Бен Хетч - Знаменитый газонокосильщик
Папа спрашивает, почему я так рано вернулся. Я совсем забыл, что он работает дома. Он стоит, бескомпромиссно сложив на груди руки. Я говорю, что уволился, чтобы посвятить себя самообразованию, и отправляюсь к себе читать роман Мопассана, а он мне вслед кричит «Бездельник».
Мне кажется, что на этот раз я вышел сухим из воды, но позднее, когда мы усаживаемся смотреть футбол, я допускаю глупейшую ошибку и вступаю с ним в разговор. Я говорю что-то о ленивых игроках типа Дэвида Джинолы, которые позволяют ослам выполнять за себя всю тяжелую работу, чтобы потом блеснуть своей изобретательностью и талантом. Вероятно, папа решает, что я намекаю на наши отношения и мою книгу, потому что моментально выходит из себя и начинает трясти головой с такой силой, словно ему в ухо залетела оса. Сначала я даже не понимаю, что происходит, поскольку мое замечание было абсолютно невинным, и даже собираюсь предложить влить ему в ухо кипятка, чтобы избавиться от зловредного насекомого, но тут он набрасывается на меня, так ожесточенно мотая головой, как это делает Рик Парфитт в шоу «Рок во всем мире».
— Тебе восемнадцать лет! Во-сем-над-цать! А ты мыслишь как младенец! Ты доведешь меня до инфаркта. Смерти моей хочешь, да? — По его словам, даже Чарли ведет себя более ответственно. И при таком отношении к жизни мне ничего не светит. И когда я начну платить за квартиру? Или, может, я хочу превратиться в бродягу и ночевать на улице? Знаю ли я, как огорчал маму постоянный бардак в моей комнате? Неужели я не видел синяков, которые она набила себе, поскользнувшись на бумажных обрывках, которые валялись у меня на полу? Вряд ли человек, серьезно относящийся к своей работе, станет так себя вести. Я — умный мальчик, но пора взять себя в руки.
Все это было крайне некстати, потому что мне приходилось смотреть в его сторону, и в результате я пропустил отличный удар левой, который был нанесен французским полузащитником «Арсенала» Патриком Виера.
Поездки в метро, сетования на плохую работу светофоров на Чалфонт Латимер, посещение корпоративных вечеринок для того, чтобы тебя начали узнавать, и поедание куриных чипсов — неужели это и есть жизнь? Я все равно хочу стать великим писателем. И больше мне ничего не надо. Я хочу жить вне общества, за загородкой, как дикое животное с острыми когтями.
— Понятно, — отвечает папа. — И кто, интересно, будет обеспечивать эту жизнь за загородкой? Полагаю, я?
И я говорю, что скорее стану вором, если мне потребуется себя обеспечить. Папа заявляет, что я уже им стал, и напоминает мне о пяти фунтах, которые я взял у него на метро и не отметил в календаре.
На шум спускается Чарли, чтобы узнать, что происходит. Папа не отвечает, и Чарли поворачивается ко мне.
— Ничего особенного, — говорю я.
— Да-да, — подхватывает папа, — ничего особенного. Просто твой брат в очередной раз лишился работы. Но он считает, что в этом нет ничего особенного. Зато для меня это кое-что значит. Это очень важно для его отца, который скоро окончательно облысеет.
Когда Чарли удаляется, папа снова подходит ко мне. И мне кажется, что он собирается приступить ко второму раунду, но вместо этого он обрушивает на меня собственные новости. Думаю, он получает большое удовольствие от того, что делает это именно в данный момент.
— Полагаю, тебе следует знать, что я разговаривал с доктором Робертсом, — говорит он.
На кухонном столе лежит распечатанное письмо от доктора Робертса. Он пишет, что, на его взгляд, выходки Чарли являются «попыткой каким-то образом влиять на неконтролируемые события внешнего мира», что вполне объяснимо, учитывая то, что произошло с нашей мамой. Затем следует какая-то профессиональная тарабарщина о смене обстановки и роковая фраза: доктор Робертс считает, что «переезд на новое место жительства» может принести пользу.
2 часа ночи.
Теперь подъем поворотника стал означать для нас с Джеммой предложение заняться любовью. Я поднял его, когда мы возвращались из паба, хотя впереди и не было видно никаких перекрестков. И Джемма меня сразу же поняла.
Странно, раньше я всегда очень осторожно обращался с женской грудью, как будто это маленькие хрупкие котята, — я только гладил ее и подавлял в себе желание сжимать ее в руках. Но с Джеммой все иначе. Она очень пылкая и в разгар страсти позволяет мне делать все что угодно с самыми существенными частями своего тела. Поэтому я мну, тискаю и сжимаю ее грудь так, словно я домохозяйка, вступившая в схватку с тестом. Сегодня вечером мы занимались сексом четыре раза — для меня это рекорд. Джемма говорит, что абсолютно улетает, когда занимается со мной сексом. И я улетаю тоже.
