Юз Алешковский - Маленький тюремный роман
— Вот какие ха-ха-ха, ни хуя себе какая ожидает нас с тобою не рыбная солянка, а самая что ни на есть уха!.. если ты, в натуре, что-то прозреваешь, то ответь — извини уж, своя рубаха ближе к телу — выйду я отсюда на волю, или не выйду, и это все, что хочу знать.
— Не только выйдешь, но и вернешься на сцену — будь, Дима, спок, как йог, взирающий на свой пупок, как любила говорить моя матушка.
— Тогда почему сам-то ты ни хрена не знаешь насчет своей судьбы?.. это, согласись, ее довольно странная сюжетная неувязка с данной трагедией.
— Сапожник, Дима, как известно, ходит без сапог, истинный поэт до последних минут жизни ждет идеальнейшую из женщин, властительный тиран ни на секунду — из-за отсутствия у него души — не обретает спокойствия, ну и так далее.
— Значит, актер за какие-то бурные аплодисменты всего зала тоже не имеет в жизни ничего такого основательного — одно пожизненное лицедейство, так?
— Мне кажется, Дима, что за любой божий дар приходится так или иначе расплачиваться, причем, не обязательно трагически. — Отличная постановка вопроса… вот отыграю свое еще часика два и постепенно начну выходить из роли, что, как видишь, потрудней, чем выкарабкиваться из запоя… все, хватит, желаю вернуться на порядочную сцену, верней, на сцену порядочности, где я им, блядям, и всему народу такую замастырю трагедию, что глаза на лоб полезут от ужасов жизни… я, сука, не Гамлет — не хера мне думать — быть или не быть? когда надо быть, быть и еще раз быть, а все они пусть гниют заживо, что со мной, по их вине, и происходит третий уж год.
Он, подойдя к двери, забарабанил кулаком по кормушке, затем согнулся, схватился за живот и застонал; кормушка вскоре открылась.
— Гражданин надзор, язва, видать, открылась, подыхаю, в животах схватило и не отпускает, мне бы пару ложек соды, а вода есть.
Это, как понял А.В.Д., был сигнал Димы для сообщения шефу о немедленном вызове из камеры по важному делу. — Какая еще такая на хер сода врагу народа, да еще на ночь глядя, когда ужин вон несут? — Не до жратвы, начальник, хули ты рот раззявил? — валяй, действуй.
Кормушка захлопнулась; Лубянов, по профессиональной актерской инерции, охая от боли, повалился на койку лицом вниз; А.В.Д., массируя ему спину, тихо, но очень внятно повторил все, что тот, не рассусоливая, должен выложить своему шефу. — Главное, непременно добавь, что я, когда выбили глаз, в полуобмороке услышал разговор Дребеденя по телефону о грядущих в наркомате переменах, когда он так отыграется на некоторых умниках, так нассыт им прямо во вредительские их очи и не утрет шмурыльники, что комната смеха позавидует… прямо так и скажи, дескать, видно даже по мелким пешкам, как в воздухе носится нечто для вас, следовательно и для меня, предчувствие крайне неблагоприятного оборота событий. — Ролевое задание уяснил до самого что ни на есть занавеса, но, видимо, шеф дернет только завтра… хотя они тут привыкли, ежовские пидарасы, мантулить в три смены: взяли на себя почетную вахту перед первым маем и свято блюдут график приведения в исполнение высших мер наказания… как говорится, сегодня больше, чем вчера, а завтра больше, чем сегодня… надо бы сказать в этом месте, что я всехних ихних мам ебал, но временно уж воздержусь… очень, поверь, просто и очень приятно вспоминать человеческую речь, ведь я интеллигентно воспитанный дворянин, Саша, мне остоебенила сраная эта роль… я бы, бля буду, сейчас сыграл без репетиции необыкновенно трудного иудея-пожарника в «Преступлении и наказании», а то и самого Порфирия… но черт со мной, главное, опередить Дребеденя, ибо он и не человек — это какая-то бронемандавошка на запасном пути к моей свободе… учти, в данный миг воплю для надзора: «ой, блядь, режет, ой, болит, ох, падла, крутит, не могу-у-у, нет моих сил!».. мы еще посмотрим, Саша, кто кого замочит… смеется тот, кто смеется последним, а плачет первым — сегодня Дребеденевская очередь похныкать.
Им, как выразился Дима, притаранили ужин, но ему самому было не до перловой кашки, а вот донельзя возбужденный А.В.Д. заставил себя съесть обе порции и выпить кружку кипятка.
«Кто знает, — думал он, — возможно, это самый ответственный момент в моей жизни… так что же день грядущий мне готовит?.. ангел-хранитель, друг ты мой пожизненный и посмертный, помоги вызволить несчастных из обездушенных застенков одной шестой света».
Дверное «очко» больше не поскребывало — не открывалось; поэтому Лубянов, казалось, успевший сбегать за кулисы, где мастерски изменил внешность и настроился на иной стиль речи, с большой охотой принялся выкладывать А.В.Д. историю своей невероятной судьбы.
