Верт Уильямс - Ада Даллас
Он улыбнулся во весь рот.
– Что, ты думаешь, я собираюсь заставить тебя делать? Вспомни Дейвиса. Вот чем мы торгуем. – Он помолчал и посмотрел на меня. – Завтра ты начнешь работать помощником шерифа. И продолжай свои выступления в обеих программах.
Я хотел сказать: "Нет, не начну, мне нравится моя жизнь, и я не пойду за тобой, потому что чертовски тебя боюсь. Заставить меня ты не имеешь права". Но мне хотелось и того, что он пообещал: шериф, пятьдесят тысяч долларов, губернатор. Я хотел этого. Никогда прежде я ни о чем подобном и не помышлял, и у меня вдруг появилось ощущение, будто вот-вот появится Санта Клаус. И я почувствовал, что сдаюсь. Я буду делать то, что он хочет. Поэтому, когда я открыл рот, оттуда донеслось:
– Да, сэр. Я так и сделаю.
Таким манером он овладел мною, и после этого все изменилось.
А теперь рядом была Ада, и ей тоже было известно, что я полное ничтожество.
* * *На следующий день, как и велел Сильвестр, я уволил Морера.
Итак, одна фаза наших с Адой отношений была завершена, а другая только начиналась. Мы по-прежнему сохраняли дружеские отношения, по-прежнему были мужем и женой, и ничто с первого взгляда, казалось, не изменилось. В действительности же многое было по-иному, и мы оба это понимали. Я начал немного погуливать, совсем немного, чуть-чуть, но Ада узнала, и было это ей, по-моему, совершенно безразлично.
До выборов оставалось меньше года, и Сильвестр развил бешеную деятельность. От меня же требовалось только следовать его указаниям.
Штаб наш он разместил на пятом этаже того новоорлеанского отеля, где находилась и студия Ады. На северном берегу Канал-стрит, во Французском квартале. Таким образом, нужные нам люди могли посещать нас совершенно незаметно. Мы с Сильвестром добирались туда из Сент-Питерса за час, а Аде требовалось лишь спуститься на лифте. У нее теперь в двенадцать тридцать была самостоятельная передача. Она спускалась к нам для приема особо важных посетителей, на которых встреча с живой телезвездой, хоть и местного масштаба, производила огромное впечатление.
К Сильвестру приходило очень много народу. Одни – его собственные люди и деятели из нашего округа – в надежде получить очередной чек. Другие только собирались вступить в сделку или хотели убедиться, что сделка, которую они заключили, все еще в силе.
Месяца через два к нам прибилось несколько действительно крупных дельцов.
Побывали у нас лидеры "Старых кадровиков" Джонни Даро, Уайти Лэмберт и Джек Уотсон. Пожали мне руку, посмеялись, а затем прошли к Сильвестру и начали беседу.
Явились двое парней из профсоюзов. Сильвестр сказал:
– Томми – сам активный член профсоюза, он состоит в организации, объединяющей актеров. – Затем он провел их к себе, а я остался ждать.
Пришли три нефтяных босса. Эти даже не стали притворяться, будто я их интересую, вид у них был кислый. От Сильвестра они вышли тоже не веселыми, но и не кислыми. Один сказал:
– Что ж, сенатор, рад, что мы тем не менее пришли к какому-то взаимопониманию. Вам известно наше отношение к делу, но...
Когда они ушли, я сказал Сильвестру:
– А я-то думал, что вы намерены выкачать их до конца.
– По-разному можно выкачивать, Томми. Чем ты предпочитаешь получить удар: хлопушкой для мух или дубинкой?
А потом явились шерифы: Дольф Казадесус из юго-западной Луизианы, Билл Бернс из центра и Фредди Роджерс с севера. Фредди, коротышка с постоянной ухмылкой на лице, в свое время прикончил девятерых, осмелившихся в него стрелять. Его называли самым жестоким в Луизиане человеком.
Я страшно обозлился, когда и на этот раз Сильвестр не пригласил меня на переговоры. Ведь я тоже шериф. Когда они вышли, Казадесус сказал: "По крайней мере три четвертых", и все дружно закивали в знак согласия.
А однажды явился Джек Мур. Поскольку старый Джимми Моррисон на этот раз не баллотировался, Джек был единственным кандидатом, кроме меня, которого поддерживали реформисты. Джек десять лет был конгрессменом, и, по-видимому, ему суждено было остаться им навсегда. Он уже трижды баллотировался в губернаторы, его поддерживала весьма солидная организация – он умел и не будучи в Капитолии штата оказать немалые услуги нужным людям в Вашингтоне.
Он и не рассчитывал стать губернатором. Он обычно терпел поражение еще на первичных выборах. И потом весь его бизнес состоял лишь в поддержке одного из двух оставшихся кандидатов и получении хорошего куша. Дойди он до второго тура, он был бы напуган до смерти.
