Владимир Орлов - Бубновый валет
Я взял в библиотеке том “Падения царского режима”, но и показания Вырубовой (правда, читанные мной не раз) не смогли отвлечь меня от паскудных соображений.
Встал и побрел в кабинет начальницы.
– Зинаида Евстафиевна, – сказал я, – вот вы тоже маетесь бездельем. Взяли бы и поведали мне историю тридцать девятого года. Как наш удалец, то ли Волгин, то ли Енисеев, стал Героем Советского Союза по списку Берии.
– Вовсе и не по списку Берии, – протянула Зинаида, не глядя на меня, – а по списку полярников, но будто бы по просьбе Берии…
Она сейчас же спохватилась:
– Ты что, Куделин? Что ты себе позволяешь? Почему ты придумал спрашивать о Деснине именно меня?
– Все уверены, что вы знаете об этой истории лучше других…
– Кто тебе сказал такую чушь? Небось этот прощелыга Комаровский! Он только и умеет что сажать футболистов! Ты, Василий, более никогда не спрашивай меня об этом.
– Вы, Зинаида Евстафиевна, добрейший по сути человек, а гремите, как Манефа у Островского. Хоть фамилию услышал – Деснин. А то все Волгин или Енисеев…
– Я сейчас тебе такую Манефу покажу, паршивец! Истинно Глумов! Простоты в тебе много, а мудрости – заметка курсивом. Вон в свою комнату и сидеть в ней, пока не вызовут!
Теперь я взял в библиотеке (она у нас была богатейшей) подшивки за месяц “Советского спорта”. Но все эти голы, шайбы, сицилианские защиты, маты в четыре ход отлетали от меня вслед за фрейлиной Вырубовой и редактором-секретарем следственной комиссии Александром Блоком, не нуждающимся еще в пайках. Да что это лезет мне в голову, отчего именно сегодня я поперся к Зинаиде с интересом к истории Героя-самозванца тридцать девятого года, обманувшего Берию (хоть фамилию узнал, надо полистать довоенные подшивки газет, не наткнусь ли я в них на корреспонденции Деснина?).
Я попробовал вернуться мыслями к Обтекушину. Неужели он впрямь жил таким бесхитростным, каким выглядел в письме? Неужели не был способен на выдумки и ухищрения? А я, что ли, способен на выдумки и ухищрения? Такой же придурок!.. Но стал бы я составлять временной график пребывания людей – хозяев и гостей – в комнате родителей жены? Нет, до такого занудства я вряд ли дошел бы. Но до своего занудства дошел бы… А как смаковал интонациями график декламатор Миханчишин!
Сидеть мне надоело, я спустился в буфет. Взял кофе, на пиво мелочи у меня не хватало. Но я увидел, что Петя Желудев, истовый пивник, пьет кефир, будто опасается огорчить какого-либо собеседника вызывающим размышления запахом. “И его, что ли, будут вызывать?” – задумался я. Предчувствие какой-то дряни и ледяной неизбежности коснулось меня. И тут я ощутил, как я одинок и на шестом, и на седьмом этажах, и во всем здании архитектора Голосова. И посоветоваться или поделиться своей тоской мне было не с кем. Не с Цыганковой же. Пожалуй, один Марьин был мне сейчас, неизвестно почему, близок, я спросил бы его кое о чем, но я не нашел Марьина. В пустоте коридора шестого этажа я углядел Башкатова, он несся с бумагами к двери машинописного бюро.
– Пусто и тихо вокруг, – сказал я. – С чего бы это?
– Доктор Пилюлькин зубы рвет, – рассмеялся Башкатов, он что-то жевал, крошки полетели из его рта. – А чему ты радуешься?
– А мне-то что? Я ему не нужен. У меня уши заложены.
– Послушай… – сказал я, мне хотелось продолжить сейчас разговор с Башкатовым, чтобы хоть на кочку вылезти из трясины одиночества, но слова не являлись. Тут я ляпнул:
– А дуэль будет?
– Какая еще дуэль?
– Ахметьева с Миханчишиным?
– Ну, ты хватил! – снова рассмеялся Башкатов. – На кой Ахметьеву эта дуэль! Это смешно вышло бы. То, что он благороден, Ахметьев показал, влепив пощечину Зятю, когда тот был в силе. Коли б Зять его вызвал – была бы дуэль. Но Зять извинился. А вчерашнее-то… Ко всему прочему публичные доказательства благородства – это уже перебор и близко к фарсу… Да и навредить дуэль могла бы Ахметьеву…
– А может, он и ищет вред себе, – предположил я, – чтобы освободиться от чего-то тяготящего его…
Башкатов минуту стоял молча.
– Мне это и в голову не приходило. Ты, Куделин, озадачил меня, – сказал наконец он. – А впрочем, не морочь меня. Иди, куда шел. И ни о чем не спрашивай.
И он, тряся листочками рукописей (“Дела!”), скрылся за дверью машинисток.
