Сэмюэль Беккет - Мерсье и Камье
– Довольно, — сказал Мерсье, — дай сюда это тупое орудие.
Камье выпустил дубинку и кинулся бежать.
— Подожди, — сказал Мерсье. Камье остановился.
Мерсье поднял дубинку и нанес по закутанной голове один вежливый и сдержанный удар, только один. Словно недоочищенное яйцо вкрутую, — было у него впечатление.
— Как знать, — задумчиво пробормотал он, — вдруг это и стало последним штрихом. Он отбросил дубинку и присоединился к Камье, взяв его за руку. — Теперь ты выглядишь посвежее, — сказал он.
Когда они вышли к площади, неистовый ветер заставил их остановиться. Затем медленно, опустив голову, они двинулись сквозь сумятицу теней и звуков, спотыкаясь о булыжник, уже усыпанный черными сучьями, которые ветер то со скрежетом волочил, то гнал маленькими скачками и прыжками, будто на пружинках. На другой стороне площади начиналась узкая улочка, копия той, которую они только что оставили.
— Надеюсь, он сделал тебе не слишком больно, — сказал Мерсье.
— Ублюдок, — сказал Камье, — ты рожу его видел?
— Это, должно быть, здорово все упрощает, — сказал Мерсье.
— А еще твердят о законе и порядке, — сказал Камье.
— Поодиночке мы бы и помыслить о таком не могли, — сказал Мерсье.
— Лучше нам теперь идти в «У Хелен», — сказал Камье.
— Вне всякого сомнения, — сказал Мерсье.
— Ты уверен, что нас никто не видел? — сказал Камье.
— Судьба разберется, как тут распорядиться, — сказал Мерсье. — В глубине души, я всегда только на нее и рассчитываю.
— По-моему, это здесь ни при чем, — сказал Камье.
— Очень даже при чем, еще увидишь, — сказал Мерсье. — Цветы поставлены в кувшин, отара возвращается в овчарню.
— Не понимаю, — сказал Камье.
Тот недолгий путь, который еще должны были пройти, они прошли по большей части в молчании, то открытые всей ярости ветра, то сквозь зоны тишины. Мерсье — старясь осознать в полной мере, какие последствия может иметь для них случившееся, Камье — значение только что услышанной фразы. Но старались они напрасно, один — постигнуть секрет сопутствующей им удачи, другой — добраться до смысла, ибо они устали, им был необходим сон, их измотал ветер, а в головах у них, довершает разгром, стук ненасытных ударов.
VII
Дорога, до сих пор еще проезжая, тянулась все вверх и вверх по возвышенности, поросшей вереском. Тысячей фунтов выше уровня моря, двумя, если предпочитаете, тысячами, дорога пересекала обширные торфяные болота. Она больше никуда не вела. Несколько разрушенных фортов, несколько разрушенных домов. Море недалеко — едва различимое за спускающимися к востоку долинами, бледный плинтус, такой же бледный, как и бледная стена неба. В лощинах прячутся озерца, невидимые с дороги, к ним идти по едва заметным тропинкам под нависающими высокими утесами. Все кругом, вроде бы, плоское или слегка холмистое, а тут рукой подать до этих высоченных утесов, совершенно для путника неожиданных. да еще из гранита. На востоке их цепь достигает наибольшей высоты, их вершины возводят к небу даже самые потупленные глаза, вершины, возвышающиеся над обширной равниной, над прославленными пастбищами, над золотистым долом. Перед путешественником, насколько хватает глаз, дорога все вьется к югу, и поднимается в гору, но едва ощутимо. Никто никогда не пользуется этим путем, кроме фанатичных пешеходов, да любителей портить своей фигурой пейзажи. Топь заманивает, прикрывшись вересковой маской, и перед очарованием ее способен устоять не всякий смертный. Потом она поглощает не устоявших — либо на них набрасывается туман. Город тоже недалеко, с определенных точек можно ночью видеть его огни, вернее зарево, а днем дымку над ним. Даже молы гавани можно рассмотреть в очень ясные дни, двух гаваней, крошечные ручонки, обнявшие зеркальное море, которое, известно, плоское, но выглядит поднимающимся. И острова, и мысы, нужно только в правильном месте остановиться и повернуться, а по ночам, конечно, огни маяков, и шарящих, и проблесковых. Здесь бы и лечь, в ложбинке, устланной сухим вереском, и уснуть, в последний раз, днем, на солнце, поникнуть головой среди мельчайшей жизни стебельков и чашечек, и быстро уснуть, быстро проститься с прельстительными вещами. Небо без птиц, случайный хищник, никто не поет. Конец описательного пассажа.
— Что это за крест? — сказал Камье.
Вот они опять.
