Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2009)
1
Столб торричеллиев воздуха пуст и высок.
Вдоль пантомимы удильщиков на берегу,
левым веслом задевая воду, правым песок,
я, задыхаясь, вперед затылком гребу.
Символ, эмблема. Но также и простота
выкроек Бытия испокон веков.
Что обсуждать картинку одну из ста?
Нового — только причал с граффити “фак офф”.
Вот и плыви с рекой, не запоминай.
Вглядывание лишь нанизывает слои
катаракты. Если к тому же май,
нега черемух, кукушка, луч, соловьи.
2
Евгению Желяскову
Река Ока проносит кубометр
воды в мгновенье ока. Как снаряд
прозрачный. Так что вовсе не заметен
он. Содержанья — ноль. А есть ли ритм,
про это знает взгляд и слух наяд.
Аквариума тень, он отдан нетям.
А в нем меж тем утопленник. Как червь,
сорвавшийся с крючка в толкучку рыб.
Телесность, имя, горстка катионов.
Земные морю жертва и ущерб.
Река, отчасти как музейный спирт,
в нем пропитала ткани, чувств не тронув.
Откуда он? Белёв не в счет, не в счет
Николо-Гастунь — мелко. Перемышль
туда-сюда. Верней всего — Калуга,
где на заре с чего-то сердце жжет,
где дробен смех, и дробью бьет камыш,
и пристань без спасательного круга.
Мне кажется, я знал его. И мост,
с которого он прыгнул. И парад
пеннорожденный на речных вокзалах.
Позыв к прыжку — среброчешуий хвост,
изгиб и достоевщинка наяд,
сопрано даргомыжское русалок.
А если так, то только так — стремглав!
В разрывы струй. Минуя ручейки.
Без прошлого. Без черт. Без подоплеки.
Забившись в куб прозрачный, в жидкий шкаф.
В немое рыбье оканье Оки.
Не двигаясь в несущемся потоке.
* *
*
Всякий век извращен,
словно нам каждый раз возвращен
тот, что был совращен еще нашими мамкой и папкой, —
а вообще не хорош и не плох,
если только не пялиться в лица эпох,
залезая кокеткам под шляпку.
Врать не буду: не чтоб вампирический зуб
разглядеть. Но к дрожанью беззвучному губ,
налитых изнурительной кровью,
слепотою припасть.
К перистальтике мышц, растянувшей тигриную пасть,
как любовник к надгробью.
Полусон, полубред — от и до.
Но на что-то похоже. На то,
что мелькало в дожизненном детстве.
Когда времени не было — только светло
или ночь. И, как облаком, душу несло
белоснежной рукой. И держалось на месте.
* *
*
Брось невидящий взгляд,
рыцарь, на жизнь и смерть
и езжай наугад
дальше. Спасая треть,
четверть, осьмушку, дробь
предназначенья. Жар
скачки. Как я, угробь
опыт и путь. Езжай.
* *
*
Ни в коем случае не фразы. Даже слов
ни в коем случае не трогать. Тсс и тшш
вполне довольно: плотвяной улов,
утечка шума в смысловую тишь.
Вот все, чего хотим мы после гекз
Гомера. После волн и стрел и мышц.
Хлябь звука — хлеб грамматики. Не кекс,
а хлеб, питанье, сытость. Браво, мышь,
клюй, бархатная ртутина, грызи
припек. Но вес, но тяжесть — наши: шшть.
Жизнь бессловесна. Лишь когда вблизи
от губ живешь, уютно тянет жить.
Рвать мякиш губчатый. Вгоняя в чавк
чертоги Данте. Не стыдясь красот
либретто. Вобл лобзая. Кодекс кафк
захлопнув. Не внимая воплям КЗОТ.
Больная
Орлова Василина Александровна родилась в 1979 году в поселке Дунай Приморского края. Автор книг прозы “Вчера” (2003), “Пустыня” (2006). Постоянный автор “Нового мира”.
Журнальный вариант.
