Эдуард Лимонов - Чужой в незнакомом городе
Я уже не спал, я читал, оставшись в кровати.
Смиф был суров к Муссолини, как директор школы к плохому. подростку. «Плохой конец» — труп Бенито, подвешенный за ноги на Пьяззале Лорето в Милане казался оксфордскому профессору достаточным основанием для произнесения поучений девятнадцатилетнему итальянцу, бродяжничающему по Швейцарии. «Подобно Гитлеру в Вене, он не любил тяжелых работ, кроме этого ему не хватало силы воли или же качеств, необходимых для регулярного эмплоймент».
«Для регулярного эмплоймент ему не хватало глупости», — воскликнул я, и выбрался из постели. Нужно было собираться в Эмплоймент секцию Вэлфэр-центра на 14 улице, куда меня вызвали, письмом. Я знал, что мой инспектор проведет со мной беседу, убеждая меня найти работу, угрожая лишить меня пособия, и нужно выглядеть жалким и как можно более глупым. Я пошел в ванную комнату и прорепетировал нужное выражение лица — раскрыл рот. Готовясь к походу я не брился уже несколько дней, жиденькая татаро-монгольская щетина под носом и на кончике подбородка выглядели грязью. Сам себе я был противен, следовательно буду противен и инспектору. Явиться в Эмплоймент секцию в моем нормальном виде (чистые джинсы, пиджак фиолетового бархата) еще не значит, что инспектор лишит меня вэлфэр-пособия, это решает комиссия; но он может настучать рапорт в комиссию и через полгода блядская машина может выбросить меня из числа облагодетельствованных. Не следует смущать инспектора — бедняк должен выглядеть как бедняк. Если Муссолини попрошайничал в Швейцарии и «употреблял насилие, чтобы добыть себе питание» (основываясь неизвестно на чем, так утверждает Смиф), то в нынешние времена этот метод не годится. Если бедняк схватит богатого за горло у фонтана Линкольн-центра, бедняк: отправится в тюрьму. В вэлфэр-государствах, чтобы выжить, бедные люди научились хитрить. Мы прикидываемся дураками… Уже одетый, я вернулся к кровати и заглянул в книгу: «Он часто посещал ночлежки, но находил контакты с другими нищими невыносимыми. Однажды-ночью он нашел убежище в ящике под „Гранд Понт“[42] в Лозанне. Едва ли несколько недель прошло после того, как он покинул Италию, но он был уже арестован за бродяжничество». Полицейский рапорт замечает, что он «болен и мало склонен к работе.» Приключившееся в Швейцарии с Муссолини показалось мне настолько актуальным, так захватило меня, что я взял книгу с собой.
Между Историей с Большой Буквы и жизнью обитателей ночлежек или отелей типа «Эмбасси» (я вошел в элевейтор «Эмбасси») нет обыкновенно никаких точек соприкосновения. История с Большой Буквы движется первыми учениками, приличными членами общества — парламентариями, профессорами, министрами и генералами. Она совершается в результате заседаний, постановлений, голосований, в хорошо освещенных залах дворцов. В массовые сцены допускаются почетные караулы в военных костюмах прошлых веков, стенографистки, посыльные, лакеи в белых перчатках. Посему плохо скрытое презрение сквозило в повествовании оксфордского Смифа (пополам с гадливостью и недоумением), когда он вынужден был констатировать, что вот иногда «История с Большой Буквы» забредает под «Гранд Понт» в Лозанне или в ночлежки. Смиф потерялся, и не знал как себя вести, осудил юного итальянца по кодексу морали даже не профессорской, но буржуазной: «не обладал любовью к постоянному труду… подобно Гитлеру в Вене…»
Пересекая Бродвей, направляясь к остановке автобуса я злорадно представлял себе оксфордского Смифа (или другую суку со страстью к Истории с Большой Буквы), — насильственно поселенного в «Эмбасси». Дабы он понял, что существуют иные нравы, иные нормы. Я представил себе как эФ-мэн, сделав страшные глаза, подкатится к профессору и скажет: «Дай мне тэн доллар билл, мэн, если ты хочешь дожить до утра!» Позеленев, Смиф, мгновенно выступивший пот ужаса каплет с носа, будет рыться в карманах в поисках десятки. ЭФ-мэн дождется его в холле утром, и поддав профессора пузом, как тугим мешком, придвинет к стене. Дыша свининой и пивом в профессорский нос, прогундосит: «Дай мне тэн доллар билл, мэн, если ты хочешь дожить до вечера…» И прижмет профессора пузом. Только если в душе у тебя, профессор, есть настоящая решимость ударить ножом в брюхо эФ-мэн, если она светится в глазах твоих ярко, ты сможешь остановить процесс своего заклевывания. ЭФ-мэн — трус, однажды его в моем присутствии избили тинейджэрс с девятого этажа, но ты-то этого не знаешь. Он всего лишь толстый шакал и вымогатель, но он знает как надуть щеки, выпятить губы, как следует понизить голос, дабы напугать белого человека. Понять, что эФ-мэн трус, в Оксфорде этому не учат. Для тебя он будет Циклоп Полифем. А я знаю, что у него слабые бока и возможно, если не противно, защекотать его до истерики…
В центре на 14-й воняло, как в ночлежке. Ясно, что клиентов запускали в девять и выгоняли в шесть, но за это время они успевали загадить воздух.
