Ребекка Миллер - Частная жизнь Пиппы Ли
Однажды вечером, когда мистер Браун после ужина брел по коридору, я, скатившись по недлинному лестничному пролету, приземлилась у его ног. Благодаря нехитрому трюку, я потянула лодыжку, и ему пришлось отвести меня в школьный лазарет. От любимого пахло тальком. Прихрамывая, я в какой-то момент ухитрилась коснуться губами его уха. Мистер Браун густо покраснел, и я поняла: мои усилия не напрасны. С тех пор он звал меня по имени и неизменно спрашивал, как дела. Пару раз, закончив смену, я замечала, что любимый слоняется по школьному двору, но при встрече со мной он ограничивался по-учительски теплым «Привет!».
Однажды я устала сильнее обычного: от бесконечных ножей и тарелок гудели руки. Мистер Браун спускался по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и уже собрался отделаться привычным кивком, когда я разрыдалась. Потекли сопли, колени задрожали, и мне пришлось сесть. Достав носовой платок, мистер Браун устроился рядом. Вытерев нос, я спрятала лицо между коленями. Я умирала и от смущения, и от счастья: ладонь любимого покоилась на моей пояснице.
— Что случилось, Пиппа?
— Наверное, просто устала.
— Неудивительно, работа после уроков — серьезное испытание для девочки твоего возраста. Неужели это необходимо?
— Да, необходимо, — буркнула я.
— Если поговоришь с родителями, они, вероятно…
— Проблема не в деньгах! Точнее, финансовые проблемы есть, но все не так плохо, и в течение учебного года я могу не работать.
— Тогда увольняйся, — категорично сказал мистер Браун. — Ты же не справляешься! Используй свободное время для учебы или отдыхай с подругами.
— Нет, не получится.
— Почему?
Я покачала головой, наблюдая, как мальчики возвращаются в жилые корпуса. Один пролетел мимо нас на лестницу.
— Пойдем со мной! — безапелляционным тоном велел мистер Браун и повел в здание с колоннами метрах в ста от столовой. Открыв переднюю дверь, он подтолкнул меня через фойе в какую-то комнату и включил свет. Это оказалась не просто комната, а класс: доска была исписана уравнениями. Я послушно села за парту, а мистер Браун устроился напротив.
— Ну вот, теперь нас никто не слышит. Объясни, что происходит!
Мой любимый превратился в учителя. Он наверняка миллионы раз оставлял после уроков проблемных мальчиков, выделяя их из общей массы, дабы посвятить несколько минут разговору тет-а-тет. С моей стороны было глупо надеяться на что-то большее.
— Ничего, — прошептала я, — просто… Мистер Браун внимательно слушал, но казался очень усталым. Я уже собралась махнуть на свою влюбленность рукой, серьезно собралась, но тут выручили слезы, горячим ручьем побежавшие по щекам.
Любимый сел на корточки рядом и положил руку на спинку моего стула.
— Просто что? — мягко уточнил он.
Я решила соврать. В такой момент сгодилась бы любая страшилка: мистер Браун поверил бы и пожалел. Однако на ум ничего не шло, поэтому я сказала правду:
— Если уволюсь, то не смогу вас видеть. Повисла тишина, и я заглянула ему прямо в глаза. Правда неожиданно придала сил: терять стало нечего, дурой я себя уже выставила. Мистера Брауна словно ударили под дых, на щеках проступили багровые пятна. Здорово, кровь выдает его с головой! Минута тянулась целую вечность, я видела, он колеблется: уступить моим чарам или отстраниться, Следовало как-то его подтолкнуть, и я рискнула.
— Я люблю вас! — выпалила я и тут же поняла, что совершила ошибку.
На секунду нахмурившись, мистер Браун убрал руку со спинки стула:
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать с половиной.
— Нельзя любить человека, которого не знаешь!
— Я знаю вас! Я знаю вас почти год: наблюдала за вами сначала в церкви, потом в столовой. Я знаю, вы несчастны, одиноки, подавленны и не чувствуете себя любимым. Привыкли, что никто вас не слушает, никто вами не интересуется. Вы просто мистер Браун, учитель, который решает чужие проблемы, как сейчас мою. — Он поднял на меня глаза, полные боли и удивления. — Вы ничего мне не должны! Только… не сомневайтесь, есть человек, понимающий… понимающий вас по-настоящему!
Его взгляд пронзал насквозь. В тот момент мы были так близки! Эндрю Браун, преданный своему делу педагог и подавленный женой муж, прожив всю жизнь в тоске и безнадежности, успел привыкнуть к этому состоянию. Но стоило юной девушке увидеть его истинную сущность, как…
Мистер Браун поднялся, разгладил вельветовые брюки и шмыгнул носом.