Потом она пытается подбодрить меня в связи с Чарли. Она говорит, что вряд ли его отправят в интернат раньше сентября следующего года, а к этому времени он может исправиться. Кроме того, Джемма считает, что я испытываю абсолютно необоснованную ненависть к интернатам. Она говорит, что один из ее сокурсников, Род, закончил школу-интернат и при этом остался совершенно нормальным парнем.
28 сентября: Поразительно, насколько быстро восстанавливаются люди. Сначала, когда думаешь о приближающейся трагедии, кажется, что она тебя сломает. Но потом жизнь продолжается практически в нормальном русле. Просто вместо того, чтобы думать о мелочах — о творчестве, о том, что ты начал набирать лишний вес и у тебя до сих пор нет подружки, — начинаешь заботиться о вещах более существенных.
Как будто на все остальное у тебя в голове просто не остается места. И что бы ни происходило, выясняется, что невозможно превысить предел, установленный для твоих переживаний. Это как с папиным ноутбуком — нельзя занять оперативную память из других программ и залезть в Word или Agenda. Человек по-прежнему продолжает есть, когда голоден, и пить, когда испытывает жажду.
Сегодня днем был у мамы в больнице. Не прошло и недели, как нам сообщили о диагнозе, а ее состояние уже заметно ухудшилось. Мышцы из-за отсутствия движений обмякли, и когда на обед приносят утку, мне приходится ее разрезать, так как маме в кровати не на что опереться. А потом ее начинает пучить, и нам с одной сестер приходится приподнимать ее, чтобы она выпустила газы. Все это доводит меня практически до слез, и я, чтобы удержаться, целую ее в лоб. Тело мамы внезапно оказывается таким легким и невесомым, словно самодельный столик, который того и гляди рассыплется, когда его берешь в руки.
Мы с папой отвозим Чарли в «Макдоналдс» в надежде, что это его отвлечет, а также потому, что папа все равно не в состоянии что бы то ни было приготовить. В зале для некурящих я замечаю пожилую даму с палкой, которая, судя по всему, встречается там со своим сыном. Дама плохо видит, и сын вынужден читать для нее меню. А я при виде этого думаю о том, что хотел бы, чтобы моя мать состарилась. Тогда бы я тоже читал ей меню.
Папа говорит, что я должен философски смотреть на происходящее. Он утверждает, что все мы прожили невероятно счастливую жизнь и теперь пришла пора расплачиваться.
Это еще одна идея Джеммы — она считает, что я должен перечитывать свой старый дневник, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Она полагает, что если я не хочу говорить, то должен это перечитывать. Однако делать это непросто. Потому что всякий раз при этом я не могу понять, почему рядом больше нет мамы. Порой у меня это вообще не укладывается в голове. Иногда мне кажется, что она просто вышла за продуктами и сейчас вернется с корзиной белья под мышкой. Все в этом доме напоминает о ней: в шкафах по-прежнему лежит ее одежда, на кухне все так же висит штифт, на который она вешала выглаженные рубашки, из гардероба до сих пор не убраны ее пальто, а в фургоне болтается одна из ее перчаток, которую я никак не могу выкинуть. Такое ощущение, что она повсюду оставила легкий налет своей личности, и иногда мне кажется, что я смогу воссоздать ее, если соберу все воедино.
Вторник, 9 мартаКогда папа неожиданно рано возвращается домой и застает меня за просмотром «Обратного отсчета», он реагирует на это так, словно поймал меня на краже в королевском казначействе.
— Наверное, это непросто — быть диким животным с острыми когтями, — замечает он. — Все эти творческие муки над рукописью. Я просто восхищаюсь твоей целеустремленностью, старичок. Теперь я понимаю, почему ты не можешь удержаться ни на одной работе и не желаешь помогать мне по дому.
Я объясняю, что мне просто надо перестроиться, так как я собираюсь написать фельетон для юмористического журнала Мартина, на что папа отвечает:
— Еще один бездельник, — и выключает телевизор.
Для того чтобы показать ему, как он меня унизил, я отправляюсь устраиваться на работу в «Макдоналдс». Менеджеры им не требуются, но директор, впечатленный тем, что я два месяца проработал в «Золотых кебабах» Большого Эла, предлагает мне временную работу и говорит, что я могу приступить к ней в четверг. Когда я говорю папе, что буду зарабатывать на жизнь с помощью биг-маков, и спрашиваю, радует ли это его, он говорит: «Ну понятно, очередная халтура. Чрезвычайно умное и зрелое решение, но можешь не надеяться, я не передумаю, и Чарли все равно отправится в интернат. А теперь пойди и сотри всю эту пакость со стены в его комнате».
