Йоэл Хаахтела - Собиратель бабочек
Позднее тем же вечером директор отеля велел официанту дождаться уборщицу, подежурить в номере, обеспечив своего рода охрану и не впуская посторонних. Официант собрал вещи женщины в коробку, и, поскольку никто никогда ими не интересовался, они остались у него. Время от времени он натыкался на коробку в углу своей комнаты, но ничего с ней не делал, не хотел к ней прикасаться. А может быть, он ждал: что-то произойдет, кто-то будет искать женщину, вызовет ее из забвения. Возможно, дело было отчасти и в чувстве вины, он не был в этом уверен. Но по прошествии лет просто забыл о случившемся.
Официант замолчал. На террасе появились клиенты, молодая пара, занявшая столик возле колонн, подальше от нас. В этот утренний час терраса наполовину оставалась в тени, узкая полоса света разделила пол надвое. Свет падал на пальмы, растущие у перил, и олеандры, которые опирались на подставленную для них решетку. Я постучал пальцем по столу. Женщина закурила сигарету. Она по-прежнему сидела рядом. Ее кофе остался нетронутым, табачный дым медленно поднимался к потолку, растворялся в ветерке. Официант отнес заказ супружеской паре, вернулся к нам и сказал: все это очень необычно, вам следует это понимать. В отеле не принято говорить о клиентах, но, поскольку все участники событий уже умерли, это меняет дело.
Официант рассказал, что, когда прошло уже много времени и он позабыл об этом случае, в гостиницу приехал человек и принялся расспрашивать о той женщине. Человек старался не привлекать к себе внимания. Днем он совершал прогулки по близлежащим горам, а по вечерам возвращался в ресторан и осторожно задавал свои вопросы. Официант был одним из трех человек, работавших в отеле с тех пор, как погибла женщина, и постояльца вскоре направили к нему. Он хотел знать, что произошло с женщиной в 1937 году, чем она занималась в отеле, откуда приехала, с кем встречалась и, наконец, как умерла. Официант сказал, что на многие вопросы ответить не смог: по его воспоминаниям, женщина в основном сидела на балконе и смотрела на озеро. Он рассказал, в общем, то же самое, что и нам, хотя тот человек интересовался деталями, хотел знать, в каком положении лежала женщина, когда ее обнаружили, кто ее нашел, какое у нее было выражение лица, были ли глаза закрыты или открыты, держала ли она что-нибудь в руках и — что, кажется, было важнее всего — не оставила ли после себя письма или записки, чего-нибудь.
Официант сказал, что, к сожалению, она не оставила ничего, что могло бы пролить свет на причины случившегося. Он мог только пересказать слова врача, предположившего, что причиной трагедии стала несчастная любовь, но это предположение, по его мнению, не опиралось ни на какие достоверные сведения и не отличалось особой оригинальностью. В завершение официант попросил постояльца зайти к нему за оставшимися от женщины вещами, которые уже много лет хранятся в коробке в глубине шкафа.
В один из вечеров они перебрали их все: газеты, находившиеся в номере у женщины в день ее смерти, одежду, пустой пузырек от лекарств, две книги, названия которых он забыл, билеты из Женевы в Верону. Между страницами одной из книг лежало старое свидетельство о браке, которое мужчина очень долго рассматривал, а потом сложил и сунул себе в карман. Вещей было не очень много, скорее даже до печального мало, но мужчина тщательно перебрал их все. Он перелистал каждую газету, каждую страницу в книгах в поисках любой записи, пометки, чего-нибудь. Он прощупывал одежду, которая уже немного пожелтела. Наконец он попросил ножницы и вырезал кусок из испачканного кровью пеньюара, находившегося на женщине, когда она лежала на полу в своем номере. Затем мужчина положил кусок ткани в карман и попросил официанта уничтожить все остальные вещи. После этого он захотел знать, в каком номере останавливалась женщина, и официант показал комнату 27, которая в тот вечер оказалась незанятой. Мужчина сказал, что хочет переселиться в этот номер, и официант перенес его вещи и сделал все необходимое, потому что умершая, сказал официант, оказалась матерью постояльца.
