Ирина Дедюхова - Время гарпий
За ней пришла другая сестра и помогла перевернуться на бок, оттянув пижаму, она ему поставила укол. Лежать стало не так приятно, как раньше, а в коридоре послышался звук катившейся стойки капельницы. К его удивлению дверь отворилась, капельницу вкатили именно к нему. Не успел он подумать, что с капельницей получился уже явный перебор, как новая медсестра начала деловито искать вены на запястье.
Мылин не знал немецкого, а ассистент, говоривший на русском языке, вышел со всеми и больше не появлялся. Но он был уверен, что немецкие врачи выполнят все назначения, о которых он договаривался с Антоном Борисовичем еще в Москве, решив еще раз напомнить Даше, что о такой интенсивной терапии договоренности не было. Ладно, если они все нужное колют, а если нет?
Даша пришла ближе к вечеру, объяснив, что после обеда он долго спал. Скучным голосом она рассказала, что мальчики здоровы и дома все по-старому.
— Даша, а кто контролирует, что мне тут колют? — спросил Мылин и сам удивился тому, что стал намного спокойнее относиться к своему пребыванию в клинике. — Я в город могу выходить?
— Все контролирует твой адвокат Алла Давыдовна Стрельникова, самый модный адвокат в Москве, ее все звезды нанимают. А для тебя ее Никифорова специально наняла, не беспокойся, — ответила Даша. — Алла Давыдовна на пресс-конференции сказала, что состояние твоего здоровья не предполагает нахождения вне клиники. К тебе послезавтра министр культуры, наверно, приедет. Так что будет не как в прошлый раз, когда ты мышцу порвал. Тебе сейчас лучше в Германии находиться, пока дома экспертизу по представленным документам проводят. Поэтому потерпи!
— Какую судмедэкспертизу? — испугался Мылин, беспомощно хватаясь за повязку. — Меня в суд повезут, что ли?
— Нет, в суд представят экспертизу о тяжких телесных повреждениях, — объяснила Даша. — Судмедэкспертиза может проводиться по медицинским документам, которые запрашиваются в клинике, где человек лечится. Мне так Алла Давыдовна объяснила. За твоим лечением в Германии следит наше Министерство здравоохранения. Все очень консолидировано, как выразилась Алла Давыдовна.
— Даша, а почему я в повязке? В туалет ходить неудобно! — пожаловался Мылин. — Это из-за папарацци?
— Наверно, из-за них тоже, ты здесь очень знаменитый, — пожала плечами Даша. — Да и наши корреспонденты два раза на улице приставали. Но после сегодняшнего консилиума Алла Давыдовна получила важные документы, в которых написано, будто на сегодняшний день ты не видишь ни левым, ни правым глазом. Именно эти документы идут на экспертизу. Алла Давыдовна лично возила их на перевод, сделала апостиль.
— Что? — переспросил Мылин.
— Она сделала апостиль, — пояснила Даша. — Это стандартная форма заполнения сведений о законности документа. Теперь любые сомнения в тяжести твоих повреждений будут являться незаконными. А в целом тебе понемногу заменят роговицу на молодой донорский материал, его здесь очень тщательно готовят. Алла Давыдовна сказала, что у тебя будут новые глаза, без близорукости. А возрастная катаракта тебе еще лет десять грозить не будет. Это очень дорогие процедуры!
— А что, кто-то сомневается? — спросил Мылин напряженным голосом.
— Все, кому не лень! — подтвердила Даша. — В труппе кто-то пустил слух, будто тебя не кислотой, а мочой облили. А Алла Давыдовна представила следователям документ, что жидкость была кислотой.
Постепенно его московская жизнь начинала казаться ему нереальной. В коридоре опять кричала медсестра, делавшая ему уколы: «Sie schreien nicht! Ihnen überhaupt nicht schmerzhaft! Sie ärgern mich ab! Leise krank!» Он уже начинал различать их по голосам и даже понимать по интонации, что они говорят. Разве что, кроме женщины, привозившей ему еду. Она постоянно молчала, и ему казалось, что она — немая.
Снимать повязку больше не хотелось. Дважды после очередной операции он приходил в себя без повязки, но с подшитыми веками. Без повязки у него начинали мерзнуть веки, он протягивал руку и находил мягкую повязку рядом на тумбочке. Он уже начал привыкать к строгому распорядку больницы, иногда говорил простые немецкие слова: «Schmerzhaft! Es ist nicht krank! Kalt! Vorsichtiger!»
