Ираклий Квирикадзе - Пловец (сборник)
Поздно вечером, превратившись в гигантского светлячка, пробежал мимо друзей, не обратив на них внимания.
Но дня через три во время традиционного санаторского развлечения «бег в мешках» Зиновий Шалвович появился в веселой толпе зрителей, поздоровался с Ноэ, Красоткиным и стал следить за бегом, в котором лидировал Абаев. Проскакавшего сотню шагов в мешке победителя ожидал приз – флакон одеколона «Полярная ночь».
Зиновий Шалвович изъявил желание участвовать в состязании. Ему дали мешок, он влез в него и составил серьезную конкуренцию Абаеву. Он было обогнал водолаза, но у финиша Абаев оказался первым.
Бледный, тяжело дышащий, Метревели, выбираясь из мешка, сказал:
– Я не люблю проигрывать!
В следующий вечер Метревели вновь был на финише вторым.
Еще через вечер одеколон вновь достался Абаеву.
Робкий курортный роман Абаева и Поддубной распускал свои нежные лепестки. Водолаз дарил одеколоны массажистке.
Грек Илиопуло пел на балконе.
Парикмахер брил Зиновия Шалвовича и пел греческие песни.
– Чудесный человек! Работает в комиссии по организации высокого юбилея. Ведь скоро все мы семидесятилетие будем справлять Иосифу Виссарионовичу. Вся страна готовит подарки. Спрашивает меня: «Что бы ты лично подарил?» Что я, парикмахер, могу подарить? Бритву же не подаришь?.. – Илиопуло оглядел свое скудное парикмахерское царство.
Ноэ сидел с намыленными щеками.
Красоткин ждал своей очереди.
– Я бы подарил мед! – сказал Красоткин.
Вечером он подошел к Зиновию Шалвовичу и тихо спросил его:
– Как вы думаете, если я к семидесятилетию пошлю мед с моей пасеки, он получит его?
Зиновий Шалвович ответил так же тихо:
– Обязательно получит. Такие подарки ему очень, очень дороги.
Два дня не было видно Поддубной.
Два дня не было видно парикмахера Илиопуло.
Два дня не было видно Зиновия Шалвовича.
Первой появилась Поддубная. Она шла по аллее санаторского парка, несла маленький фанерный чемоданчик. Она шла и плакала.
Ноэ остановил Поддубную.
Сквозь слезы и всхлипывания он узнал о том, что Метревели усадил ее в свою машину и они поехали к Илиопуло на дачу. Она не знала, что они едут к Илиопуло. Метревели предложил ей прокатиться вдоль моря. У Илиопуло был накрыт стол. Был заколот один из павлинов, которых разводил Илиопуло. После ужина Илиопуло исчез. Зиновий Шалвович стал просить, потом требовать, чтобы она легла с ним в постель. Он кричал, что для нее должно быть счастьем спать с ним. Утром пришел Илиопуло. Узнав, что ночь прошла бесцельно, стал просить, а потом требовать, чтобы она не обижала такого человека, как Зиновий Шалвович.
Они сели все в машину и поехали далеко в горы к родственникам Илиопуло. Те тоже закололи павлина, странно, но все Илиопуло разводили павлинов. Их вновь оставили одних. Но она не сочла за счастье ложиться к нему в постель…
Сегодня утром ее позвали в санаторную дирекцию и уволили.
Ноэ выхватил у Поддубной фанерный чемоданчик.
Вместе с Поддубной и ее чемоданчиком он ворвался в кабинет главного врача санатория. Рядом с человеком в белом халате сидел милейший, ласково улыбающийся Зиновий Шалвович.
– Я скажу несколько слов. Но каждое из них запомните вы оба. Девочку эту не троньте. Это раз. Ты же свое отчество поменяй. Не позорь фамилию Метревели и имя отца своего. Он был достойным человеком… Ты же… – Ноэ остановился, подбирая точное определение.
Зиновий Шалвович Метревели, мгновенно оценив ситуацию, встал, пошел к выходу, у дверей обернулся и, обращаясь к главному врачу, сказал:
– Девочку эту оставьте, товарищ прав!
Зиновий Шалвович вышел.
Вернувшимся с водных процедур Красоткину и Абаеву Ноэ ничего не сказал.
Ночью в дальней аллее санаторского парка можно было наблюдать за странным зрелищем. С тихим стоном падал и поднимался, падал и поднимался фосфорический костюм. Темнота не позволяла разглядеть, что происходило с ним, что за сила валила его на землю. Глаз, освоившись с темнотой, мог бы разглядеть человека в черном, который бесшумными мощными ударами разил фосфорическую мишень, потом поднимал ее и вновь разил.
– Этого не надо было делать, товарищ Лобжанидзе!.. – произнес фосфорический костюм после последнего удара.
Красоткин первым уехал из Мацесты. Ноэ один провожал его на вокзале, так как Исидор Абаев слег с острым приступом радикулита.
