Андрей Цаплиенко - Экватор. Черный цвет & Белый цвет
Я достал пачку «Монтеррей», вытащил оттуда коричневую сигарку и закурил. Мои собеседники молча смотрели на меня. В сумраке комнаты особенно хорошо видны были белки их напряженно уставившихся на меня глаз. В кабинете повисла такая тишина, что, казалось, можно услышать, как тлеет тонкий табачный лист, из которого скручена моя сигарка.
— Так что Вы скажете? — опять не смог выдержать паузу Калибали. Очень уж суетливым и неопытным для подобных миссий был этот Томас, или как там его.
— Idite v zhopu, — выдохнув дым, сказал я по-русски.
— Что? Что Вы сказали?
— Сразу и не переведешь. — пояснил я, улыбаясь в лицо Калибали. — На языке моей страны это означает приблизительно «Поцелуйте меня в задницу», ну, или что-то в этом роде.
Я медленно затушил сигару о столешницу, демонстративно не замечая пепельницу, затем оторвал только что упомянутую часть своего тела от краешка стола и двинулся к выходу. Я слышал, как за моей спиной кричал мой деловой партнер из «Эйр Лайбериа». Кричал по-французски, обращаясь к двум визитерам: «Почему вы его отпустили? Завтра мне конец, он все доложит Президенту!» Как все же правильно я поступил, наняв репетитора по французскому. Что ответили ему те двое из Буркина, я не услышал. Я уже спускался вниз по опасной деревянной лестнице офисного центра на улицу. Мне показалось, что я сразу переоценил степень опасности, которая исходила от Санкары и Калибали. Никакие они не игроки и даже не порученцы могущественных сил. Это самые обычные внештатные агенты бюро по контролю за алкогольными напитками, табачными изделиями и огнестрельным оружием, АТФ. Есть такая страшная организация в Америке, известная своими дотошными попытками упрятать за решетку всех, кто угрожает миру на земле. Они всегда считали, что главная угроза миру исходит от табака и алкоголя. Ну, и от стрелкового оружия. Ведь оно валит с ног не хуже водки. Брр!!! От воспоминания об алкоголе меня передернуло. Желудок свело внезапными спазмами. Да, и впрямь от встреч с агентами АТФ никому еще лучше не становилось. Ну, ничего! Когда я расскажу о них Чарли-бою, он живо вправит мозги им и этому предателю из «Либерийских авиалиний».
Но сначала я должен был вправить мозги самому себе. Кофе и секс в доме Маргарет подействовали на меня недостаточно отрезвляюще. Я знал, как помочь себе. Есть здесь одно местечко, которое славилось народными методами лечения любых недугов, особенно, тех, причиной которых бывал запой.
Местечко это не имело какого бы то ни было названия. Оно находилось неподалеку, на территории морского порта. Принадлежало оно бывшему русскому моряку Григорию Волкову, родом, кажется, из Калининграда. Гриша еще совсем недавно был хозяином небольшого парохода «Мезень», который возил гуманитарную помощь из соседних стран в либерийский порт Харпер, чуть южнее Монровии. Однажды Волкову предложили перекинуть оружие в соседнюю Сьерра-Леоне, но он даже и слышать об этом не хотел. Гриша был честным человеком, в отличие от меня, и с трепетом относился к понятию «русский моряк». Значительно трепетнее, чем я к термину «советский летчик». В общем, человеку, предложившему это, Волков разбил лицо в кровь, а человеком этим был не кто иной, как министр внутренних дел Либерии.
ГЛАВА 11 — ЛИБЕРИЯ, ДАВНЫМ-ДАВНО В ОКРЕСТНОСТЯХ МОНРОВИИ. ГРИССО
Вообще-то, Григорий поступил правильно. Большего взяточника, чем главный полицейский Либерии, во всей Африке было не сыскать. К тому же, если бы «Мезень», работавшая по фрахту ООН, довезла оружие, то мой канал доставки стал бы ненужным. А так мой бизнес уцелел. Так что, как ни крути, я Грише был обязан своим устойчивым положением при дворе Тайлера.
Африканец оказался мстительным парнем. Однажды ночью, когда «Мезень» стояла в Харпере, на корабль напали люди в масках и перебили всю команду, включая троих русских. Волков в это время находился в Монровии. Он ни минуты не сомневался, что нападение организовал этот могущественный урод-чиновник. Григорий срочно выехал в Харпер, но когда приехал на место, то даже не смог подняться на борт судна. «Мезень» стояла под арестом. Следователи почему-то объявили ее вещественным доказательством, хотя что именно и зачем нужно было доказывать с помощью парохода, было не совсем понятно. Либерийское законодательство позволяет делать такие финты. Впрочем, не только либерийское. Ну, да ладно.
Пароход, кажется, и по сей день остается под арестом. Уже тогда, когда происходили события, о которых я рассказываю, с него сняли генератор и отвезли в дом к — кому бы вы подумали! — тому самому министру внутренних дел, с которым у Гриши вышла стычка. Не помню, говорил ли я, что в Либерии нет электростанций, поэтому зажиточные граждане, дабы в доме был свет, покупают генераторы. Или достают другими способами.
