Гонсало Бальестер - Дон Хуан
— Значит, толковать нам больше не о чем?
Я кивнул в ответ. Адвокат выглядел растерянным и даже казался теперь ниже ростом.
— Тогда… — он протянул мне руку. — До встречи.
Он отступил назад. Я снова остался в одиночестве. Но тут вперед быстро выбежали дамы и окружили меня. Уродливые и красивые, старые девы и замужние, вдовы и монахини.
— Бедный мальчик!
— Тебе будет трудно обрести счастье!
— Как заметно, что рос он без матери!
Одни ласково гладили меня, другие обнимали. А некоторые даже целовали. Но мало-помалу они начали таять, словно растворялись во всепобеждающем утреннем свете.
Я обнаружил свое тело все в той же позе и все там же: я спал, прислонив голову к стене, одна нога так и свисала в пустоту. Я вернулся в свое тело, ощутил, какое оно теплое, как впитывает жар золотого солнца, — и вздрогнул от наслаждения и страха. Я вспоминал то, что со мной только что приключилось, как вспоминают сон.
Я спустился вниз. Разбудил Лепорелло.
— Мы уезжаем.
— Пора бы, хозяин. У меня все кости ломит. На скамье не очень-то поспишь.
Я зашел в комнату. Мариана спала и улыбалась во сне. Я присел на кровать и погладил ее по голове. Она приоткрыла глаза. А увидав меня, распахнула их во всю ширь. И прижалась ко мне.
— Ты уже уезжаешь? — спросила она с болью.
— Мы уезжаем.
— Ты вернешься?
— Зачем?
— Я хочу, чтобы ты вернулся. Я хочу, чтобы ты никогда не покидал меня.
— К чему оставаться или возвращаться? Ты едешь со мной.
— В твой дом?
— В мой дом.
— Да ведь я проститутка!
— Ты едешь со мной.
Я поцеловал ее глаза, сияющие от изумления и радости.
— Поторопись. Одевайся. Я жду тебя у крыльца.
Лепорелло сидел перед стаканом агуардиенте. Я сел рядом и велел принести мне того же.
— Со мной случилась престранная вещь, — сказал я ему. — Доводилось ли тебе слышать, чтоб человеку открылся во сне смысл жизни его?
— Сны, сеньор, всегда тем самым и славились, хоть в них много сокровенного. До сих пор никто не уразумеет, кем они посылаются — Богом или дьяволом.
— А ты-то как полагаешь?
— Я о том никогда не раздумывал, да и ни к чему мне это, я и снов-то почти не вижу.
— Мой сон был причудливым, но понятным. Настолько понятным, что помог мне разобраться в самом себе. Во сне я рассуждал так, как наяву не дерзнул бы помыслить, и с уст моих срывались ужасные слова.
— Да ведь, сеньор, всем известно: за сны свои мы вины не несем. Еще чего… А сеньор не желает рассказать мне сей сон, может, я чего и присоветую?
— Нет. Рассказать я его расскажу, но не тебе.
— Что ж. На то есть люди вам под стать. Командор…
— Люди, что слывут мне ровней, понять меня не сумеют, а Командор тем паче… И думается, с этими людьми дорожка меня скоро разведет. Я останусь один, только с тобой.
— Отчего ж так, сеньор?
— Есть грешники, от которых люди шарахаются хуже, чем от прокаженных.
— Ежели сеньор согрешил — поскорей бы покаяться!
— Я не согрешил, я — грех.
Тут Лепорелло метнул на меня быстрый взгляд, и взгляда его я не понял.
— Я не принуждаю тебя и впредь оставаться у меня на службе. Если боишься…
Лепорелло обнял меня.
— Хозяин! Разве могу я вас покинуть?
Тут появилась Мариана. Она дрожала от утренней прохлады. Я завернул ее в свой плащ, и мы сели в коляску. Когда мы въезжали в Севилью, я приказал Лепорелло:
— Отвези ее к нам, но так, чтоб никто не видал, и пускай ложится спать. А ты немедля отыщи моего торговца платьем, еще до вечера он должен доставить нам лучшие женские наряды, самые модные.
