Роланд Харингтон - Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских
Раздались шаги, и в поле моего зрения вплыло скотское лицо рогоносца. Его подноготный навел на меня многоствольный пистолет. Мысль, что даже в своей уязвимой наготе я внушаю преступникам праведный страх, придала мне бодрости. Я поднялся на ноги и непринужденно чихнул: probum non poenitet.[97]
Обманутый муж махнул толстой десницей.
— Познакомься, блин, со своими предшественниками! Как и ты, все они профессора-потаскушники. Приехали к нам из Штатов по программе научного обмена, но вместо того, чтобы дармоедами фулбрайтовскими в библиотеке сидеть, книжную пыль нюхать, стали волочиться за моей женой. Вот я им и выдал академический отпуск на всю вечность.
Я всмотрелся в подвальный полумрак. Вдоль стены стояла вереница железных клеток, в которых беспокоились истлевшие трупы в кандалах. Они плохо пахли. Мать мою! да я знаком с обладателями этих останков. Все они члены Американской Ассоциации Славистов, тенюрованные коллеги, бесследно исчезнувшие в России конца прошлого века.
Вот доктор Джон Тайроун Эпсилон, редактор антологии «The Pornography of the Pushkin Pleiad».[98] При жизни так любил охотиться за студентками, что расстегивал ширинку на весь университет. Кончились для него дни разврата.
Вот доктор Грендел 3. Туитт, автор книги «Father Freud and Mother Moscow».[99] Когда он начинал психоанализировать романы соцреализма, слушатели раздражались смехом сквозь слезы. Умолк его неповторимый голос.
Вот доктор Саймон Гласкок, сочинитель трактата «The Mystic Comma in Nabokov’s Poetry».[100] Сколько раз унижал я его на научных диспутах! Раньше был занудой-педантом, а теперь просто скелет.
Тряся складными подбородками, палач повел меня в глубь застенка.
— Щас мы с тобой, блин, проведем краткую экскурсию по пыточным местам. Итак, внимание! Справа от тебя стоит дыба — старинное орудие пристрастия. Я заказал ее в мастерской КГБ, когда только начал заниматься бизнесом. Ручная работа! Нет, еще не перевелись на Руси умельцы. Слева ты видишь портативные тиски для пальцев, производство Кореи. Износу нет! Беру их с собой во все деловые поездки. А вот, блин, гвоздь моей коллекции, «железная дева» четырнадцатого века. Купил ее на аукционе в Историческом музее. Думаю, тебе обязательно следует провести часок-другой в ее объятиях, раз ты такой любитель женской красоты.
Я немножко испугался, но, будучи опытным проходимцем, тут же оправился. На своем веку я участвовал во всяких проделках. Студентом в Америке тертым калачем в мафиозном подполье крутился. Курортником во Франции, как рыба, в криминальном milieu[101] плавал. Туристом в Японии якшался с якудзой. Нравы и обычаи преступного мира мне знакомы. Я легко задеваю самых страшных его представителей за человечность. «Будем следовать примеру Алеши Карамазова, который безвредностью покорял сердца злодеев», — сказал я сам себе и принял вид интуриста не от мира сего.
Спокойно высморкавшись, пустился в правдоподобные объяснения.
— Прекрасный panie![102] Перед смертью хотел бы сказать пару слов. Совесть моя, как водка чиста. Спросите у своей супруги — мы с ней на «вы». Я заезжий ученый-семиолог. Гулял в местном лесу, собирал грибы, невинно наслаждался подмосковным вечером. Вдруг стемнело. Как чужеземец и городской человек взял да заблудился. Беспутствовал полночи и набрел на этот очаровательный дом. Ваша благоверная (подчеркиваю это слово) оказала мне традиционное русское гостеприимство, предоставила крышу над головой. Никакого адюльтера ни с ее, ни с моей стороны не было.
Хозяин застенка налился кровью.
— Ты шо, лохач, совсем окосел? Баки трави — только не мне. Из-за тебя, блин, в моей жизни трагедия семейная приключилась, супружеские иллюзии мои развеялись, а ты, мистер профессор, шутками веселыми забавляться изволишь. Я домой прихожу — они тут вдвоем жопами голыми сияют. Жену молодую мне испортил, плейбой паршивый… Ты понимаешь, блин, шо я щас с тобой сотворю? Я тебя, хмыря американского, чувству ревности моей патриотической в жертву принесу. По стадиям. Сначала на дыбе кагэбэшной растяну тебя, как резинку, затем тисками корейскими маникюрчик сделаю, потом с телкой железной, феодалкой антикварной спарю. А опосля трупик твой бездыханный, дырчатый, в пакетик положу и на фирму почтовую «Федерал экспресс» сдам. И поедешь ты у меня фром Раша виз лав[103] мертвяком обратно в свой университет, с гарантией доставки за пять рабочих дней.
