Гонсало Бальестер - Дон Хуан
А на подушке не было наволочки.
— Итак: вот холодная, обычная комната, где сердца никогда не трепетали от любви.
— Вы забыли о моем сердце.
Я подошел к роялю и сыграл гамму.
— Разве могла из такой развалины вылетать вчерашняя музыка?
— Ради бога! — взмолилась она.
— Простите мое упорство. Но рояль — факт объективный: он расстроен, звучит отвратительно.
— Пойдемте отсюда.
Больше она не произнесла ни слова — и пока мы спускались по лестнице, и в машине. Только когда мы отъехали достаточно далеко, она не поворачиваясь спросила:
— Вы знаете, где живет Дон Хуан?
— Приблизительно. — Я назвал район.
— Я хочу побывать там. И прошу вас поехать со мной. Только покажите мне нужный дом.
Но нужного дома мне найти не удалось. Не помогли и расспросы. Соня решила позвонить по телефону и направилась в какое-то кафе. Она долго не появлялась. Наконец она вышла, но выглядела совершенно сбитой с толку.
— Я раз сто пыталась набрать этот номер, но потом мне объяснили, что в Париже такого просто не существует.
Она села в машину, положила руки на руль, голову опустила на руки и заплакала. Изгиб ее затылка был необыкновенно красив.
3Мы отправились в кафе Марианы, но и там нас ждала неудача. Заведение было закрыто, и объявление гласило, что хозяйка уехала на неопределенное время. Мы стояли посреди Латинского квартала — уставшие, сникшие, а я еще и очень голодный.
Я предложил зайти в ресторан. Соня согласилась и даже снизошла до того, что показала мне некое заведение, которого я не знал и где довольно хорошо кормили. В этот час ресторан был заполнен студентами. Сначала я почувствовал себя там неуютно. У всех посетителей без исключения был мрачно-похоронный вид, и они напоминали героев трагедии, которые устроили себе краткий антракт, дабы успеть отдать дань еще и эротике. Во всяком случае, такое впечатление оставляла их манера одновременно обедать и решать любовные дела. Они словно говорили: «Как только завершим трапезу, тотчас же покончим счеты с жизнью, а краткий миг между одним и другим посвятим любви. Но на любовь у нас времени мало: либидо не должно помешать нашим последним размышлениям о Ничто». Скорее всего, настроение Сони совпадало с настроением завсегдатаев ресторана, хотя одежда ее выбивалась из общего стиля. Правда, я бы предпочел, чтобы не совпадали ни настроение, ни одежда.
— Итак, вы считаете, что Дон Хуан сбежал?
— Да.
— Но в данном случае в этом не было нужды. Ни отец, ни брат, ни муж не попытаются за меня отомстить.
— Вы разве забыли, что сами всадили в него пулю?
— Ах да… — Но она тотчас продолжила свою мысль: — Разумеется, я выстрелила в него. Но почему? Разве такое приходило мне когда-нибудь в голову? У меня и пистолета-то не было. Все бы развивалось своим чередом: сначала я, обнаружив, что стою перед ним голая, спряталась бы за рояль, потом быстро оделась бы и убежала, но он сам сказал: «Вон там пистолет!» Кто же его туда положил? Он. Для чего? Чтобы я выстрелила. А зачем ему это было надо?
— Чтобы придать всей авантюре трагический финал. Дон Хуан — любитель трагических финалов.
— Ах! Перестаньте молоть чепуху. Вы все сводите к эстетическим теориям, а они вряд ли теперь уместны. Ну, напрягитесь же, и давайте вместе отыщем тут какой-нибудь смысл!
— Мне придется повторить вам еще раз то, что я уже неоднократно говорил: Дон Хуан, то есть человек, который так себя называет и держит в слугах действительно весьма любопытного типа, выдающего себя за беса, — это некто, кого ранняя импотенция свела с ума или, скажем так, довела до невроза. Но он не утратил своего природного дара — быть неотразимым в глазах женщин. При этом он наделен богатым воображением и придумывает не вполне обычные, надо признать, методы совращения, хотя конец один — ноль.
— А я все понимаю совсем иначе.
Но она не стала тут же пускаться в объяснения, я же был занят едой. Она смотрела на меня взглядом, до смысла которого мне не хотелось докапываться. И вдруг спросила:
— Вы верите в Судьбу? Наверно, верите, ведь вы южанин.
— И все-таки — не верю.
— Я тоже не верила, но теперь, после таких очевидных доказательств… Она немного помолчала, а потом, с трудом подбирая слова, продолжила: Определенные события моей жизни, раньше вроде бы не имевшие меж собой связи, эту связь обрели. Какие-то события теперь воспринимаются как база для того, чтобы другое событие, самое важное, могло произойти, а что-то еще вытекает уже отсюда. Тут есть сцепление, которое вы назвали бы эстетическим, а я называю… — она снова замолчала, взгляд ее стал растерянным, словно ей было стыдно. — а я называю религиозным. И вы, как католик, должны признать мою правоту.
