Ирада Вовненко - Влечение. Истории любви
– Как вы могли подумать, право. Это всего лишь билеты в театр.
Софья смеется. Действительно, как она могла подумать? Право...
Отвратительно жирный голубь независимо расхаживает за стеклом, иногда что-то склевывая у себя под тонкими красными ногами; на его подвижную сизую голову плавно опускается желтый лист. Потом другой. Голубь с неудовольствием улетает – чертов ноябрь, думает Софья, скучный месяц. Мелко-мелко трясет головой, как будто физически хочет изгнать дурные мысли. Отпивает остывшего чаю. Поправляет браслет на руке. Желтые топазы. Подарок мамы.
А в театр она вряд ли пойдет. Ну какой театр, как сказал этот красный кавалерист, «право»... Ей не хватает времени, чтобы нормальный маникюр сделать. Вчера целый день была вынуждена маскировать руки то сумкой, то полою пальто, то чем.
Софья неодобрительно осматривает короткие и почему-то синеватые ногти, отпивает чаю еще, вздыхает и открывает все-таки конверт, он не заклеен, и сделать это легко.
– Мама, – звонит она минутой позже домой, – мамочка, я сегодня задержусь. Ты не волнуйся, дорогая, ложись спать. Нет, не совсем. Мамочка! Перестань. Право...
Повторяет еще раз приглянувшееся слово дня: мама не перестает маниакально подыскивать Софье жениха. Сколько можно. Право...
Роняет гладкий высокий лоб в руки без маникюра, остается так какое-то время. Смотрит в окно. Недавний голубь вернулся и удовлетворенно поглядывает по сторонам. Сколько же лет прошло, думает Софья, голубь улетает, – двадцать. Много.
Встает, просит секретаря редакции собрать намеченное совещание.
Рассматривает себя в безразличном сверкании зеркала: каштановые волосы гладко причесаны, темно-зеленый строгий костюм, белое кружево рукава блузы чуть выбилось, поправляет рукав.
* * *Раньше большая белая школа была мужская, а маленькая желтая – женская, и старожилы района рассказывали, что тропа между ними никогда не заносилась снегом более чем на пять минут, но уже лет шестьдесят как большая белая – просто школа, а маленькая желтая – музыкальная.
Соня шла домой и яростно тащила за собой мешок с обувью, иногда она останавливалась и так же яростно растирала истерзанную правую коленку: разорванные колготки и созревающий багровый синяк, завтра он станет черным, послезавтра – синим, а еще через неделю пройдет, у Сони большой опыт по части синяков. Все свободное время она проводила в мальчишеской хулиганской компании, то зависая на заборах, то прыгая по гаражам.
Дома она, побросав влажно-шерстяной кучей зимнее барахло, залезла на кровать, закуталась в одеяло, оставила только небольшое отверстие для дыхания, сделавшись похожей на спеленатого младенца.
– Вот назвали меня Соней, – выразительно сказала она подушке, – вот и не удивляйтесь, пожалуйста, что я всегда сплю... – И закрыла глаза. Ко снам Соня относилась серьезно, выписывала некоторые в специальную тетрадочку, пересказывала их потом товарищам, согреваясь в каком-нибудь подъезде.
Сонина мама, Ангелина Витальевна, была как раз учительница музыки в маленькой желтой школе, бывшей мужской; происходила она из хорошей семьи, большая часть бедных предков ее традиционно упокоились на грустно известном кладбище Сент-Женевьев-дю-Буа, а вот ветвь Ангелины Витальевны – нет, осталась в России, так получилось.
Соня как должное воспринимала простой ежедневный обед с крахмальными салфетками в начищенных серебряных кольцах с монограммой и многими тарелками тонкого фарфора, включая пирожковую.
Ангелина Витальевна, добрейшая и мягчайшая женщина, не настаивала, чтобы вольнолюбивая Соня занималась музыкой, хотя голос девочки был куда как хорош – необычно низкий, завораживающий. На самом деле Соню это расстраивало до поры, никого завораживать она не хотела, басить тоже, а хотела быть как все. Более всего подросток желает быть как все, но у нее этого никогда не получалось. Окончательно определиться со своими приоритетами Соне удалось в шестнадцать лет. У Сони появился кумир.
Она увидела по телевизору концерт Елены Образцовой. Голос этой красивой женщины был невыразимо прекрасен. На следующий день они вместе с мамой скупили все имеющиеся в магазине пластинки оперной дивы, открытки с ее изображением – полумер Соня не признавала.
* * *Разумеется, с недостойными ногтями ничего радикального предпринять не удалось, не хватило времени, и Софья, занимая свое место в хорошей гостевой ложе около сцены, расстроенно сжимает руки в кулаки.
– Разрешите?
Мужчина в темно-сером костюме и странной для вечера ядовито-зеленой рубашке вопросительно смотрит на нее. За его загорелую руку цепляется девушка лет восемнадцати в сверкающем стразами наикратчайшем платье.