Мы сидели молча. Официант налил себе стакан воды, а я смотрел, как качались от ветра ветви дерева, нависавшего над потолочными балками террасы, тени листьев мелькали на полу, джонки плыли по деревянным жалюзи. По озеру скользило судно, его белый борт сиял на солнце. Молодая пара сидела у колонн, но и они не разговаривали, возможно, день для них еще не начался. Женщина рядом со мной пошевелилась, погасила в пепельнице сигарету с надписью «Winston». Она спросила, хочу ли я осмотреть комнату, и, поскольку мне показалось, что это скорее просьба, чем вопрос, я ответил, что хочу. Мы встали из-за стойки, оставив официанта в одиночестве, прошли через холл, где на диване уткнувшись в газеты сидели пожилые постояльцы отеля. Страницы о спорте были вынуты и сложены на столе, и я не мог избавиться от ощущения, что эти старички были какими-то экспонатами из прошлого, последними членами спортклуба, закрытого много лет назад. Женщина шла впереди меня, я отстал на несколько шагов. Она медленно поднялась по лестнице, свернула в коридор, где соседствовали наши комнаты, вставила ключ в замок, на мгновение замерла, как будто ей на ум вдруг пришла какая-то мысль. Затем повернула ручку, и мы вошли. Я взглянул на номер комнаты — 27, она была больше моей. Комната оклеена мрачными обоями с золотыми полосами и опоясана по границе стен и потолка лепной гипсовой галтелью. Частично сохранилась старая мебель, некоторые предметы обстановки были заменены. Софа оказалась новой, но темные пятна на деревянном полу указывали место, где она, вероятно, стояла раньше. Возможно, мать Генри упала рядом с ней, и когда я шел через комнату, то инстинктивно обогнул место, где, как мне казалось, она лежала. Меня охватило ощущение, будто все случилось буквально минуту назад, женщину только что вынесли отсюда, ее волосы были распущены, любопытные постояльцы отеля столпились в коридоре, шепот, рассказы зевак, догадки, предположения; происшествие, разумеется, невозможно было скрыть.
О чем мы говорили? Мне трудно вспомнить, кажется, почти не разговаривали. Может быть, мою новую знакомую поразило то, что ей пришлось услышать, мысли ее путались, она не ожидала ничего подобного, ей не хотелось оставаться одной. Возможно, мне изменяет память и это мои собственные мысли. Я предложил ей поменять номер, но она покачала головой и сказала, что с тех пор прошло уже много лет, сотни людей спали в этой кровати, они ни о чем не знали и были счастливы. Я подошел к ней и стал позади. Соседние балконы были пусты, по стенам карабкались какие-то вьющиеся растения, она обхватила пальцами перила. Я чувствовал ее запах, чужой. Положил руку ей на бедро. Тонкая ткань скользила у меня под пальцами. Она не шевельнулась от прикосновения, не отстранилась, когда моя ладонь двинулась вниз. Она продолжала смотреть на озеро, и я чувствовал легкий ветерок. Все произошло неспешно. В голове у меня было пусто всю дорогу от Анны Принц до этой секунды, от порога моего дома до этого балкона, как будто у всех нас было по две разных жизни. Я боялся, что женщина испугается, повернется и скажет, что мне пора идти. Но она не повернулась и не испугалась. Я ничего не знал о ней. Ее волосы падали на плечи. У нее были изящные руки, тонкие запястья. Кольца не было, что создавало хрупкую связь между нами. Я чувствовал под своими пальцами ее бедро, скольжение ткани, край которой поднимался сантиметр за сантиметром. Я ощущал ее обнажившуюся кожу, недосягаемую для солнца и потому сохранившую белизну. Вот она закрыла глаза, и мы стояли так долго, пока она не взяла меня за руку и не отвела обратно в комнату. Мы обошли кровать, отпечатавшееся на полу прямоугольное пятно от софы, прошли мимо туалетного столика, на котором были разложены ее вещи: ручка, стакан, ножницы, недочитанный роман. Мы прошли в другую комнату, там было прохладней. Легким движением она сбросила туфли, задернула занавески. На ночном столике лежала перламутровая пудреница. Я помню тонкий браслет, соскользнувший с ее запястья, его ускоряющееся движение к полу, приглушенный металлический стук, когда он, подскочив, остался на месте, замер. Я помню, как она опустилась на кровать, ткань собралась под ней в складки, и в тишине ее ноги обнажились, как у танцовщицы.
Немые послеполуденные часы. Солнце ползет вниз по своей дуге. Прозрачная вода рябится под ветром. Я видел портьеры. Они колыхались. Ее лицо. Сначала напряженное, потом, после долгой близости, спокойное, расслабленное. Я не страшился грусти, словно бы все, что произошло, было облегчением для нас обоих. Ее рука теперь лежала неподвижно, я чувствовал прикосновение простыни к щеке, ее влажное бедро, и, когда глянул на пол, там, в полутьме, поблескивал упавший браслет. Возможно, мне не следовало засыпать, но весь скопившийся недосып навалился на меня, и я уснул рядом с ней. Я не видел снов, ничего не слышал, не замечал света. Я спал тем сном, когда полностью уходишь из этого мира, на краткий миг перестаешь существовать.
