Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
– Это правильно, – серьезно кивнул Кирилл. – Бомба – это и есть настоящая реальность.
Слово «реальность» он произносил веско, словно с большой буквы – Реальность.
– Мы, русские, – продолжал он, – не понаслышке про это знаем. Настоящая Реальность – всегда гибель и уничтожение. На поверхности жизни – парады физкультурников, а в глубине – ГУЛАГ, подлинная материя бытия. Если вы позволите мне каламбур – за каждым спортивным кемпингом скрывается the camp, лагерь. В этом и разница между английским и русским: русский – язык последней правды, нам не понять друг друга.
Барни кивнул. Он уже успел зауважать Кирилла. На неплохом английском тот убедительно излагал свою легенду: он русский религиозный философ, бежал из СССР через Югославию с помощью британцев из посольства, теперь собирается в Америку. Будет там дописывать книгу об интеллектуальном крахе марксизма и осуществлении Истории как Божьего замысла. После смерти отца Барни не верит в Божий замысел, вообще не слишком-то верит в Бога, но про крах марксизма Кирилл излагает убедительно. Если бы Контора и MI5 не отрядили на это задание двух агентов, Барни мог бы даже поверить, что Кирилл – в самом деле философ. А так остается гадать – секретный физик? чекист-перебежчик? двойной агент?
И зовут его наверняка по-другому – зря, что ли, сам Барни назвался Джеймсом?
– Если вы будете дальше разоружаться, – изображал философа русский, – случится та самая конвергенция, о которой говорит Сахаров, но не так, как он думает. Не СССР станет свободнее, а Запад превратится в СССР. Будет всюду одна и та же бюрократия, а свободный дух Запада, которому мы поклоняемся, умрет.
Тогда Барни думал, что эти слова – дымовая завеса, маскировка, поддержка Кирилловой легенды. А сегодня задумаешься – вроде так оно и вышло. Нет больше духа Запада! Даже Контора уже не та…
Чего уж тут огорчаться, если «Сэндза» больше нет, а «Сахара» и «Стардаст» на себя не похожи! Хорошо еще, хоть «Фримонт» худо-бедно держится…
От жизни остаются только осколки, слабые напоминания о прошлом. Да если вспомнить – чем была его жизнь? Встречал разных людей, слышал обрывки разговоров, докладывал о событиях без начала и конца, в надежде, что где-то там, в кабинете Зойда, в кабинете Z, пазл сложится, во всем проявится смысл.
Так девочка-подросток идет по улице субурба, заглядывает в освещенные окна и никак не может сложить историю про людей, которые там живут. О чем эта история? – спрашивает она себя и еще не знает, что вся жизнь уйдет на то, чтобы понять, о чем ее собственная история. Какие уж тут соседи, куда уж тут приделать обрывки картин чуждого быта!
Барни усмехается и думает: я тоже когда-то надеялся, что в конце жизни будет некая мораль… важный урок. Что если потом, как проповедовали хиппи, придется жить еще одну жизнь, можно будет прожить ее набело, заново, исправив все ошибки. А теперь понятно – не судьба прожить заново: мир слишком изменился, и если в следующей жизни он опять родится в Америке, то все равно не увидит в ней того, что запомнил в этой: ни мужчин, уходящих на фронт со словами «Бог будет заботиться обо мне, а ты будешь мною гордиться», ни солнца, бьющего сквозь детскую ладошку цитатой из дешевого комикса, ни огонька зажигалки, воспламеняющего сигарету у ярко накрашенных женских губ, ни полуголых официанток Sky Room, вместе со всеми визжащих при виде расцветающего на горизонте ядерного гриба, ни крепкой мужской дружбы коллег-профессионалов, ни прощальных утренних поцелуев девушек, чьи имена испаряются из памяти с первыми лучами солнца, точно капли росы… ничего этого не будет больше. И потому, думает Барни Хенд, бесполезно вспоминать жизнь, пытаться сделать выводы, извлечь уроки.