— В болоте, неподалеку от дороги, но все же слишком далеко, чтобы можно было разобрать надпись, стоял скромный крест.
— Когда— то я знал, — сказал Мерсье, — а теперь не знаю.
— Я тоже когда— то знал, — сказал Камье, — я почти уверен.
Однако он не был уверен вполне.
Это была могила националиста, которого враги привели сюда однажды ночью и казнили, или, возможно, только труп принести, чтобы выбросить. Похоронили его много позже, с минимумом церемоний. Звали его Масси или, может быть, Массей[43]. Ныне его не очень-то ценили в патриотических кругах. И правда, он почти ничего не совершил для общего дела. Но этот памятник, тем не менее, заработал. Все это и, без сомнения, многое еще другое, Мерсье и возможно Камье когда-то знали, и все теперь забыли.
— Какая досада! — сказал Камье.
— Не хочешь подойти и прочесть? — сказал Мерсье.
— А ты? — сказал Камье.
— Ну, как хочешь, — сказал Мерсье.
Они вырезали себе по дубинке, прежде чем оставили позади верхнюю границу леса. Для своего возраста они весьма неплохо продвигались. Им было любопытно, кто свалится с ног с первым. Они прошли добрых полмили в молчании, уже не рука в руке, но каждый держась своей стороны дороги, вся ширина которой, таким образом, или почти вся, пролегала между ними. Рты они открыли одновременно, Мерсье чтобы сказать: — Странное впечатление иногда. — а Камье: — Как ты полагаешь, там черви.?
— Прости, — сказал Камье, — о чем это ты говорил?
— Нет-нет, — сказал Мерсье, — ты.
— Нет-нет, — сказал Камье, — ничего достойного внимания.
— Все равно, — сказал Мерсье, — давай обсудим.
— Уверяю тебя, — сказал Камье.
— Прошу тебя, — сказал Мерсье.
— После тебя, — сказал Камье.
— Я перебил тебя, — сказал Мерсье.
— Я перебил тебя, — сказал Камье.
Вновь наступило молчание. Нарушил его Мерсье. Или, вернее, Камье.
— Ты простудился? — сказал Мерсье.
Потому что Камье закашлялся.
— Рановато еще быть уверенным, — сказал Камье.
— Надеюсь, ничего страшного, — сказал Мерсье.
— Какой замечательный день, — сказал Камье.
— А разве нет? — сказал Мерсье.
— Какое замечательное болото, — сказал Камье.
— Замечательнейшее, — сказал Мерсье.
Мерсье демонстративно поглядел на вереск и недоверчиво присвистнул.
— Под ним торф, — сказал Камье.
— Кто бы мог подумать, — сказал Мерсье.
Камье опять закашлялся.
— Как ты полагаешь, — сказал Камье, — там черви такие же, как в земле?
— Торф обладает удивительными свойствами, — сказал Мерсье.
— Но черви там есть? — сказал Камье.
— Может, нам сделать маленькую ямку и посмотреть? — сказал Мерсье.
— Разумеется, нет, — сказал Камье. — Что за идея.
Он закашлялся в третий раз.
День действительно был притяный, по крайней мере из тех, что отдельным своими моментами сойдут за приятный, однако холодный, и ночь на носу.
— Где нам ночевать, — сказал Камье, — мы подумали об этом?
— Странное впечатление, — сказал Мерсье, — странное впечатление иногда, будто мы не одни. У тебя нет?
— Не уверен, что я понимаю, — сказал Камье.
То вовсю, то еле-еле, в этом весь Камье.
— Как будто присутствие кого-то третьего, — сказал Мерсье. — Окутывающего нас. Я чувствовал это с самого начала. А я все что угодно, только не медиум.
— Тебя это беспокоит? — сказал Камье.
— Сперва не беспокоило, — сказал Мерсье.
— А теперь? — сказал Камье.
— Теперь начинает беспокоить немного, — сказал Мерсье.
Ночь действительно была на носу, и для них хорошо, пускай сами они, возможно, и не признавали этого, что ночь была на носу.
— Проклятье, — сказал Мерсье, — кто, черт побери, ты такой, Камье?
— Я? — сказал Камье. — Я Камье, Фрэнсис Ксавье[44].
— Я мог бы и себе задать тот же вопрос, — сказал Мерсье.
— Где мы намерены провести ночь? — сказал Камье. — Под звездами?
— Есть развалины, — сказал Мерсье. — Или можем идти, покуда не рухнем.
Немного спустя они и действительно подошли к развалинам дома. С вида — доброй полувековой давности. Была почти ночь.
— Теперь мы должны выбрать, — сказал Мерсье.
— Между чем и чем? — сказал Камье.
— Развалины или изнеможение, — сказал Мерсье.