– Всего лишь визит вежливости, джентльмены, – сказал Джек, осклабившись. Он был в роговых очках, с венчиком рыжих волос вокруг плешивой макушки. – Хотел пожелать удачи моему достойному противнику. Никогда не смешивай политику и дружбу – вот мой девиз. Друзья до выборов, друзья после.
– Очень любезно с вашей стороны, Джек, – сказал Сильвестр. – Очень, очень любезно.
Джек продолжал болтать, мы отвечали тем же, наконец он встал. У дверей он повернулся.
– Помните, джентльмены, вы всегда можете рассчитывать на Джека Мура.
Это означало, что мы всегда можем купить его для помощи во втором туре.
Пока Сильвестр занимался подготовкой по основным направлениям, я старался организовать для себя как можно больше выступлений. Раз десять я участвовал в Адиной передаче. Поскольку я еще не был официально объявлен кандидатом и предвыборная кампания по-настоящему не начиналась, использовать телевидение на полную катушку было еще рано.
Теперь она называла себя не Ада Мэлоун, а Ада Даллас. Как-то раз я сказал в шутку:
– Черт побери, когда начнутся выборы, избиратели не будут знать, кто из Далласов баллотируется.
– А какое это имеет значение? – засмеялась она.
Политика шла своим чередом, а отношения между нами – своим. Я знал, что она понимает мою ничтожность, а зная, что она понимает, и сам считал себя ничтожеством. Я смотрел на себя, а видел лишь шляпу да гитару и слышал лишь голос, который умел немного петь, а больше говорить: "Да, Сильвестр. Понятно, Сильвестр". Но мне было, как я уже сказал, теперь легче, потому что я не лез из кожи вон. Черт знает как трудно двадцать четыре часа в сутки притворяться, будто ты что-то собой представляешь.
Одно только было смешно. Теперь, когда главное в наших отношениях было позади, когда мне незачем было притворяться, я хотел ее больше прежнего. По-другому, сам не могу определить как, но по-другому. Может, я испытывал нечто вроде вот чего: ладно, раз мне ничего другого делать не надо, я уж наверняка могу делать это, раз у меня больше ничего нет, я уж наверняка могу иметь это, и я хочу это.
Казалось, и она испытывала то же самое. Она давала мне то, что я хотел. Как будто говорила: "Ладно, получай. Не так уж много ты требуешь, получай, мне все равно".
Однажды вечером я застал ее дома. Целый день она была занята: сначала на телестудии, потом беседой с членами двух женских клубов, потом на коктейле в честь показа новых мод и бог знает где еще.
– Нелегкий выдался денек, а? – спросил я. – Для тебя, конечно.
– Пожалуй, да, – ответила она.
– Но все, надеюсь, прошло превосходно? – Не знаю, кого я пытался обмануть. Себя, наверное. И тем не менее продолжал: – Ты превосходно выглядишь после такого дня.
– Спасибо, дорогой, ты очень любезен.
Я подошел к ней и смущенно положил ей на плечо руку. Она не отодвинулась, но и не проявила заинтересованности. Моя рука лежала у нее на плече, она подняла взгляд и, улыбнувшись чуть усталой улыбкой, сказала:
– Конечно. А почему бы и нет?
* * *Шофер Сильвестра три-четыре дня в неделю катал его по штату в большом черном "империале". Сильвестр мог позволить себе иметь и шофера и "империал" – он не был кандидатом. Он только владел кандидатом.
Оставалось семь месяцев до первичных выборов, и мое имя было названо. Сильвестр основал бесплатную газету под названием "Свободная пресса", которая выходила два раза в неделю. В ней печаталась только наша пропаганда. Все большие газеты выступали против нас, и ему нужно было где-то отвечать.
Джек Мур, предупредивший нас, джентльменов, что мы можем на него рассчитывать, уже присоединился к нам. И сразу же после того, как мое имя было объявлено, оппозиция назвала своего человека: Арман Ленуар.
Ленуар был кандидатом от реформистов, от того, что когда-то было группой старого Сэма Джоунса, Джимми Дейвиса и Боба Кеннона, которая время от времени организовывалась и приступала к действиям. Он был заранее обречен на неудачу. Зачем они его взяли, мне так и не понятно. Он был богат, католик и не просто из Нового Орлеана, а новоорлеанец настоящих голубых кровей. Его прапрапрадед был губернатором Луизианы еще тогда, когда Луизиана не входила в Соединенные Штаты. И при всем этом они его взяли.
Рассчитывать, что его выберут, можно было только по одной причине: Ленуар был инвалидом – он служил в пехоте, остался без руки и теперь активно участвовал во всех кампаниях ветеранов войны. Они считали, что это искупает все его грехи. Частично, может, и так. Но не все. Потомку французских аристократов-католиков Нового Орлеана не стоило баллотироваться в губернаторы Луизианы.