14
— Ты ведь знаешь, я не говорун вроде тебя и с детства имею слабосилку мысли, но, даю слово, отвык от нормального разговора, так что извини, если что не так… однажды, после «Дяди Вани», разгримировываюсь, мурлыкая «цыпленок жареный, цыпленок пареный ходил по улице гулять, его поймали, арестовали, велели пачпорт показать»… а сам думаю: эх, Дымок — так звали меня и коллеги и дамы — впереди тебе сегодня корячится кабачок с двумя распутными фигурами наилегчайшего — для безтветственного мужчины — поведения и превеселого нрава… поскольку всего с одной дамой я с юности превращался в полнейшего импотента, параличом разбитого, как будущий Мавзоленин… ты не вздрагивай, Саша, кто-кто, где-где, а тут Лубянов имеет право на полнейшую свободу любого слова, заметь, лю-бо-го… один тут дурень, корпусной из комсомолии, жлобина и мудак, донес на мою служебную откровенность… ну его тут же, засранца, разжаловали и бросили зав. прачкой кровавого нижнего белья и прочей одежки врагов народа… так вот, не знаю почему, но с юности ни хера у меня не получается никакой палки тет-а-тет лишь с одной прелестной фигурой без трусиков… ты сам-то, обобщая, бабник?.. не отвечай — вижу, что представляешь из себя адепта лебединого либеде, как говорит Учитель, а я — так гамандрил… учти, речь идет не просто о половушной распущенности и приапической наклонности, а, как увидишь, о трудности устройства судьбы пропащей моей личности… однажды подсаживают меня же к одному профессору психиатрии вредительского фрейдизма, что автоматом тянуло на вышку… вроде бы он пытался загипнотизировать генсека, дабы настроить его пойти по пути национал-фашистского варианта социализма, а также развивал у своих психов какой-то Эдипов комплекс и внушал им срочно организовать группу для покушения на жизнь отца народов… ну его до полусмерти исколошматили, перебили ребра, однако он был упрям: не желал колоться, всего лишь стонал и требовал довести вживую пришиваемое, как и тебе, дело, до самого Сосо, которому он еще при Троцком ремонтировал полетевшие нервишки… ну я рассказал профессору о своем пристрастии к дабл-дамочкам и попросил, если он в силах, разобраться с такой дерзкой ненормальностью половой жизни человека и артиста… а он, хоть и харкал кровью, говорит, что все это у меня от инфантильной жадности на секс и запущенного расщепления грешного моего эго на множество сценических ролей, которыми я великолепно, но бессознательно овладеваю, подобно тому, как сие же выделываю с обеими дамами… за сей диагноз я его спас от мучений, но о моей ролевой установке — позже… короче, умываю в уборной рыло после «Дяди Вани» и выстраиваю симпатичную перспективу жизни: коньячок у меня впереди, не запойного, конечно, характера, шашлычок, танцы-шманцы-обжиманцы… я всю жизнь так и пел: щас бы братцы рюмку водки сцену и кровать а на остальное чтоб оно пропало с Эйфелевой башни мне насрать… вот и досрался, блядский род, домурлыкался — ах, хули уж тут сожалеть задним числом?.. буду лаконичен, я первый раз, Саша, с нормальным человеком беседую, находясь под колуном… заходят в мою уборную — ты же понимаешь, как в свою, — трое в форме… у одного — звездочки в петлицах, у двоих — по шпале на рыло… тут тебе и синий кант, и хозяйское, сука, хамство во взгляде, и сапоги шевровые блестят, в общем, шерсть-бостон и коверкот-рязань… как тут коротко не вспомнить мой первоапрельский розыгрыш нашего Станиславского… звоню ему однажды и говорю начальственно плебейским баритончиком, что так, мол, и так, беспокоит вас начальник отдела Управления НКВД по связям с общественностью полковних Шнеерсон… потеряете ради родины полчасика в приватной беседе о крайней необходимости назначения на главную роль в расистской трагедии «Отелло» настоящего негра из рядов американской компартии… пропуск заказан… кроме того, органам необходима консультация с вами лично по поводу эффективно короткой оперативной подготовки нашего человека к безупречному выполнению важнейшей задачи века вдали от той же родины… а Станиславский, ты подумай, узнал мою дикцию и с ходу не просто отбривает-отчекрыживает, а орет: «Не верю, негодяй, ебит твою в душу мать!» — и бросает трубку… ну мы там в компашке чуть не обоссались со смеху… при встрече он и говорит мне: «Нарабатывать надо, Дымок, мастерство вживания в любую роль, а не прыгать с бабы на бабу и не хулиганить, а то погоришь»… как в воду глядел Учитель… короче, заходят в мою уборную чекисты и звездочки в петлицах сходу говорят: — Фамилия Лубянов является яркой приметой положительной синхронности, а она есть знак правильности, выбранного мною метода следствия, каковой подсказан вашей гениальной игрой и высокопроцентной вживаемостью в любую порученную роль… я лично посидел на всех ваших спектаклях и усердно прочитал статьи театроведов о наличии у вас редчайше непринужденного артистизма, грех который не поставить на удовлетворение большой нужды нашей партии, страны и народа в период резкого обострения классовой борьбы.
