Марк Леви - Первая ночь
Наступила гробовая тишина. Охранники оглядывали ряды столов, но так и не смогли определить, кто осмелился нарушить правила. А потом вдруг в этой мертвой тишине родной голос позвал меня по имени: «Эдриен».
Все заключенные-мужчины как по команде повернули головы и взглянули на женскую половину, то же сделали охранники и охранницы.
Я встал и пошел к решетке, ты поступила так же. Мы двигались по залу, от стола к столу, в абсолютной тишине.
Охранники были так потрясены, что ни один не шелохнулся.
Мужчины хором выкрикнули «Кейра», женщины в унисон ответили «Эдриен».
До тебя оставалось несколько метров. Ты была очень бледна и беззвучно плакала. Чувства переполняли нас, и мы переплели пальцы, не думая о неотвратимом наказании. В столовой китайской тюрьмы я признался тебе в любви, и ты ответила, что тоже меня любишь. Потом ты спросила, что я тут делаю. Пришел освободить тебя. «Сев в тюрьму?» Под влиянием эмоций я забыл об этой незначительной детали. Времени додумать мысль до конца мне не дали: удар дубинкой по ногам, второй по почкам — и я уже валяюсь на полу. Охранники потащили меня прочь, ты выкрикивала мое имя, я — твое.
Гидра
Уолтер извинился перед Эленой: особые обстоятельства, он ждет новостей из Китая и только поэтому не выключил телефон. Она воскликнула, что он должен немедленно ответить, и Уолтер спустился с террасы ресторана. Звонил Айвори:
— Нет, по-прежнему ничего. Его самолет приземлился в Пекине, и на том спасибо. Если мои расчеты верны, в этот час он посетил следователя и едет в тюрьму; возможно, они с Кейрой уже встретились. Дадим им насладиться друг другом, они это заслужили. Только представьте, как счастливы эти двое! Позвоню, как только Эдриен со мной свяжется.
Уолтер вернулся за стол.
— Увы, — сказал он Элене, — всего лишь коллега из Академии.
За десертом они вернулись к прерванной беседе.
Тюрьма Гартар
Проявленная в столовой дерзость обеспечила мне симпатии заключенных. Я шел по коридору, а они хлопали меня по плечу, протягивая руки между прутьями. Сосед по камере угостил меня сигаретой — ценнейший подарок по тюремным меркам. Я закурил и немедленно зашелся кашлем, ужасно насмешив моего нового товарища.
Матрас на деревянных нарах был едва ли толще одеяла, и боль от ударов дубинкой напомнила о себе, стоило мне лечь, но усталость взяла свое, и я провалился в сои. Всю эту беспокойную ночь мне снилось лицо Кейры.
Наутро звук гонга наполнил стены тюрьмы, будя заключенных. Мой сокамерник встал с койки и натянул висевшие на спинке штаны и носки.
Охранник открыл дверь камеры, сосед взял миску и вышел в коридор. Мне было приказано остаться. Я понял, что наказан за вчерашнее, и впал в уныние: с Кейрой мы не увидимся.
Я не находил себе места, не зная, как наказали ее. Перед глазами стояло бледное, исхудавшее лицо Кейры, и я, законченный атеист, опустился на колени и как ребенок просил доброго Боженьку избавить любимую женщину от карцера.
Со двора доносились голоса выведенных на прогулку заключенных. Меня лишили и этой жалкой привилегии. Я взобрался на табурет, встал на цыпочки, надеясь разглядеть Кейру через узкое окошко. Построенные в шеренги заключенные маршировали по внутреннему двору. У меня закружилась голова, и я рухнул на пол, а когда поднялся, двор был пуст.
Солнце стояло высоко в небе, время, должно быть, близилось к полудню. Вряд ли меня решили уморить голодом, чтобы научить покорности и дисциплине. На помощь переводчика я не рассчитывал, а вот Жанна… Я звонил ей перед вылетом из Афин и пообещал вновь с ней связаться, когда будут новости — как раз сегодня. Возможно, она поймет, что со мной что-то случилось, и догадается предупредить оба посольства.
Я уже совершенно пал духом, когда в коридоре раздались шаги. Охранник вытолкнул меня из камеры и провел по металлическим лестницам в кабинет, где накануне у меня отобрали вещи. Мне вернули все, включая ремень, заставили подписать формуляр и тут же вывели во двор. Через пять минут ворота тюрьмы захлопнулись за моей спиной: я был свободен. Дверца одной из машин на стоянке для посетителей распахнулась, и появился мой переводчик.
Я поблагодарил его за вызволение и попросил прощения за то, что сомневался в нем.
— Я тут ни при чем, — сказал он. — Когда вас увели, судья вышел из кабинета и попросил меня забрать вас отсюда в полдень. Он надеется, что проведенная в тюрьме ночь научит вас учтивости. Я только передаю его слова.
— А как же Кейра? — спросил я.