Бледный, шелушащиеся (от кожной болезни) морщинистые щеки, инспектор заметил книгу на моих коленях. Привстал заинтересованный, протянул руку «Можно? „Муссолини“… Ты читаешь это?»
«Медленно. Для практики английского… Очень медленно.» Я подумал, что совершил ошибку, взяв книгу с собой. Одной из причин для получения вэлфэр-пособия служило мне незнание английского. Основной причиной.
Инспектор помахал книгой коллеге за соседним столом «Посмотри на это, Джерри. Полюбуйся. Они теперь пропагандируют фашистов. Fucking publishing business. За мани они продадут родную мать… Их не ебет, какое влияние могут иметь подобные книги…»
Я хотел было успокоить инспектора, сказать ему, что даже уцененная до 99 центов книга «Дуче» очевидно не заинтересовала его соотечественников, пройдя мимо магазина, где я ее купил, я увидел, что цена на «Дуче» снижена до 79 центов, но я промолчал. «Do you like that book?», — спросил инспектор.
«Я не знаю еще. Он был бродягой в Швейцарии. Ночевал в ночлежках. Интересно.»
«Он был один из самых крупных сукиных сынов в современной Истории», — воскликнул инспектор, и вдруг схватившись за стол, объехал угол. Оказался рядом со мной, едва ли не упираясь в меня коленями.
«Может быть, — сказал я, стараясь звучать равнодушно. — Однако в Италии, где я прожил четыре месяца, простые люди говорили мне, что он построил дома для рабочих, дал людям хлеб и работу…» — Я хотел сказать, если Муссолини сукин сын для моего инспектора, не обязательно он сукин сын для всех.
Инспектор уехал на стуле на свое нормальное место. «Я говорю тебе, Джерри, однажды мы будем иметь здесь в Юнайтэд Стэйтс своего Муссолини или Гитлера. Черни у нас скопилось достаточно. Они лишь ждут сигнала. Суровый экономический кризис, и они выльются из вэлфэр-отелей на улицы…» Он покосился на меня, как бы подозревая и меня в намерении вылиться из вэлфэр-отеля на улицы в момент прихода экономического кризиса. Шлепнул моей книгой о стол рядом со мной: «Ты ищешь работу?»
«Sure, — сказал я вяло. — Но вы же знаете, в Нью-Йорке депрессия. Работы нет, тем более…» — я хотел добавить обычное «для не знающего английского», но не добавил, оборвал фразу.
«Я знаю, я знаю…» Собеседование вернулось в нормальное русло. Он обязан был вызывать Мр. Савенко раз в три месяца. Дабы оставить в моем досье запись о собеседовании. Он даже не мог развести передо мной демагогию, что он и другие американские налогоплательщики нас содержат. Нам они давали мани, которые недоплачивали нашим же бразэрс — беднякам. «Нью-Йорк Тайме» только что опубликовала статью «Вэлфэровские деньги», где объяснила, что платя работающим идиотам из национальных меньшинств по 2.50 в час, Америка содержит таких как я, да еще и имеет прибыль.
Двадцать минут мы дружно сочиняли фальшивую бумагу. Я называл ему имена организаций, в которых я якобы побывал за последние недели, ища работу. Он безостановочно писал, наклонившись над моим «делом», не переспрашивая меня, может быть даже добавил несколько организаций по своей собственной инициативе.
На скамье меж двух потоков Бродвея сидел полупьяный и злой Ян, дожидаясь меня. С бутылкой водки «Абсолют». Он приходил теперь в мой отель выпить со мной и поебаться с Розали. До этого он находил проституток на улице. Я рассказал ему о простом трюке со стуком в дверь и просовыванием банкноты.
Мы поднялись. В коридоре, у элевейтора, стоял почему-то комод. Мы подняли его и понесли. У меня в 1026 стоял точно такой же, но имущество мое недавно увеличилось. Я получил «в подарок» несколько ящиков рубашек, пиджаков и брюк. Проще говоря, наследник старика (я подрабатывал грузчиком в «Бьютифул мувинг») намеревался вышвырнуть тряпки на тротуар, я лишь спас их от мусорного трака. Если меня вдруг одолевало желание замаскироваться, я напяливал тяжелый черный костюм, могучий плащ и шпионом совершал по Бродвею круг почета. До 42-й и обратно.
«Тяжелый, бля, весь заплыл от краски, как бронированный, — выругался Ян, когда мы внесли комод в мою комнату. — Ты что, теперь и спишь с Муссолини, на хуя тягаешь с собой книгу!?» В голосе его звучало раздражение. Он был такой истерик, что лишние 1/2 кило веса, книга положенная мной на комод, раздражила его.
