Игорь Андреев - Четвертый тоннель
Я вернулся и еще долго обдумывал услышанное. Увидев, что за окном светает, лег спать.
Утром меня осенило. Я понял, что ожидание трудностей от жизни давно стало моей привычкой. В голове пронеслось полдюжины ярких сцен из детства. Лежали где-то в пыльных ящиках памяти, забытые, казалось бы, и вдруг выпрыгнули наружу.
Мой папа, сколько себя помню, не только вбивал мне в голову, что я плохой, никчемный, ограниченный, убогий и т. д. Отец сумел внушить мне, что жизнь это очень тяжелая штука. Каторга, борьба, война. Кругом препятствия, их надо постоянно преодолевать. Жизнь — это изнурительное преодоление препятствий.
Хуже всего то, что он действительно искренне верил в то, что говорил. Он не лицемерил в части своих убеждений. Это была его картина мира. Он в ней жил и она, естественно, себя постоянно оправдывала. Ему всегда было трудно жить.
Итак, немного бредовой теории. В жизни нет ничего легкого и простого. Ко всему нужна длительная и трудная подготовка. Все не так просто, как кажется. Жизнь полна препятствий, причем те, что заметны, лишь верхушка айсберга. Готовься к изнурительной борьбе за выживание. Сегодня тяжело, а завтра будет еще тяжелее… Я вспомнил фразу, которую он часто говорил, выпив бокальчик вина, с глубокомысленным философским видом. Мол, уж кто-кто, а он жизнь точно знает, натерпелся. Цитирую: «Ни один человек, если бы имел выбор, не захотел бы родиться, заранее зная, какие мучения ему предстоит пройти в жизни».
Психологи говорят, что ребенок в раннем детстве не имеет фильтров восприятия для информации, поступающей от родителей. Вбирает в себя все, что видит, слышит и чувствует, абсолютно без критического анализа. Я думаю, так оно и есть. Во всяком случае, оглядываясь в прошлое, я не удивляюсь тому, что пропитался жизненной философией своего отца. Перенял его отношение к жизни.
Помню, в детстве он ругал меня за то, что я не замечаю трудностей. «Мы с матерью вкалываем, крутимся, решаем кучу проблем, а у тебя сплошная развлекательная программа!» И правда. Мне было, ну, скажем, лет десять. Третий класс. И я, страшно представить, постоянно хотел играть. Развлекаться с друзьями. Ходить в кино. Хотел гонять в футбол во дворе, играть в войну, рисовать, прыгать, орать и, в общем, дурачиться. А идти с ним в его любимый и ненавидимый мной гараж — не хотел. Копаться в карбюраторе — тоже. Интереса к электротехнике, всяким там схемам, транзисторам и резисторам — не проявлял. Папа был фанатом всякой электронной дребедени, а я — смотрите-ка, еще совсем маленький щенок, а уже тварь бездушная! — был к радио равнодушен. И главное, он хотел, чтобы я страдал и мучился от жизненных тягот вместе с ними. Чтобы вникал и сопереживал. А я что? Мультфильмы, морской бой и поиграть в прятки. Покушать еще люблю. Действительно, одна развлекательная программа. Как не стыдно быть таким уродом?
Готовя очередную запись в интернет-блог, я сравнивал услышанное от тренера Тимофея с тем, что всю жизнь слышал от своего отца. Воспоминания из детства шли потоком и я явственно ощутил, что, будучи маленьким, я нравился отцу в виде… Как бы это объяснить… В виде живой игрушки, разделяющей мысли и чувства своего хозяина. Так сказочный папа Карло из деревянного обрубка смастерил Буратино. Только папа Карло не был озабочен воспитанием сына, не предъявлял к нему пожеланий и претензий. Просто позволил ему быть. Мой папа создал меня примерно так же (хотя и по другой, более приятной и романтичной технологии, совместно с мамой), но не позволил мне просто быть. Он захотел, чтобы я был его живой игрушкой. Удобной и послушной. Чтобы не причинял неудобств и создавал комфорт, компенсируя собой недостаточность внутреннего мира родителя. Буратино имел передо мной два преимущества. Во-первых, у него был отец, который, быть может, и не любил его, но вроде бы и не ненавидел. Во-вторых, Буратино был деревянный. Он не мог чувствовать боль и унижение.
Конечно же, мой папа не со зла обращался со мной так. Он сам рос без отца. Тот умер после войны года через четыре после его рождения. В белорусской деревне. Его воспитывали изможденные тяготами жизни мать и бабка. Его тоже, наверное, трахали в мозг за то, что вот война кончилась, разруха полная, жрать нечего, обуви и одежды не хватает, нет никакой надежды в завтрашнем дне, а ты мало того, что родился не вовремя, так еще и не страдаешь с нами, тебе бы только в салки поиграть. Как-то так, наверное.
