Александр Терехов - Каменный мост
– Благодарю вас.
УМАНСКИЙ: Если можно – можно? – я хочу особо подчеркнуть: серьезное увлечение моей дочери мальчиком совершенно исключено. Последнее время она серьезно увлекалась только учебой и насмешливо относилась к любому флирту.
– А, вообще нас не видит, только туда, – физрук махнул рукой в направлении вперед-направо-вверх, за мост, в Кремль. – Такой он, этот ваш Костя. Все с каким-то… – физрук зажмурился, словно от боли, и коряво покрутил возле носа рукой и обернулся ко мне, – вот как ты! А Шахурин что? такое ж?
АЛЕКСЕЙ ИВАНОВИЧ ШАХУРИН, НАРОДНЫЙ КОМИССАР АВИАЦИОННОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ СССР: Мой сын настойчивый, горячий, вспыльчивый мальчик. Учился хорошо.
Дурных наклонностей за ним я не замечал. Последнее время вел себя ровно и спокойно… Они ушли с Вано гулять, минут через пятьдесят стало известно… о случившемся…
– Не об этом! – гаркнул физрук и косолапо, словно на искалеченных ногах, доковылял до фигуры, шевелящей губами от Шахурина, потянул к его горлу свою лапу и простонал: – Не об этом… Ну!!!
ШАХУРИН: Дневника Володя не вел. Он все выдумывал, чтобы произвести впечатление в школе, в школе хорошее поведение не котировалось, он стыдился, что просто обыкновенный мальчик…
– Еще! Хоть что-нибудь! Дай!
ШАХУРИН: Нина и Володя нередко встречались вне школы. У меня на квартире. В доме Уманских. У Вано. Накануне жена приобрела букет отъезжающим Уманским. Володя был доволен этим фактом и вместе с моей супругой сочинял записку, чтобы вложить в букет…
– Хочешь сказать: Вовка не собирался убивать? – ласково хрипел физрук, резко убрав с багрового лба щекотную каплю, и раскачивал барьер. – Нам этого не хватит. Это НИЧТО!!! Не вытащим!
ШАХУРИН: Оружия Володя не имел. Мой маузер калибра 6.35 и бельгийский револьвер хранились в сейфе на работе (неуклюже врешь, один пистолет оставался дома). А Нина убита из пистолета 7.65.
– Да, хорошо, не его пистолет, пускай, но это тоже НИЧТО, если хочешь вытащить сына… ДА ГОВОРИ ТЫ!!!
ШАХУРИН: За Ниной ухаживал и Вано.
– И это НИЧТО, Шахурин! – Физрук налег на барьер и попытался ухватить забинтованную руку свидетеля, тотчас отдернувшуюся; не скажет, все, физрук уставал, угасал, но говорил, что-то извергалось из него, остывая, не веря. – Боишься… Но – тебя допрашивают только четвертого числа, а картинку сложат только к десятому… Шесть дней, нарком… Сегодня – еще ничего не готово, и они, – физрук на кого-то неприятно оглянулся, – ничего не могут, пока Вовка жив – а вдруг что-то скажет? Завтра – помрет и некого будет спасать, начнут бить на жалость: зачем губить третьего… И пугать. И ты начнешь считать, как ляжет карта, и заткнешься, это только Софью твою никто не запугает, а ты… Скажи нам как мужик, – попросил запросто физрук, – пока мы здесь. На хрен ты еще кому-то сдался. Мы семь лет досюда копали. Но мы не можем все сами, мы и так столько наворочали… Ты должен нам что-то дать. Краешек. Хоть посмотреть в какую-то сторону: туда – а мы вцепимся, порвем зубами – никто не спрячется… Не молчи, нарком. Нам скоро уходить. Сюда никто не вернется. Ты останешься один, гулять по этой лестнице… Тенью. По песочку. Каждую ночь. И вспоминать. Если такие, как ты, умеют вспоминать. Ты умеешь? Скажи. Просто скажи, хоть это скажи: я вспоминаю. Иногда. Только не про галстуки и сиреневые костюмы. Не про ебаный Як-9. Хоть что-то скажи, а? Ну, скажи… – И физрук уже отвернулся, когда за его спиной прозвучало по-прежнему бесстрастно и обще:
ШАХУРИН: Со слов матери Тани Рейзен мне известно, что Таня рассказывала матери… по секрету… что Вано и Володя, гуляя недавно на даче в лесу, говорили: между ними будет дуэль. – Свидетель вдруг приподнял замотанную белым руку, словно пытался тронуть собственное лицо, и рука упала – сил не хватило.