— Тебе пора домой, — заявил он, растянув губы в доброй грустной улыбке.
— Извините, — пробормотала я.
— Не извиняйся, Пиппа! Никогда не извиняйся за свои чувства!
Я бросилась вон из класса и, не останавливаясь, бежала до самого дома.
На следующий вечер, положив на его тарелку три склизких куска индейки и картофельное пюре с дополнительной порцией подливы, я почувствовала: мистер Браун на меня смотрит. Подняла голову — и вот они, янтарные в золотых крапинках, источающие тепло глаза. Тут вошла миссис Браун и взглянула на меня как на пустое место. Обвисшие щеки, унылая полоска рта — разве такой женщины достоин Мистер Совершенство?! Неделей позже, шагая после смены домой, я услышала любимый голос:
— Пиппа!
Я обернулась: мистер Браун стоял в нескольких метрах от меня и тяжело дышал, словно ему пришлось бежать.
— Привет! — сказала я.
— Не хочешь прогуляться?
Мы отправились в окаймлявший лужайку лесок. Взошла луна, и между редкими деревцами поднимался туман. Я поскользнулась на гнилой ветке, и мистер Браун взял меня за руку, однако, стоило впереди замаячить пожарному депо, тут же отпустил.
Депо пустовало. Аптека, винный магазин, кафе-мороженое — все здания казались странными и незнакомыми. Мы прошли до конца Ривер-роуд, затем вдоль берега реки. Холодный лунный свет озарял тропинку, протоптанную пожарными и детьми, после уроков бегавшими сюда курить. Я сама пару раз здесь была. Буквально несколько шагов по тропке — и мы присели на большую скалу, покрытую, как я уже успела выяснить, непристойными граффити.
Минут пять мы сидели, прислушиваясь к журчанию речушки. Вот теплая мягкая рука мистера Брауна накрыла мою. Я посмотрела на него: ночной сумрак почти полностью скрывал любимое лицо, виднелись только глаза. Господи, сколько боли! Я прижала ладонь к его щеке. А потом без всякого предупреждения Мистер Совершенство меня поцеловал. Усы оказались такими мягкими, а прикосновения языка — неожиданными, даже диковинными. По моим губам словно скользил шустрый влажный зверек.
Нас застукали одиннадцать месяцев спустя в узкой чердачной каморке, где Эндрю Браун готовился к занятиям и натаскивал отстающих. Полуодетые (мистер Браун запрещал мне раздеваться полностью), насытившиеся ласками, мы в обнимку лежали на диване и наблюдали за паучком, ползущим по серебристой паутине на потолке, когда послышался стук, дверь открылась и тут же закрылась. Кто это был, мы не разглядели, но мистер Браун, хлопнув себя по лбу, сразу вспомнил про встречу с мадемуазель Мартель, на редкость непривлекательной учительницей, по обмену прибывшей из Тулузы. А мы ведь даже дверь не заперли! Спустившись по пожарной лестнице, я побежала через лужайку домой и стала ждать.
Оказалось, эта француженка, мадемуазель Мартель, не одобряет половую связь с несовершеннолетними. Она подняла шум, и моего любимого уволили. Меня наверняка тоже бы прогнали, хотя в школьной столовой я больше не появлялась, поэтому точно не знаю. Зато в Оукли вызвали родителей. У Сьюки случилась истерика, и в кои веки она разозлилась по-настоящему.
Маму колотило, слезы лились рекой. «Как ты могла?» — вопрошала она. Прижавшись к стене, я смотрела на нее с фальшивым спокойствием, хотя на самом деле сердце едва не вырывалось из груди. Честер держал маму за руки, а папа засунул ей в рот пару таблеток успокоительного. Я хотела рассмеяться, но горло судорожно сжалось.
Я понимала, что расстроило маму. Проблема заключалась вовсе не в попранных моральных принципах, а в ревности, банальной ревности, от которой она сходила с ума. Хотя в принципе к тому времени Сьюки превратилась в обычную сумасбродку. Заторможенность и апатия моих братьев, их безжизненные взгляды и косноязычие объяснялись необходимостью защищаться от ее безумия и пренебрежительности.
Все четверо страдали хронической депрессией. А папа… скажем так, он нашел для себя оптимальный выход. Я целый год подслушивала его телефонные разговоры с миссис Герберт Оршлер. Словно по расписанию, они с ней встречались каждую пятницу в послеобеденное время. Любить бедняжку Сьюки стало некому. Потому что я решила уехать. План окончательно сформировался в ту самую минуту, когда Сьюки узнала новость. Ее личико сморщилось, как у ребенка, уронившего любимого мишку под колеса автобуса. Прощай, мишутка, прощай навсегда! После бурной сцены оставаться в доме я просто не могла: и без диплома по психологии было ясно, между мной и мамой что-то очень не так.