Моего отца более всего приводило в бешенство не то, что я чего-то не умею или что-то не то делаю. Он буквально сходил с ума оттого, что в его реальности надо было страдать и мучиться, а мне было хорошо, потому что я не видел проблем, которыми он жил. Дело не только в том, что я в силу возраста не знал сложностей взрослой жизни. Просто в его жизни все было пропитано страхом, злостью, обидой, разочарованием и угрозой, которые в моей реальности отсутствовали по той простой причине, что все это — вовсе не черты реальности, а конструкции ума, от которых я на тот момент был свободен. Это не реальность, а спазмы мозга, привыкшего интерпретировать мир в импульсах страха. Спазмы, от которых не избавит даже порция самого сильного наркотика, потому что их причина находится за пределами нервной системы.
Вот, к примеру, в компьютере есть операционная система. Компьютер с искусственным интеллектом может анализировать входящую информацию и синтезировать решения в рамках своих компетенций, но ему не приходит в голову сомневаться в своей операционной системе, потому что он не может осознавать сам себя. Галлюцинации, которые операционной системой ему предписано видеть, для него являются единственной и исчерпывающей реальностью. Наши с отцом «операционные системы» с момента моего появления на свет отличались столь разительно, что он не мог не начать меня ломать, потому что его ум воспринимал мою слишком свободную картину мира как несовместимую с условиями его существования.
Он никогда не мог принимать реальность такой, какая она есть. Он обижался и злился на эту реальность. Проклинал и ненавидел ее за то, что она к нему так жестока и несправедлива. Надеялся на перемены к лучшему и не верил в них. Однако не мог изменить реальность, просто выражая свое недовольство ею. Его ненависть к реальности в лице несправедливого начальства или плохой погоды вовсе не стимулировала начальство и погоду меняться к лучшему. Его отвращение в адрес хреновых, неискренних друзей отнюдь не делало их лучше. Они оставались теми же понторезами и неудачниками, с которыми можно меряться письками, ссориться, драться и обижаться, но не более того. Доверительно общаться с ними и делиться лучшим было проблематично, потому что они его не понимали, презирали и боялись точно так же, как он их.
Было лишь два субъекта реальности, которые были ему подконтрольны. Которыми он мог манипулировать обидой, злостью и насилием, будучи уверенным, что ему не смогут не подчиняться. Моя мама и я. Маму он подавил быстро и надежно. Мне кажется, он выбрал ее в спутницы жизни именно потому, что она достаточно слабый человек с низкой самооценкой. Такая не уйдет, хлопнув дверью, просто решив найти себе мужика получше. Такая будет проглатывать моральное насилие со стороны такого мужа, слабака и тирана, который «всегда прав», потому что ей страшно уходить от него в полную неизвестность. Что касается меня, то поскольку страх, неуверенность и желание подчиняться чужой воле были мне в начале жизни несвойственны, он приложил невероятно много сил, чтобы меня сломать.
Страданий, мучений, горечи, безнадежности оттого, что все тяжело и плохо и весь мир против нас, на моем лице — не было. Видимо, он воспринимал это как жестокую насмешку, делающую его и без того трудную жизнь невыносимой. И он насильно научил меня изображать это мимикой, голосом, жестами. Как известно, изображать что-либо легче всего, вживаясь в соответствующую роль. Специалисты по нейро-лингвистическому программированию называют это моделированием. Моделируя поведение другого человека, ты приобретаешь его свойства. Если долго и непрерывно моделировать, то образ перестанет быть накладной маской и станет частью тебя самого. Частью твоего «я». Например, если долго изображать неудачника, то проникнешься мыслями, духом и образом жизни неудачника, и сам в итоге станешь неудачником. Моделирование лучше всего получается у детей. Они спонтанно перенимают привычки и прочие человеческие проявления. В первую очередь от родителей.
Для того чтобы снизить уровень насилия над собой я стал притворяться, что разделяю страхи, ценности и убеждения своего отца. Через какое-то время я привык жить в этой роли. Результат: я продолжаю играть по жизни роль запуганного и надломленного человека, вечно преодолевающего трудности, хотя папа меня уже давно не бьет тяжелой ладонью по маленькой голове. Он уже старенький и слабый, нуждается в моей поддержке и внимании и даже чуточку заискивает передо мной (умудряясь оставаться в смешном образе самого важного, умного и сурового мужика в мире), а я все еще живу галлюцинациями, которые он мне навязал.
