Грэм Грин - Человеческий фактор
Из дальнего угла раздался голос Персивала. Кэсл даже не заметил, что он там сидит.
– Мне лично всегда больше нравилось Девятое управление.
– А чем Девятое управление занимается? – спросил Лэйкер, поглаживая усы. Всем своим видом он давал понять, что принадлежит к числу немногих военных среди ответственных сотрудников Управления.
– Не помню уже, – сказал Персивал, – но их люди всегда казались мне более дружелюбными.
Чилтон отрывисто пролаял – такой у него странный был смех.
– А они не занимались устройством побегов во время войны, или этим занималось Одиннадцатое управление? – заметил Уотсон. – Я не знал, что они еще существуют.
– Я, правда, давно никого из них не видел, – сказал Персивал с видом доброго врача, успокаивающего пациента. Казалось, он описывал симптомы гриппа. – Возможно, сложили вещички, и дело с концом.
– Кстати, – спросил шеф, – Дэвис тут? Есть одно донесение, которое я хотел с ним обсудить. По-моему, я не встречался с ним во время моего паломничества в Шестой отдел.
– Он у дантиста, – сказал Кэсл.
– Мне он об этом не доложил, сэр, – съябедничал Уотсон.
– Ну, дело, в общем, не срочное. В Африке никогда нет ничего срочного. Перемены происходят медленно и, как правило, ненадолго. Хорошо бы, так же было в Европе. – И, собрав свои бумаги, шеф тихо выскользнул из помещения – так уходит хозяин, решивший, что вечеринка пойдет куда лучше без него.
– Странно, – заметил Персивал, – когда я осматривал на днях Дэвиса, его жующий аппарат был в отличном состоянии. Он сказал, что с зубами у него никогда не было проблем. Я не обнаружил у него даже зубного камня. Кстати, Кэсл, добудьте-ка мне фамилию его дантиста. Мне это нужно для медицинской картотеки. Мы любим в случае надобности рекомендовать своих врачей. Так оно безопаснее.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Доктор Персивал пригласил сэра Джона Харгривза отобедать с ним в клубе «Реформа» [лондонский клуб, членами которого являются высшие государственные чиновники, политические деятели, видные журналисты; основан в 1832 г.]. У них вошло в привычку раз в месяц, по субботам, когда большинство членов клуба уезжает из города, обедать поочередно в «Реформе» и в «Путешественниках» [фешенебельный лондонский клуб, членами которого являются многие английские дипломаты и бизнесмены]. Дома с высокими окнами окаймляли Пэлл-Мэлл, серо-стальную, словно викторианская гравюра. Бабье лето подходило к концу, часы уже были переведены на зимнее время, и приближение зимы чувствовалось в легчайшем ветерке. Обед начался с копченой форели, что побудило сэра Джона Харгривза сказать доктору Персивалу, что он серьезно подумывает, не зарыбить ли речушку, отделяющую его парк от сельскохозяйственных угодий.
– Мне потребуется ваш совет, Эммануэл, – сказал он. Они называли друг друга по имени, когда были одни.
Довольно долго они говорили о ловле форели, или, вернее, говорил доктор Персивал: Харгривз на этот счет ничем не мог блеснуть, но он знал, что доктор Персивал может разглагольствовать о рыбной ловле до ужина. Однако, по счастью, в разговоре промелькнуло упоминание клуба «Реформа», и беседа перешла на другую излюбленную тему.
– Будь я человеком совестливым, – заметил Персивал, – я бы ни за что не остался тут в членах. Остаюсь же я потому, что кухня тут – и, простите, Джон, копченая форель в том числе – лучшая в Лондоне.
– Кухня у «Путешественников» нравится мне не меньше, – заметил Харгривз.
– А-а, но вы забываете о нашем мясном пудинге с почками. Я знаю, вам это будет не по душе, но я предпочитаю его даже пирогу вашей супруги. Тесто ведь не пропитывается мясным соком. А пудинг его в себя вбирает. Пудинг, если можно так выразиться, как бы соединяется с соком.
– Но почему при этом страдает ваша совесть, Эммануэл, если считать, что она у вас есть, хотя это и весьма маловероятно?
– Вам, должно быть, известно, что членом клуба можно стать, лишь подписав декларацию в поддержку Акта о реформе тысяча восемьсот шестьдесят шестого года. Акт этот, правда, не такой уж плохой, как некоторые последующие, – он все-таки дал право голоса восемнадцатилетним, но одновременно распахнул ворота перед весьма пагубной доктриной: каждый человек имеет право голоса. Даже русские провозгласили теперь это в пропагандистских целях, но они оказались не дураками и ставят на голосование лишь то, что не имеет никакого значения в их стране.
– Какой же вы реакционер, Эммануэл! А вот в том, что вы сказали про пудинг и тесто, мне кажется, что-то есть. В будущем году можно попробовать приготовить пудинг… если нам еще по средствам будет охота.
– Если она будет вам не по средствам, то исключительно из-за того, что каждый имеет право голоса. По-честному, Джон, признайте, какую мясорубку породила эта дурацкая идея в Африке.
– Мне думается, нужно время, чтобы подлинная демократия заработала.