— Я верю в свободу, а не в Судьбу.
— Но ведь я вполне свободно принимала все свои решения.
— Ну хорошо, что же дальше? Мы признаем существование Судьбы с большой буквы, но кто же такой Дон Хуан?
— О! Конечно — Дон Хуан! Настоящий Дон Хуан!
— Родившийся в Севилье в 1599 году, как считает Лепорелло. Дон Хуан Тенорио де Москосо, человек, который, по всей видимости, наделен бессмертием. Хотите, я сейчас поднимусь и крикну всем этим людям, что среди нас ходит бессмертный человек? Представляете, как они будут смеяться? Помните, какие нынче в моде философские слоганы: скажем, «Быть ради смерти». «Человек — это существование ради смерти, — вот что сразу же скажет нам вон тот паренек со светлой бородкой, который выглядит так, словно стоит на краю могилы. — Тот, кто не умирает, не человек». Нам придется признать: логика тут непреложная. И я буду вынужден пожать руку бородачу. А потом вернусь к вам и скажу: «Сеньорита, вы ошибаетесь: человек не может быть бессмертным».
— Почему же?
Я сделал отчаянный жест.
— Если вы спрашиваете меня всерьез, ответа у меня нет.
— А вы попробуйте спросить у юноши со светлой бородкой, что он думает о Боге. Он скажет, что Бога нет.
— У меня есть свои основания для веры в Бога.
— А у меня — для веры в Дон Хуана. Признаю: ваша вера достойней моей, ведь вы никогда не видели Бога, а я ходила голой перед Дон Хуаном.
Я почти закричал:
— Перед сумасшедшим! Перед шутом!
— Почему вы так реагируете? — спросила она спокойно. — Вон на нас уже смотрят. — Она подвинула мне рюмку с вином. — Выпейте и успокойтесь. Можно подумать, что вы ревнуете.
Это меня задело. Соня улыбалась и смотрела на меня ясными голубыми глазами, как, наверно, смотрят матери на непослушных и упрямых детей.
— Вы ошибаетесь. С чего бы мне ревновать? Нет, просто меня бесит, когда разумный человек упрямо верит в подобную ерунду.
Неожиданно Соня взяла меня за руку.
— Вы не представляете, как я вам благодарна за ваше тогдашнее сообщение, сказала она с каким-то восторгом в голосе. — Что было бы со мной сейчас, считай я себя жертвой обычного соблазнителя? Но, открыв мне имя Дон Хуана, вы словно заронили семя в мое лоно. Теперь я чувствую, как внутри у меня живет дитя, чувствую его толчки; оно будет расти, заполнит меня всю, останется со мной, и так мы пребудем вместе Навсегда.
— Вплоть до Ничто, если говорить по-вашему.
Она либо не услышала меня, либо моя ирония не заслуживала ответа. Ее задумчивость, ее молчание позволили мне внимательно вглядеться в нее и сделать некоторые сравнения. Она напоминала мне Деву Марию в «Благовещенье» у ранних голландцев. И тотчас я увидел себя самого — с крыльями, парящим под потолком шумного ресторана. И снова меня уколола мысль: в недрах этой истории было нечто кощунственное.
4Все было кончено. Я оставил Соню у ворот ее дома. Я простился с ней навсегда. Мне было грустно видеть, как она идет к лифту, не столько медленно, сколько величаво — руки прижаты к животу, словно оберегают дитя; мне было грустно, потому что призрак одержал надо мной победу. Мне было больно, потому что эта девушка, которая очень мне нравилась, поверила в фарс, впуталась в него и сама стала участницей представления. Мысленно я обозвал ее дурой, но тотчас раскаялся в собственной грубости.
Когда я добрался до гостиницы, я чувствовал только усталость и досаду на себя. И решил уехать в тот же вечер. Собрал чемоданы, сходил поужинать и, хоть до отхода поезда оставалось более часа, двинулся на вокзал. Я добрался до вокзала гораздо быстрее, чем рассчитывал, и мне пришлось долго прогуливаться в одиночестве, пока состав наконец не подали к перрону. Быстро разместив свой багаж, я спустился на перрон и опять стал прогуливаться в нелепой надежде, что Соня появится и не даст мне уехать или хотя бы скажет, что все ее признания были шуткой… За пять минут до отхода поезда я поднялся в вагон и вошел было в купе, но тут увидал в конце коридора Лепорелло, который пробивался ко мне, расчищая себе путь локтями. Я хотел было спрятаться, но он уже заметил меня. Весь вид его выражал крайнее негодование, и от спешки он совсем запыхался.