— Элитный эфенди! Какой у вас колоритный дискурс! Вашими устами да виски пить. Клянусь моей ядреной матерью, что говорю правду. Позвольте мне объясниться.
— Ну объясняйся.
— Сладкий сагиб! Я по убеждениям стриптизник. Русско-американский натур-философ, исповедующий Weltanschauung[104] раздетого тела. Из чувства благодарности к вашей мадам решил преподать ей урок обнажения. Что естественно, то не стыдно! Любое платье, которое мы носим, есть знак иерархической принадлежности, единица социального кода. Этот семиотический камуфляж, налагаемый на нас культурными условностями социума, мешает как дружескому, так и интеллектуальному общению. У себя в университете я часто читаю лекции, сняв портки. Более того, поощряю студентов тоже оголяться. И знаете, когда они сидят в аудитории без трусов, учебный материал дается им легче.
— Да ну!
— Ну да!
Я изящно прислонился к «железной деве».
— Бесценный bwana![105] Хочу поделиться с вами семейной тайной, связанной с моей теорией «тело — текст». Я приехал в вашу-нашу страну, чтобы завладеть имением, которое в 1917 году было украдено деревенскими бедняками у моих предков-помещиков. Когда уютные угодья будут приватизированы, я устрою там совместное предприятие: нудистскую колонию для просвещенных русских богачей. Таких, как вы.
— Ну расквакался! Мастачно, блин, поливаешь. Засношал меня совсем своим рассказом епическим. Замочный ты кадр, скажу я тебе. Рассмешил ты меня. Я это ценю.
Супруг непроницательно посмотрел на меня.
— Кто тебя знает — может, и в самом деле не врешь насчет стриптиза-то научного. Ты, блин, я вижу, чокнутый. Так и быть, не стану брать греха на душу. Отпущу тебя, чукчу, с Богом.
Я усмехнулся (про себя). Похоже, Роланд Харингтон сумел ошарашить страшного собеседника!
— Сколько соток? — спросил вдруг рогоносец.
— Прошу перефразировать вопрос.
— Какова площадь имения, спрашиваю?
— 100 000 акров, — ответил я наизусть.
Пораженный пахан почесал пузо.
— Вот что я тебе, блин, скажу. Вкладывать щас деньги в Россию — это риск. Но идею насчет дома голого отдыха поддерживаю. В стране острая нехватка курортов, особенно после потери Крыма. Народу негде загорать! Так что я готов помочь. У меня есть опыт работы в области бизнес-секьюрити. Могу обеспечить безопасность всех инвестиций. Если ты подпишешь доверенность на свою деревню, я со своей стороны гарантирую, что никто твоих нудистов пальцем не тронет.
— Вы хотите стать моим подставным лицом?
— Вот-вот.
В знак согласия я ударил супруга по рогам: смертельно опасная секс-связь обернулась выгодной деловой махинацией!
Головостоп поднес мне чистый лист бумаги и угодливо изогнулся, предлагая свою спину взамен письменного стола.
— Радостный раджа, а где же статьи контракта? — осведомился я, демонстрируя, что меня не проведешь.
— Ты, блин, не беспокойся. Статьи составим потом. Наши деловые отношения будут основаны на полном взаимном доверии.
Я не спеша поставил свою подпись, с силой нажимая на перо. Это была маленькая месть головостопу за причиненные мне страдания. «Какая удача, что матушка наградила меня таким длинным именем», — подумал я, вонзая последнюю точку в преступную плоть.
Мой новый компаньон подал мне кожаные штаны и куртку.
— Ну, надевай свои шмотки, а то неровен час простудишься. Вишь, сопли уже из носа слизистой сосулькой повисли.
* * *Согретый и ободренный, я сидел у бара и стаканами хлебал водку, которую мне щедро лил хозяин бункера. Когда графин опустел, я сверкнул харизматической улыбкой.
— Еще раз представляюсь: Роланд Герберт Спенсер фон Хакен Харингтон V, профессор и путешественник. Мама была русская, отец — американец.
— Борис Бизонов, предприниматель. Рос без отца, без матери.
— Вы, как говорят в народе, сиротинушка, — подхватил я. — Мне вас ужасно жаль. Горькая доля беспризорника искалечила вашу судьбу, но не душу.
Я протянул мускулистую руку, руку, которая казалась еще более мускулистой от белизны все еще чистой рубашки, и подал ее свирепому супругу. Тот стиснул мои пальцы, испытывая меня на трусость, но я даже не ойкнул.
— Кто сей? — спросил я, небрежно кивнув в сторону голостопа, с гримасой боли чесавшего спину.