Спрашивать я мог лишь о солонках. Делать это мне было не рекомендовано.
Доктор Пилюлькин рвал зубы.
А может, и впрямь, подумал я, совершаются какие-либо медицинские собеседования. Мало ли в какие отдаленные и дикие места (с энцефалитными клещами, например) каждый день командируются наши сотрудники! Но мне-то, сразу же сообразил я, не предстоят командировки.
Это армейские дела, уверил я себя, армейские. Будут уговаривать идти служить в армию! Да что уговаривать! Вызнают степень моей ценности-незаменимости и загребут на два года. Известно, сейчас отлавливают среди молодых специалистов кандидатов в двухгодичники. Офицеры необходимы для заполнения штатных должностей. А потом, через два года, поди вырвись из армии. Зимой армия висела над Башкатовым, он кончал МВТУ, у него редкая для армии специальность, его намеревались брать и не на два года, а насовсем, в кадры. Башкатова газета отстояла именно как незаменимого, но отстояла чуть ли не на уровне военного министра. Меня-то небось турнут в политработники. И уж конечно никто не станет меня отстаивать. Попадет бумага к К. В., тот взглянет мельком: “А-а-а… Куделин-то… технический работник… пусть послужит… Пусть в армии мяч погоняет… ”
Я вернулся к себе в кабинетик понурый и скисший. Офицерство свое, человек гражданский, я видел в страшных снах. Мои пальцы, разворачивавшие “Советский спорт”, чуть ли не дрожали.
Лишь без пятнадцати час за мной явилась заведующая отделом кадров Алевтина Семеновна Зубцова, женщина лет сорока пяти, нынче скромно одетая, неслышная, нет, слова-то она произносила как раз громко, басовито. Вернее сказать – незаметная. По легенде, лет двадцать назад она ходила в секретаршах ромовой булкой и имела успех у мужиков. В нынешней Алевтине лишь угадывались ее прежние “убойные” формы. Пишущих сотрудников она не нанимала, командовала вроде бы лишь секретаршами и машинистками, но обо всех в редакции знала все. Приятельницы у нее были среди машинисток и машинисточек, те тоже знали все, и уж конечно – нет ли чего особенного в рукописях сотрудников, и в их собственных, и в тех, что они давали перепечатывать для себя.
– Куделин, пойдемте со мной, – сказала Алевтина Семеновна.
Сейчас же в дверном проеме возникла моя начальница, видно, что озабоченная.
– Ты, Василий, – сказала она, – не тушуйся. И ни о чем не забывай. Взвесь все в себе.
Алевтина быстро и неодобрительно взглянула на нее, но высказать что-либо Зинаиде Евстафиевне она не смогла. Или не позволила себе.
В коридорах она шагала за мной, я ощущал ее своим конвоиром, мне вспомнилась молва, что в молодости она хорошо стреляла. “Ну вот, сейчас и забреют, – тоскливо думал я. – Надо будет сказать им о родителях… единственный кормилец… Как же, возразят, а старшая сестра, которая замужем за полковником… Это тебе не дядечки из МГУ… Может, стоит попроситься служить в часть к полковнику?”
Алевтина Семеновна открыла дверь к себе в кабинет, пропустила меня вперед.
– Вот, Сергей Александрович, это Куделин. Василий… Я вам нужна сейчас?
– Нет, Алевтина Семеновна! – воскликнул Сергей Александрович. – Нет! Я и так отрываю вас от дел. И столько доставляю вам неудобств!
И Алевтина Семеновна удалилась от чужих дел к своим неудобствам.
Из-за собственных волнений собеседователя я разглядел не сразу (да и солнце было за его спиной). Понял только, что ему лет тридцать пять, что он среднего роста, белокурый, улыбчивый, скорый в движениях. Ладный мужичок. Первое же впечатление сообщило мне, что погон на нем нет и что автомат Калашникова на столе Алевтины не лежит.
– Сергей Александрович Кочеров, – шагнул ко мне собеседователь и протянул руку.
– Куделин… Василий…
– Э-э! Да вы мне этак пальцы сломаете! – воскликнул Сергей Александрович, но не поморщился, а заулыбался.
– Извините… – пробормотал я.
– Это я не должен был забывать о том, что вы, Василий Николаевич, в университете энергично занимались спортом, – и тут Сергей Александрович будто бы подмигнул мне:
– В ущерб науке… Или ваше увлечение наукой ослабло после истории с профессором Сходневым?
Поначалу последние слова собеседователя не показались мне существенными. Важнее для меня были напоминания о занятиях спортом. “Как же – забыл! Сейчас укажет: вон здоровяк какой, да ему пулемет на плечах носить, а он над бумажками посиживает. Под ружье, Куделин! Под ружье!” Но тут же подумал: “А с чего бы возник профессор Сходнев? Не взволновали ли кого изыскания Алферова и Городничего о корнях и родственных связях Кочуй-Броделевича?”