Когда Гриша узнал об этом, он собрался окончательно разобраться с министром. Сначала купил автомат. Потом ему сказали, что чиновник ездит в бронированном автомобиле. Тогда Гриша нашел где-то гранатомет, чтобы наверняка. Долго выяснял обычные маршруты своего визави и, похоже, уже назначил день икс. Но неожиданно Григорий заболел. У него несколько дней подряд была высокая температура, его лихорадило, изо всех дыр его похудевшего тела выходила вода и фекалии. Симптомы напоминали лихорадку лассо, но потом уже, после выздоровления, Волков клялся, что ни разу не пил местную некипяченую воду, а ел только то, что готовил сам. Ему было настолько худо, что он не различал уже тех, кто приходил проведать больного в его палату. А ходили к нему многие, несмотря на запрет и строгий карантин. Лечил Григория врач-иорданец. Он только разводил руками и говорил, что не может определить болезнь, и на вопрос, выздоровеет ли моряк, уклончиво отвечал «Иншаалла, иншаалла» и, не глядя в глаза, уходил куда-то вглубь служебных помещений госпиталя. На пятый день иорданец признал, что в этом случае в его лице медицина бессильна, и посоветовал привезти шамана. Я сначала удивленно посмотрел на доктора, словно он сам заразился диковинной лихорадкой от Гриши. Но потом подумал и понял, что надо искать знахаря, ведь хуже ему уже точно не будет. Пока сознание Григория пребывало в астрале, я поехал в деревню Баба, где, говорили, жил великий шаман Гриссо. Слово «шаман», как известно, имеет восточносибирское происхождение. Здесь их называют по-другому. Они используют тайные имена, и стараются, чтобы никто, кроме посвященных, их не узнал.
Деревня Баба представляла собой несколько хижин, сложенных из пальмовых стволов. Хижины стояли посреди банановой рощицы, которая одной стороной спускалась почти что к самому океану. Как здесь, на песке, росли бананы, я не переставал удивляться. Машиной подъехать к Баба было невозможно. Асфальтовая дорога очень скоро переходила в грунтовую, а затем и вовсе терялась среди африканской чащи. Нужно было идти пешком, и я бросил свою машину под каким-то растением с мощным стволом и узловатыми корнями. Дальше к деревне нужно было топать по тропинке, она протоптанной лентой извивалась под сенью скрывавшей от путника свет листвы. Я шел, спотыкаясь о корни деревьев, хватаясь за стволы, чтобы не упасть на землю. Я очень быстро покрылся испариной — то ли от волнения, то ли от жары и влажности. Через полчаса такого не совсем комфортного моциона я дошел до поселка Баба.
Домов в поселке было немного. Возле каждого небольшая скамейка, сколоченная из обломков каких-то ящиков или контейнеров. На скамейках восседали чинные старики или старухи, увешанные множеством бус и прочей бижутерии. Одежды на аксакалах было немного. Что-то узорчато-красное обмотано вокруг талии, что-то наброшено на плечи. По деревне носилась толпа полуголых ребятишек. Увидев меня первыми, они приостановились, а затем с криком побежали в сторону самого большого дома. Самый большой дом был не выше курятника, от других низеньких строений его отличала только металлическая жестяная крыша. Остальные домики были покрыты плотно утрамбованными банановыми листьями.
Дети забежали в избушку под жестяной крышей, потом тут же выбежали оттуда, и, обступив меня со всех сторон, стали тянуть внутрь. Черные цепкие руки крепко ухватили меня за штаны и рубашку, и я поначалу пробовал их отцепить от себя, но быстро понял, что мои усилия тщетны. Я лишь старался придерживать карман, где лежали деньги и документы, на всякий случай. Дети вокруг меня кричали, смеялись и галдели. «Гив ми доллар, янки,» — дернул меня за карман мальчишка лет десяти или одиннадцати, толпа подхватила эту фразу, как речевку. «Гив ми доллар, янки, гив ми доллар, янки» — закричали дети в один голос. «Ноу янки,» — замотал я головой возмущенно, — «Раша, русский» И детишки быстро перестроили свою ритмичную присказку. «Гив ми доллар, раша, гив ми доллар, раша!» — разносилось во все стороны по этому прибрежному лесу.
Тем временем мы дошли до дверного проема хижины. Откуда дети знали, что мне нужно именно сюда, я и понятия не имел. Во всяком случае, я пришел по адресу. В дверях показался высокий старик с лицом, настолько испещренным морщинами, что, казалось, на нем лежит паучья сеть, сквозь которую на собеседника внимательно смотрят большие глаза, чуть на выкате. На его непокрытой и почти что лысой голове виднелись островки седых волос. Старик, в отличие от остальных сельчан был одет не в красные традиционные тряпки, а в костюм цвета необработанной холстины. Свободная рубаха-балахон навыпуск и штаны, свисавшие на заднице почти до самой земли, как у американских хипхоперов.
