Верт Уильямс - Ада Даллас
– У вас несомненные организаторские способности, моя дорогая, – прикрывая рукой телефон, сказал он.
– Просто память, – возразила Ада и, посмотрев ему в глаза, улыбнулась.
Я не знал, каковы в действительности их отношения. Ада не просто выполняла его распоряжения. Она изо всех сил старалась услужить ему, проявить сообразительность. И он принимал ее на этих условиях. Я бы не сказал, что он доверял ей, потому что он вообще никому не доверял, но, несомненно, испытывал к ней уважение. Разумеется, и она стояла целиком за него. Но за Сильвестра Марина кто бы не стоял? И она его не боялась, как боялся я и, насколько мне известно, все остальные.
Правда, под всем этим – под ее усиленными попытками стать его правой рукой и под его уважением к ней – чувствовалось, что оба они делали это чересчур старательно. Вот какое у меня было ощущение. Только зачем над этим задумываться? Вряд ли женщина способна привлечь к себе внимание Сильвестра Марина.
К тому времени у нас уже была вполне приличная, способная победить на выборах организация. Беда заключалась только в том, что Ленуар тоже подобрал себе неплохую компанию. Они порядком потрудились целых два года, собирая бывших сторонников Джоунса-Дейвиса-Кеннона, и имели в округах солидную поддержку. У Джека Мура тоже была своя небольшая группа, не настолько солидная, чтобы обеспечить ему победу, но достаточная, чтобы оказать поддержку на вторичных выборах.
– Как бы нам не сесть на мель, – однажды высказался я. – Придется дьявольски много работать во время кампании.
Сильвестр улыбнулся.
– К тому времени, когда кампания начнется, мы уже практически победим.
– Каким образом? – спросила Ада.
Он снова улыбнулся.
– Силами закона и порядка.
– Что это значит? – спросил я.
Но он лишь улыбался.
Три недели спустя все разъяснилось. Мы поехали в Батон-Руж на ежегодный съезд Ассоциации стражей порядка штата Луизиана. В эту ассоциацию входят шерифы, их помощники, начальники полицейских участков и так далее. Я открыл собрание, спел им пару песен, затем мы прослушали выступления уходящего в отставку председателя ассоциации и профессора-криминалиста из Луизианского университета, а днем и вечером присутствовали на приемах в Капитолии и в других местах. На следующий день мы слушали доклады начальника Управления ФБР Нового Орлеана и нью-йоркского специалиста по баллистике.
Во второй половине дня Сильвестр пригласил большинство шерифов на специальное заседание за закрытыми дверями в одном из банкетных залов отеля. Он говорил, а они слушали, и, когда все было кончено, я понял, что шерифы постараются обеспечить победу на выборах нам.
После заседания мы вышли в вестибюль, где нас уже ожидала группа репортеров. Один из них остановил Сильвестра:
– В чем дело, сенатор? О чем вы беседовали?
Сильвестр был в отличном настроении – таким я его еще никогда не видел.
– О самоуправлении, – ответил он очень довольным тоном, чуть не мурлыча. – Можете сообщить, что мы обсуждали возможности самоуправления.
– Самоуправление, – повторил он. – Самоуправление.
Мы с Адой сидели по обе стороны от него на черных подушках черного "империала", который плыл или, скорее, летел по шоссе в Новый Орлеан.
– Самоуправление. – С его языка стекал мед, он был проповедником, вещающим с кафедры, или чьим-то добрым стареньким папочкой, стоящим у чужого пирога.
Он закурил сигарету, и по машине медленно поплыл аромат богатства и легкой жизни. Окна в машине были наглухо задраены – работал кондиционер, хоть и стоял уже конец октября, но в тени в этот день термометр показывал тридцать выше нуля. Я смотрел в окно на теснившиеся по краю болота невысокие, с густой кроной деревья, над которыми, обжигая всех и вся вне нашего "империала", пылал огненный шар. Потом я посмотрел вперед на белую ленту шоссе, уходившую вдаль, туда, где в едином сиянии сливались солнце и бетон.
– Самоуправление. – Сильвестр сразу перестал быть чьим-то папочкой. – Шерифы смогут управлять сами или позволят управлять другим и за это будут получать деньги. Игра на скачках, автоматы, рулетка и публичные дома – все будет в их руках, если нас выберут. Они смогут управлять всем, чем захотят, если нас выберут. В своих округах они будут королями. Если нас выберут.
Наступило молчание. Потом Ада задвигалась и откинулась еще глубже на подушки "империала".
– По-моему, мы только что одержали победу, – сказала она.
– По-моему, тоже, – сказал Сильвестр.
