешке кровати.
ПИТЕР (с грустью в голосе)
Наши девочки растут.
Маргарет продолжает одеваться. Она злится. Питер это чувствует.
ПИТЕР
Мы же договаривались – уж лучше рационально из наших уст…
МАРГАРЕТ
Заткнись, пожалуйста!
ПИТЕР (трагическим голосом)
Сегодня умер Жан-Поль.
Маргарет замирает, пораженная ужасной новостью.
ПИТЕР
Мы делали пробежку. А потом… он умер.
(Пауза.)
Теперь меня сделают деканом.
Взойди, взойди
И не запел хор небесных ангелов. И не заиграла нежная музыка. И не раздалась барабанная дробь. Единственным звуковым сопровождением была, если я правильно помню, реклама по «ящику».
И в воздухе не повеяло прохладой. Ничего такого, что свидетельствовало бы о присутствии высшей силы: ни сам Создатель, ни Христос или Будда и так далее не отбрасывали тень свою на стены нашей комнаты.
Я и мой отец. Мы только что вернулись из паба и устроились в гостиной.
Я сидел на диване и читал журнал. Кажется, про поп-музыку. Отец смотрел телевизор. Я еще что-то сказал насчет мамы, что в последнее время она зачастила к Бетти: почти каждый вечер они куда-нибудь ходят. Кажется, отец ничего мне на это не ответил: да и что, собственно, говорить. Я сказал просто так, ничего особенного.
Ну, и я снова углубился в чтение журнала. И потом вдруг заметил – даже скорее, не знаю, сначала почувствовал – нечто необычное. Я кинул взгляд поверх журнала и
…отец пристально смотрел на курительную трубку. Которая лежала перед ним на журнальном столике.
И смотрел он на эту трубку очень странным взглядом. Существует, по-моему, стандартный набор взглядов, которые можно кинуть на курительную трубку. Я бы распределил их так. Человек смотрит на трубку и думает: пожалуй, покурю. Или взгляд: ага, а я-то ее обыскался. Или любовный, ласкающий взгляд: эта трубка служит мне уже без малого двадцать лет. Взгляд, брошенный на трубку отцом, не подходил ни под одну из этих категорий.
Как я позднее понял, это был тот самый редкий, как правило, тщетный взгляд, говорящий «взойди, взойди».