– Такого рода демократия никогда не заработает.
– Неужели вы действительно хотели бы вернуться к тем временам, когда правом голоса обладали только домовладельцы, Эммануэл? – Харгривз никогда не мог определить, насколько доктор Персивал говорит серьезно.
– Да, а почему бы и нет? Уровень дохода, дающий право голоса, должен, конечно, каждый год меняться с учетом инфляции. Нынче он, пожалуй, мог бы составлять четыре тысячи в год. В таком случае шахтеры и докеры получили бы право голоса, а это избавило бы нас от многих неприятностей.
После кофе они по взаимному согласию спустились с широких ступеней времен Гладстона [Гладстон Уильям Юарт (1809-1898) – английский государственный деятель, в течение многих лет был лидером либеральной партии] и вышли на холод серой Пэлл-Мэлл. Старое кирпичное здание Сент-Джеймсского дворца [бывшая королевская резиденция в Лондоне, построен в XVI в.; перестроен после пожара 1809 г.] догорало в сером воздухе словно затухающий костер, и стоявший на часах солдат мелькнул багрянцем мундира, будто последняя вспышка огня. Они пересекли улицу, вступили в парк, и доктор Персивал сказал:
– Вернемся на минутку к форели…
Они выбрали скамейку, откуда видны были утки, легко, словно намагниченные игрушки, скользившие по поверхности пруда. Оба были в одинаковых толстых твидовых пальто – в таких ходят люди, предпочитающие жизнь за городом. Мимо прошел мужчина в котелке, он нес зонтик и шел насупясь, думая о чем-то своем.
– Это Брауни – с "и" на конце, – заметил доктор Персивал.
– Какую уйму народу вы знаете, Эммануэл.
– Один из советников премьера по экономическим вопросам. Вот ему, сколько бы он ни зарабатывал, я бы права голоса не дал.
– Ну-с, поговорим немножко о делах, не возражаете? Мы теперь одни. Вы, очевидно, опасаетесь, что в «Реформе» подслушивают.
– А почему бы и нет? Когда там такое скопище фанатиков, ратующих за то, чтобы каждый имел право голоса. Если они способны были дать право голоса шайке каннибалов…
– Не надо третировать каннибалов, – сказал Харгривз, – среди моих лучших друзей есть каннибалы, а теперь, когда этот Брауни с "и" на конце уже не может нас услышать…
– Я очень тщательно проверил все вместе с Дэйнтри, Джон, и лично я убежден, что Дэвис – тот, кого мы ищем.
– А Дэйнтри тоже в этом убежден?
– Нет. Все ведь основано на предположениях – иначе и быть не может, – а у Дэйнтри ум юриста. Не стану делать вид, что мне нравится Дэйнтри. Полное отсутствие чувства юмора, но, естественно, очень добросовестный. Две-три недели тому назад я провел вечер с Дэвисом. Он не законченный алкоголик, как Бэрджес и Маклин, но пьет много… и, по-моему, стал больше пить с тех пор, как мы начали его проверять. Подобно тем двоим, а также Филби, он явно находится в состоянии стресса. Что-то вроде маниакальной депрессии… а маниакальной депрессии обычно сопутствует шизофрения, свойственная двойному агенту. Он стремится за границу. По всей вероятности, так как знает, что находится под наблюдением, а возможно, потому, что ему запретили удирать. Он, конечно, уйдет из-под нашего контроля в Лоренсу-Маркише и одновременно будет находиться в весьма полезном месте для них.
– Да, но доказательства?
– Пока они несколько фрагментарны, Джон, но разве можем мы ждать убедительных доказательств? Мы же не собираемся отдавать его под суд. Другая вероятность – Кэсл (вы со мной согласились, что Уотсона мы можем исключишь), и мы не менее тщательно проверили Кэсла. Счастливый второй брак – первая жена погибла в блицкриге: выходец из хорошей семьи: отец был врачом – эдаким старомодным фельдшером, членом лейбористской партии, но, прошу заметить, не клуба «Реформа», из тех, кто лечил людей от рождения до могилы и забывал послать счет; мать все еще жива – была старшей медицинской сестрой во время блицкрига, получила Георгиевскую медаль. В известной мере патриотка, посещает собрания консерваторов. Согласитесь, хорошая порода. Никаких признаков, что Кэсл сильно прикладывается к бутылке, и денег на ветер он не бросает. А Дэвис немало тратит на портвейн и виски и на свой «ягуар», регулярно ставит на тотализаторе, изображает дело так, будто хорошо знает правила и потому много выигрывает, – классическое объяснение, когда тратят больше, чем зарабатывают. Дэйнтри говорил мне, что Дэвиса как-то поймали: он выносил со службы донесение от агента Пятьдесят девять-восемьсот. Дэвис сказал, что собирался прочесть его за обедом. А потом, вы, конечно, помните тот случай, когда у нас было совещание с Пятым управлением и вы хотели, чтобы Дэвис на нем присутствовал. Так он якобы отправился к дантисту, на самом же деле ни у какого дантиста он не был (зубы у него в отличном состоянии – я это сам знаю), а через две недели мы получили доказательство новой утечки.