Физрук блеснул мне глазами, дошаркал до профессора, дурашливо переворошил его бумаги, поприседал, выставляя поочередно ноги вперед, воспроизводя русский танец, выкрикивая, ни к кому особо не обращаясь:
– Вот! Вот! Вот! Во, бл… – ДУЭЛЬ! Слыхал, Шейнин? И кто такая эта Таня Рейзен?
3 июня (далее)
– Уже довольно поздно. И поэтому… – Профессор снял пиджак, накинул продуманно на трибуну, чтоб не мять, сразу располнев в мягкой обволакивающей рубашке, рывком расстегнул, словно оторвал, верхнюю пуговицу под ослабленным галстучным узлом.
– Осталось довольного немного времени. И поэтому… – прошелся вперед, ближе к свидетелям, истуканам в больничных халатах – теперь они сидели совершенно неподвижно, камни, и я, отвязавшись от трибуны, двинулся за ним, по своей половине освещенного круга.
– Главное, чтоб Микоян, третий наш… – готовящимся рыком прорывалось из физрука, и он скалился по свидетельским рядам, – тут?! Мы приехали! Слышь, пусть свет поубавят, а то весь теку… – он оторвал, подавил в пальцах, как кровососа, и отшвырнул дохлый микрофон…
Мы остановились спиной к спине, темнело, в сером пятне едва угадывались очертания бывших людей, профессор выбрал позицию напротив Шейнина, они… наверное, и я во что-то превратился, я боялся взглянуть на свои руки, пальцы, открыть правду, готов принять все – правда вмещает все, даже смерть может вместить, хоть не берется, правда больше чем смерть, вот почему ей служим; если б сделать ее еще нужной хоть кому-то…
ВАНО МИКОЯН, 15 ЛЕТ 9 МЕСЯЦЕВ, ЖИВЕТ В КРЕМЛЕ, В КВАРТИРЕ ОТЦА: Володя очень высокомерный, заносчивый. Любил дразнить милицию. Нарочно нарушал правила дорожного движения: катался на подножке трамвая, цеплялся к буферам троллейбуса. Переходил дорогу там, где хотел. Его доставляли в милицию, и там он объявлял: я Шахурин. Ему нравилось видеть, как сразу меняются милиционеры, как они боятся. В школе существовала детская тайная организация. Шахурин именовал себя «консулом-рейхсфюрером» четвертой империи (что ж не говоришь, что руководил организацией ты – «фюрер»? Подождем, увязни побольше…). Выражался Шахурин так: «Господин министр надеется увидеть вас в таком-то часу…»
Почти все время мы проводили втроем: я, Нина и Шахурин.
СОФЬЯ МИРОНОВНА ШАХУРИНА, ДОМОХОЗЯЙКА, 35 ЛЕТ: Произошла ужасная катастрофа… Прошу любой ценой найти убийц, так как пущенную кем-то версию о том, что Володя застрелил Нину, а потом себя, категорически отвергаю на следующих доказательствах…
ВАНО МИКОЯН: Нина в школе казалась серьезной, а вне школы любила кокетничать. Мальчики так и называли ее: «кокетка». Поначалу Нина, как принято говорить, оказывала мне известное предпочтение (писал за тебя Шейнин, не особо таясь). А Шахурин не понимал: «Удивительно, что ты нашел в ней, обыкновенной девушке».
В феврале Нине вырезали аппендицит. Шахурин пошел в больницу объясняться в любви и сказал мне: она ответила взаимностью. Начался роман Нины и Шахурина. Я после этого не разговаривал с Ниной три месяца, и помирились только в мае, по инициативе Шахурина. Стало известно, что Нина уезжает в Мексику. Шахурин вызвал меня по телефону, подвел к Нине и велел: «Ну, миритесь». Начали гулять втроем. Но роман у нее продолжался с Шахуриным.