– Ноэ, я приеду к тебе в Рачу со своими пчелами. Цветы Грузии пойдут им на пользу…
Днем раньше уехал Зиновий Шалвович.
Его провожал весь персонал санатория. Он, как и в день приезда, был вял, отсутствующим взглядом долго смотрел на девочку, которая поднесла ему прощальный букет цветов. Увидев Ноэ, он оживился, сделал к нему шаг, улыбнулся:
– До свидания!
Сел в машину. Она долго не заводилась. Метревели смотрел сквозь стекло на Ноэ своими серыми немигающими глазами. К машине протиснулся парикмахер Илиопуло. Ноэ положил руку ему на плечо. Илиопуло почувствовал, что рука Ноэ сжимает его тонкий, хрупкий затылок. Становилось больно, больнее… Илиопуло стал задыхаться. Метревели вновь улыбнулся. Машина тронулась. Ноэ убрал руку, повернулся и пошел к морю…
Утренним поездом уехал Абаев с Поддубной к своим осетинским родителям.
Вечерним поездом уехал Ноэ.
Ноэ возвращался в деревню, испытывая тревогу. Уезжая от пароходных гудков, от грязевых ванн, от лунных дорожек в море, он не чувствовал радости приближения к рачинским пейзажам. Месяц он отгонял от себя мысли об учительнице английского, жаждал излечиться от этого наваждения. Раскаленная сковорода, на которой он вертелся последнее время, стала остывать в период курортной жизни. Но, шагая по родным местам, он вновь почувствовал жар адовой сковородки.
Он рисовал встречу с учительницей английского. Он тихо шептал: «Опомнись, все кончено!» Но дрожь в теле, сухость во рту, блуждающий взор, с каким он поднимался по тропе к дому, – все это говорило о том, что выздоровления не наступило.
«Папуна Лобжанидзе женился на учительнице английского». Эту фразу произнесла Тасо после расспросов о Мацесте, после разглядывания туфель, привезенных отцом, после прикладывания к уху большой раковины, в которой слышался глухой шум морских волн.
Ноэ в этот момент стоял под грушевым деревом, рука его была поднята к спелой желтой груше, он уже вроде и сорвал ее, но фраза «Папуна Лобжанидзе женился на учительнице английского» заставила опустить руку, Ноэ посмотрел на траву, куда упала груша, и увидел мацестинскую ванну, откуда он, голый, только что вышел. Он долго смотрел, как опустошается ванна.
– Вот и все, – сказала и улыбнулась сестра. – Иди, чего ты стоишь голый.
Ноэ поднял голову и…
Как говорил потом врач-психиатр в Тбилиси, к которому возили Ноэ на исследование, у него наступило резкое нарушение в работе памяти. В какой-то момент «цепочка памяти» разорвалась, и он потерял свое прошлое.
Шесть лет Ноэ не узнавал никого. Он не узнавал даже себя. Улыбаясь, он говорил: «Я понимаю, что я жив, но не знаю, кто я такой».
По рачинской деревне ходил старый человек, бывший председатель колхоза, он не только не узнавал людей, но и не помнил названия предметов, животных, растений, он не знал, что дерево – это дерево, что камень – это камень, что корова – это корова.
При этом он был не сумасшедший, он был в здравом уме, конечно, если только можно назвать здоровым ум, из которого исчезла память, вытекла вся до капли, как лечебная вода из мацестинской ванны – последний образ, промелькнувший в голове Ноэ при известии о замужестве учительницы английского языка.
Жители деревни вначале с недоумением смотрели на человека, который долгие годы был их главой. Но, поняв, что его посетила странная болезнь, отогнали от него двух-трех наглецов, начавших развлекаться над неумением Ноэ отвечать на самые элементарные вопросы. Жители протянули руку помощи. Дом был полон припасов на зиму, собран виноградник.
Тасо следовала за отцом повсюду, так как если он уходил в лес, то мог заблудиться, не найти назад дороги. Однажды Тасо не уследила за ним, и деревня искала его ночью с факелами, под утро нашли, он спал в кустах ежевики.
Написали письма Захарию и Сандро. Сыновей не было в Тбилиси. Сандро уехал на заработки в Среднюю Азию: в моду входили лаковые туфли, и Сандро был одним из тех ловкачей, кто вывозил продукцию полулегальных обувных цехов за пределы республики.
Захарий к зиме появился в деревне. Он повез отца в Тбилиси. Показывал врачам. Ноэ прожил в доме у сына месяц. Потом жена Захария уговорила мужа вернуть отца в деревню под предлогом, что усмотреть за ним в городе трудно, он не сидит дома, за ним нужен глаз да глаз, а на улицах, куда он сбегает, – трамваи, машины. Однажды, когда Ноэ исчез на два дня, его искали по всему Тбилиси – и нашли в вагончике фуникулера. Он, оказывается, катался два дня вверх-вниз, его катали школьники, студенты, влюбленные, солдаты и просто бездельники. Захарий отвез отца назад в деревню.