Даже если мы родимся снова, ничего не повторится.
Тяжело дыша, он выходит из машины, сует таксисту банкноту.
– Ваш багаж, сэр? – спрашивает портье.
– Нет у меня багажа, – отвечает Барни, – я налегке.
Он поднимает голову к небу: звезды, еле видимые в свете неоновых реклам, мерцая, передают свою таинственную морзянку – но у Барни нет ключа от шифра.
(перебивает)
Впервые я приехал в Лас-Вегас прямиком из Пало-Альто. Я там уже полгода жил. Быстро привык, что всё не как в Москве. В магазине на кассе улыбаются. Полицейские не берут взяток. Пьют мало. Сигарет никто не курит. Вредной еды избегают. В магазинах стараются покупать оргэник.
Утром я отправился позавтракать. Прошел мимо бесконечных одноруких бандитов, открыл дверь в первое же работающее кафе.
В зале было накурено. За столиками сидели мрачные не выспавшиеся люди. У них были злые, усталые лица и красные глаза неудачливых гэмблеров. На столиках, несмотря на ранний час, стояли большие стаканы с пивом. Пахло куревом, тоской и по́том.
Я вытер слезящиеся от едкого дыма глаза. Сел за столик. Подошел официант.
– Привет, – сказал я и, только встретив его изумленный взгляд, понял, что почему-то заговорил по-русски.
Значит, только по-русски говоришь, да? Я так и не выучил. Сложный у вас язык, детка, вот что я тебе скажу. Хотя полковник Зойд говорил – надо выучить. Типа будет война – пригодится.
А войны-то так и не случилось. Это, скажу тебе, погано. Нет войны – непонятно, кто выиграл. С одной стороны – вроде вашего Союза нет, ты, например, тоже… вливаешься в свободный рынок, выбираешь, так сказать, демократию. А с другой – посмотри, кто у нас в Белом доме! Настоящий хиппи, по-другому не скажешь. Даже не скрывает: курил дурь, но типа не затягивался. Так я и поверил – не затягивался! У травяных с памятью плохо, небось столько выкурил, что сам уже не помнит, затягивался или нет.
Как, говоришь, тебя зовут? О, черт. Как те-бя зо-вут? Танья? Татьяна… ха, как в «Из России с любовью»… не, я знаю, ты говорила уже, ты из Украины, я не про тебя, детка, это кино такое было, «Из России с любовью». Хотя, конечно, один черт, Россия там, Украина или Джорджия эта ваша. Ты Бонда-то смотрела? Ме-ня зо-вут Бонд, Джеймс Бонд. Нет? А, смотрела, да, понял! Шон Коннери, да? Пирс Броснан, говоришь? Говно твой Пирс Броснан!
Я вот помню, первые фильмы вышли – вот это да! «Доктор Ноу», «Из России с любовью», «Голдфингер»… там, где про шпионов, конечно, полная лажа, как всегда, ничего общего с реальной работой, даром что Флеминг сам из разведки. Энтони мне рассказывал – я еще подкалывал его: выйду, мол, на пенсию, буду писать романы про шпионов, где американцы – крутые, а британцы – такие смешные чудики. Но это я шутил, конечно: мне британцы всегда нравились. Я даже Энтони немного завидовал – вот кто был настоящий Бонд, Джеймс Бонд. И в смысле девок, и вообще. Хвастал, что однажды его даже позвали консультировать какой-то фильм… кажется, «Живешь только дважды»… врал, наверно. Но по-любому – после того случая его тоже – хоп из оперативной работы! Сиди, перебирай бумажки. У любого шпиона, детка, бумажной возни куда больше, чем стрельбы, – но этого вам никогда в кино не показывают. Самый большой шпионский секрет, ха-ха! Хорошо, что ты по-английски ни бум-бум, можно тебе рассказать.