— Обернитесь, — спокойно ответил переводчик.
Ворота распахнулись, и появилась ты, сняла с плеча узелок с вещами, уронила его на землю и подбежала ко мне.
Я никогда не забуду тот миг, когда мы обнялись перед тюрьмой Гартар. Я едва не задушил тебя, но ты смеялась, и мы кружились, опьянев от счастья. Переводчик тщетно покашливал, переминаясь с ноги на ногу и умоляя нас взять себя в руки: никакая сила не могла разомкнуть наших объятий.
Между поцелуями я просил прощения за то, что втянул тебя в эту безумную авантюру. Ты прикрыла мне рот ладонью и прошептала:
— Ты здесь, ты пришел за мной.
— Я обещал, что верну тебя в Аддис-Абебу, не забыла?
— Я вырвала у тебя это обещание, но ужасно рада, что ты о нем не забыл.
— Как ты все это вынесла?
— Не знаю, время тянулось долго, чудовищно долго, но я использовала его, чтобы подумать, больше делать было нечего. Сейчас ты меня в Эфиопию не увезешь, потому что я, кажется, знаю, где искать следующий фрагмент, и он не в Африке.
Мы сели в машину переводчика, доехали до Чэнду и улетели в Пекин. Там ты ему пригрозила, что останешься в Китае, если он не отвезет нас в гостиницу, чтобы принять душ. Он посмотрел на часы и сказал, что дает нам час. Один час вдвоем, один час наедине с тобой.
Номер 409. Я сижу у окна за маленьким письменным столом, передо мной простирается Пекин, но красоты пейзажа ничуть меня не волнуют, я хочу смотреть только на кровать, где лежишь ты. Время от времени ты открываешь глаза и потягиваешься, говоришь, что никогда не понимала, какое это счастье — лежать на чистых простынях. Ты хватаешь подушку, кидаешь мне в голову, и я снова хочу тебя.
Переводчик, должно быть, исходит ядовитой слюной, прошел не час, а гораздо больше времени. Ты встаешь и идешь в ванную, я смотрю тебе вслед, ты обзываешь меня вуйаеристом, и я не спорю. Я замечаю шрамы у тебя на спине и ногах. Ты оборачиваешься, и я по глазам понимаю, что говорить об этом не следует, не сейчас. Ты включаешь душ, шум воды придает мне сил и не дает тебе услышать мой кашель, навязчивый, как дурное воспоминание. Кое-что уже никогда не будет таким, как прежде; в Китае я утратил делавшую меня сильным невозмутимость. Я боюсь оставаться один в этой комнате даже на несколько мгновений, даже отделенный от тебя тонкой перегородкой, но теперь могу себе в этом признаться, могу встать и пойти к тебе и произнести все это вслух.
В аэропорту я сдержал другое обещание: пройдя регистрацию, мы сразу направились к телефонной кабине, чтобы позвонить Жанне.
Не знаю, кто из вас начал первой, но ты заплакала, стоя посреди огромного зала. Ты смеялась и всхлипывала, заливаясь слезами.
Минуты бегут, нам пора на посадку. Ты говоришь Жанне, что любишь ее и позвонишь из Афин.
Повесив трубку, ты снова начинаешь рыдать, и мне едва удается тебя успокоить.
Кажется, наш переводчик вымотался больше нас. Когда мы прошли паспортный контроль, на его лице отразилось счастливое облегчение. Он был так рад избавиться от нас, что долго махал нам из-за стекла.
Мы поднимались по трапу в полной темноте. Ты устроилась в кресле, прижалась виском к стеклу иллюминатора и мгновенно уснула.
На подлете к Афинам мы попали в зону турбулентности. Ты взяла мою руку и сильно сжала, как будто испугалась. Я решил отвлечь тебя и достал найденный на Наркондаме фрагмент.
— Ты сказала, что предполагаешь, где могут находиться другие части.
— Самолеты и правда выдерживают такую тряску?
— Нет ни малейших причин для волнения. Так что там с этим фрагментом?
Ты достаешь кулон свободной рукой, другой все сильнее сжимаешь мои пальцы. Мы не сразу решаемся соединить их, а потом воздушная яма и вовсе отбивает у нас это желание.
Я все тебе расскажу, когда мы окажемся на земле, — жалобным голосом произносишь ты.
— Хотя бы намекни.
— Крайний Север, где-то между морем Баффина и морем Бофорта, территория в несколько тысяч километров, подробно объясню потом, но сначала мы поедем на твой остров.
Гидра
В Афинах мы взяли такси и через два часа сели на паром до Гидры. Ты устроилась в каюте, а я остался на палубе.
— Только не говори, что тебя укачивает…
— Люблю дышать морским воздухом.
— Ты дрожишь от холода, но хочешь остаться здесь? Признавайся, в морской болезни нет ничего постыдного. Почему ты не можешь сказать правду?