Ему вспомнило странное определение, которое он вычитал из заданной в школе на лето книги Герцена «Былое и думы»: «Длинные как дождевые червяки немецкие слова». Больше он ничего не запомнил из довольно объемистой книги, удивляясь, какие странные вещи всплывали в его памяти. Он почти не помнил, как совсем недавно в московской больнице бегал по коридорам, выискивая закоулки, откуда можно было тайком позвонить Каролине. Вернее, он помнил, что это делал, но вот зачем?.. Этого он вспомнить не мог.
Перед самым отъездом он смотрел какой-то документальный фильм по небольшому плоскому телевизору, который Даша принесла по его просьбе из машины. В фильме рассказывалось про врачей-аюрведистов, лечивших слепых. Мылин с интересом следил, как один из них лепил вокруг глаз больного глиняную чашку без дна, а после заливал туда кунжутное масло. Больной, полуобнаженный индус, должен был открыть глаза и смотреть на мир свозь это масло. В фильме сообщалось, что после нескольких сеансов это помогло. А врач аюрведы при этом рассказывал, что глазные болезни, связанные с ухудшением зрения, имеют причиной нежелание человека видеть мир таким, как он есть. Человек теряет остроту зрения, и мир сглаживается, расплывается и становится полностью приемлемым для него. Только сильные люди могут видеть мир таким, какой он есть, полностью приняв все его «острые углы».
Тогда ему казалось, что он поступает правильно, согласившись лечь в эту клинику, чтобы вернуть себе зрение, что опять увидеть мир обновленным взглядом, молодыми глазами. А теперь ему становилось безразлично это его желание, он чувствовал блаженное спокойствие, когда весь мир отгораживался от него мягкой повязкой на глазах.
Как невероятно далеко во времени от него отдалилось воспоминания о январских днях, проведенных с Каролиной в подмосковном отеле. Странно, было всего лишь начало февраля, а ему казалось, будто прошла целая жизнь.
Постоянно находясь в повязке и отдаваясь вязкому безразличию от препаратов, которые вкалывали ему, «чтобы организм не отторгал донорский материал», как объяснила ему Даша, он много дней не видел собственного лица. Может быть три дня, а может, неделю?.. Или две?
Иногда ему приходила в голову мысль, что когда он посмотрится в зеркало, то увидит там старое невыразительное лицо лакея Льва Ивановича, обслуживавшего их номер с Каролиной. Под капельницами ему часто снилось, как Лев Иванович приносит к ним в номер огромный прекрасный букет роз, а он не может вспомнить, зачем он его заказал?
Однажды Лев Иванович приснился ему ночью. Он опять был с Каролиной в отеле, а та почему-то отправилась на вечерний просмотр фильма «Птицы» без него. Он остался в номере с книгой Дафны дю Морье, где этот рассказ «Птицы» имел такой же сюжет, но других героев. Он тогда еще задумался, как же меняется повествование, стоит лишь немного поменять героев. А потом ему пришла в голову мысль, что все переживаемые в жизни обстоятельства — банальны и стандартны, но вот люди каждый раз вносят какие-то свои особенности в сухой перечень анкетных данных:
«Родился, учился, влюбился, женился…»
Лев Иванович тогда повернулся к нему во сне и сказал: «Да-да, всегда все портят люди!» А когда Мылин подумал, что это хорошая мысль, поэтому он вспомнит ее когда-нибудь потом, он заметил, что Лев Иванович как-то странно улыбается. Додумывать эту мысль ему совсем не хотелось, потому что он уже понял, что вместо ровного и невзрачного лица — у старика на плечах сидел голый череп.
— Но ведь ты меня еще слышишь? — пожал плечами Лев Иванович, стараясь не смотреть на Мылина пустыми глазницами. — Вспомни другой рассказ из книги, которую я приносил! Вспомни!
Проснувшись в палате среди ночи, сняв повязку, Мылин с тоской осознал, что под действием этих препаратов может окончательно и бесповоротно уйти в себя. Глядя на окно с вертикальными жалюзи, на ту палату, действительно ставшую похожей на ящик из рассказа, о котором ему пытался во сне напомнить Лев Иванович, он подумал, что может навсегда утратить редкую в этом месте возможность видеть мир своими глазами.
Рассказ назывался «Синие линзы». Небольшая притча с банальной концовкой. Но каждая деталь в свете ночника в его палате напоминала ему об истории героини этого рассказа, которая легла в клинику, чтобы сделать операцию на глазах и избежать слепоты. Долгое время ей приходится с нетерпение ждать, пока ей снимут повязку, с которой она не смогла так сродниться, как это произошло с ним. Она полна досады, нетерпения, желания видеть мир таким, какой он есть. Будучи такой же беспомощной, каким он был последние несколько дней, она становится полностью зависимой от своих сиделок, среди которых выделяет милую сестру Энсел.