Часть первая
Москва
Глава 1
Чужая жизнь
День, а темно. Может, и потому, что шторы закрыли двор, который я еще не перебежала. Метро, наверно, за теми домами — наискосок.
На столе лампа. Сверканул радужным исподом диск, качнулась — придвинула стул — модель “кадиллака”. Хром, лак. Прямо как настоящая. И вроде взрослый, игрушечки ему... Компьютер взревел. Прикрою-ка дверь — любит долго нежиться в ванной, у меня есть по крайней мере час.
Пока грузится, смотрю в теплый сумрак комнаты. Какая широкая здесь кровать. Одеяла свернуты, подушки одна на другой. Надо бы затолкать их в шкаф.
Разъем флешки — в юэсби-порт. Сейчас кое-что откроется. Не может не открыться. Просто должно открыться.
C:Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Lotta.doc
Она была андеграундная художница. Лотта. Еще она занималась звукорежиссурой и шила кукол. Никто никогда не видел Лоттовых работ, но никто никогда не ставил под сомнение ее многочисленные таланты. Она брила голову, повязывала кашемировые платки с бахромой, носила цветастые бесформенные юбки и яркие свитера, на шее — вериги бус и амулетов, позвякивающих друг о друга. У Лотты Мощенской одновременно бывало двое мужчин — в одного она влюблялась, чтобы испытывать вдохновенье, подъем, неразделенную страсть, короче, первый был для духовности, со вторым она спала ради удовлетворения низменных инстинктов.
— Не пойти ли вам вон? — говорила она в конце концов надоевшему приближенному и царственно выбрасывала кривоватый указательный пальчик в сторону двери.
Проткнутый виртуальной шпагой, любовник моментально истекал в призрака. Сквозь него становились различимы стены, окна, пол и даже плинтус. По мере того как развивалось чувство к одному, отношения с другим, параллельным, проходили стадии флирта, бурных свиданий и охлаждения.
— Кисонька-заинька, ты бы почитал хоть Маклюэна, что ли. — Это тому, кто предназначался для всего наилучшего в Лотте.
— Я познакомлю тебя со своей подругой. — Это тому, кто был не для самого наилучшего, но тоже хорошего.
Подруги Лотты задумывались ею со всеми их судьбами, именами и внешностями, как те самые куклы, которых она теоретически шила.
Валентина жала кнопку звонка и, после скрежета ключа в замке, переступала порог коммуналки, в которой обитала Лотта со своими любовниками, соседями, котами и фантазиями.
— Привет!
Возглас тонул в мягкой глубине коридора, словно там тюками лежала темная вата.
Хозяйка падала на оттоманку, криво застеленную покрывалом с изображением тигра, местами истертого.
На стулике у окна сидел, сгорбясь и понурясь, какой-нибудь статист Лоттиной театральной жизни. Статист кривил лицо и говорил:
— Лотта, я же тебя просил. Я же просил тебя, и я не понимаю, что дурного я тебе сделал.
— Вот познакомься с Валей, она замечательная, ты можешь стать ее верным оруженосцем или Росинантом. Валя гораздо добрее меня. Она может слушать кого-нибудь.
— Я, пожалуй, пойду, — говорила Валентина и разворачивалась, но Лотта вцеплялась в ее рукав коричнево крашенными ногтями и начинала буйно, содрогаясь, рыдать:
— Валечка, ну почему мужики такие — нет, не скоты, а амебы? Ты все для них, все для них, а они, они — ты посмотри на эту размазню, разве ее можно вообще назвать мужчиной? Это как тесто, вязкое, я мешу его, мешу, а оно только липнет к пальцам.
— Оставь, пожалуйста! — Валентина вырывала рукав и, чтобы что-нибудь сказать, сдвинуть, сменить, неожиданно для себя говорила: — Пойдемте лучше в “Арт-самоход”, мне Виталий прислал эсэмэску, зовет. Весело там не будет, но все равно пойдемте.
Наверное, выкину я это покрывало с тигром. Хотя не такое уж оно и истертое.