* * *Наконец вся подготовительная и организационная работа осталась позади. Началась предвыборная кампания. Теперь мы были в пути. Мы катались по штату: Сильвестр в черном "империале" с шофером за рулем, мы с Адой – в трехлетней давности "понтиаке" с новым мотором от "кадиллака", а мои музыканты – в новом "олдсмобиле". Если бы я сам сел в новый "олд", это могло бы мне повредить, а вот ребята должны были ездить как раз в новом. Такова политика. Мы носились по широким шоссе, проложенным Хьюи и его преемниками, стирали шины на залитых асфальтом дорогах, построенных местными властями, и вздымали огромные клубы коричневой пыли на тех грязных, засыпанных гравием проселках, на честь прокладки которых никто не претендовал.
Эти два месяца слились в марево скоростей и дорог, и в этом мареве смутно проступали какие-то места и чьи-то лица, которые вдруг, вспыхивая, как фары во тьме, неслись на меня в упор, а потом исчезали где-то позади.
Мимо обрывов из красной глины, рыжего с белым скота и полей зеленого хлопка, уже чуть тронутых инеем, мы мчались в Шривпорт. Потом через весь штат на северо-восток в Монроэ с его нефтегазовыми буровыми вышками, откуда три часа пути в Александрию в самом центре штата, где высоко в небо вздымаются сосны. Спутанные коровы абердинской породы еще смотрели нам вслед с красно-коричневых холмов, а мы уже мчались на юго-запад к Лейк-Чарлзу через Бугали, где живут настоящие креолы и где на плоские долины ночью спускается такая тьма, что кажется, будто вы очутились в аду. Черные пастбища там окаймлены низкорослыми деревьями, ограды похожи на тюремные решетки, а в свете луны вдруг видится нечто, похожее на виселицу. И потом обратно на восток в Доналдсонвилл, милый белый городок на берегу широкой медленной реки, где люди говорят негромко и только по-французски.
И бесконечные потоки лиц. У меня неплохая память, но я никогда не смог бы их запомнить. Возле меня вечно крутился кто-нибудь из местных деятелей, подсказывавший, кто эти люди: начальство ли из полиции, шериф, адвокат, либо представитель исполнительной власти, либо кто-то из присяжных, либо местные выскочки, либо просто люди, которые считали нужным поздороваться со мной.
Как приятно было в конце недели очутиться в Новом Орлеане, перевести дыхание и выступить по телевизору. Теперь мы использовали телевидение на полную катушку, но все равно поездки по штату оно заменить не могло. В Луизиане обязательно нужно ездить по штату и лично встречаться с избирателями.
Ада сократила свои передачи до полутора часов в неделю; теперь она уже была достаточно важной персоной, чтобы поступать, как ей захочется. В пятницу утром у нее была репетиция – всего одна, и ее сразу же выпускали в эфир. И даже если она в своем выступлении и не говорила о политике, все равно фамилия Даллас снова была на экране.
Как-то в течение двух дней я произнес шесть речей и на следующий день должен был выступать еще раз в Драй-Пронге округа Колдуэлл в центральной Луизиане. Когда я проснулся в Бентли-отеле в Элексе, оказалось, что у меня сорван голос. Была середина недели, Ада ездила со мной, она позвонила в аптеку при отеле, и нам прислали аэрозоль и какое-то лекарство, которое мне не помогло, так что по приезде в Драй-Пронг я говорил уже шепотом.
– Что будем делать? – спросил я.
И Ада ответила, не задумываясь, как будто уже все давно продумала и решила:
– Не беспокойся. Выступлю я.
– Ты? Может, лучше позвонить Сильвестру?
– Зачем его беспокоить? Выступлю я, и все будет в порядке.
– Но может...
– Я сказала: все будет в порядке.
Мы вместе уселись на вершине лестницы, ребята сыграли "Ты и я" и пару других вещичек, затем встала Ада.
– Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам моего мужа и вашего будущего губернатора Томми Далласа.
Они захлопали, завыли, а я встал, поклонился, помахал рукой и, ткнув себе в рот, отрицательно замотал головой.
Ада улыбнулась и положила руку мне на плечо.
– Томми так натрудил за эту неделю свои голосовые связки, что они вышли из строя. Поэтому, если вы не возражаете, я выступлю сегодня вместо него и попытаюсь поведать вам то, что хотел сказать он.
Она помолчала минуту, глядя на них, стоя неподвижно и чуть улыбаясь, как будто боялась, но не очень. Потом широко улыбнулась, ослепляя их своей улыбкой.
– Не возражаете? – спросила она.