«Дочь или любовница?» – мельком думает Софья и привстает, пропуская пару.
Надорванный контролером билет она мнет в руках, перегибая и сворачивая многократно.
– Благодарю вас. – Темно-серый костюм склоняет аккуратно причесанную темноволосую голову.
– Не стоит, – Софья на мгновение замолкает, – право...
* * *Та весна была особенная. Всё и все вокруг были наполнены всеобщей любовью, от телесного и духовного томления воздух в классе ощутимо сгущался и даже пах по-особому. Володька Крючков смотрел не отрываясь на пылающее ухо отличницы Аникеевой, отличница Аникеева четким великолепным почерком строчила письма красавцу Петрову, красавец Петров был равнодушен к девочкам, но ухаживания принимал, коллекционируя любовные записки одноклассниц.
Серега Павловский с незамысловатой кличкой Павлуха смотрел на Соню. Его мать, школьная уборщица и сторож, неодобрительно отзывалась о важной Ангелине Витальевне в длиннополой лисьей шубе, с которой встречалась на собраниях, – буржуйская семейка, говорила мать, торопливо закуривая, вот терпеть я таких не могу.
Серега не прислушивался к материнскому ворчанию, ему было некогда: он зарабатывал деньги. Сразу после зимних каникул он решил, что сделает Соне царский подарок на Восьмое марта – корзину цветов. Даже ходил несколько раз, приценивался в магазин «Цветы Болгарии» на «Горьковской». Там было обморочно тепло и сильно пахло водой. Тонкая, как швейная игла, девушка уворачивала белые розы в красную гофрированную бумагу и беседовала с желтой телефонной трубкой, зажатой между плечом и ухом: «Да... да... ты абсолютно права, но, если подумать, то тоже самое можно сказать и о Валентине...» Облюбованная Серегой корзина с лилиями потянула на сто пятьдесят рублей – огромная сумма, две с половиной зарплаты матери, школьной уборщицы и сторожа. В смятении он удалился.
Рослый широкоплечий Сергей выглядел много старше своих лет и с легкостью пристроился в молочный магазин по соседству – разгружать ночами огромные фляги с молоком и жидкой комковатой сметаной.
Вечером предшествующего дня он вновь стоял в магазине болгарских цветов, перед девушкой тонкой, как швейная игла. Не в пример прошлого случая, она была серьезно занята – вокруг толпились сердитые озабоченные мужчины в меховых шапках и требовали мимоз.
Соня же провела этот вечер чудесно – с мамой, Ангелиной Витальевной, они пили чай со смородиновыми веточками и придумывали фасон нового платья для Сониного дня рождения. Девочке очень нравились нюансы, бантики или рюшечки, подчеркивающие женственность и линию гибкой фигуры. Разошлись глубоко за полночь, и Соня просмотрела удивительный сон о том, как она плывет на корабле по морю с теплой водой изумрудного цвета.
Поэтому предпраздничным утром следующего дня Соня опоздала в школу. По правде говоря, она даже не успела толком причесаться, каштановые волосы густой гривкой лежали на плечах и стояли немного над головой.
Забежав в класс, она отдышалась и увидела на своей парте корзину белых лилий. От изумления Соня даже не поздоровалась с учительницей, за что сразу безжалостно была вызвана к доске.
После звонка одноклассники с шумом покидали свои места, слышались привычные выкрики «дурак!» и «сам дурак!». Соня с благоговением рассматривала свои лилии, чуть поглаживая пальцем яркие глянцевитые листья. Запах от букета был настолько осязаем, что его хотелось погладить пальцем тоже. Сергей глубоко вздохнул, подошел к Соне и сказал, чуть заикаясь от волнения:
– Соня, можно сегодня тебя проводить?
Она посмотрела. Кивнула головой. Волновалась тоже, конечно.
После уроков они медленно шли к Сониному дому. Вряд ли Сергей что-либо сохранил в памяти после этой прогулки, кроме ритмично взлетающих Сониных волос – каштановой гривки, и густого аромата лилий.
Соня бодро рассказывала, тем не менее, как ей хочется увидеть море, о новом чудесном платье, которое скоро пошьет мама, о любимой певице. Прощаясь, она, неожиданно присмирев, тихо проговорила:
– Пока.
– Пока, – эхом ответил он.
Теперь каждый день Сергей провожал Соню домой. И было им хорошо. Иногда они держались за руки, переплетая пальцы, и это было тоже хорошо, еще лучше. Иногда они поднимались на Сонин этаж и до боли в распухших губах целовались на лестнице. Соня закрывала глаза, а Сергей – никогда. Иногда он расстегивал три пуговицы ее форменного платья и несмело, но отыскивал ее небольшую грудь, поглаживая нежно, по-мальчишески. Иногда Соня с закрытыми глазами осторожно расстегивала брюки и вслепую удивлялась тому, что росло и менялось в ее вздрагивающей руке.
