Захар Прилепин - Обитель
Через какое-то время Артёма укачало до такой степени, что он то выпадал из сознания, то возвращался в него, еле осмысляя происходящие с ним перемены.
Он то чувствовал себя мотором, в который нужно залить топливо. То понимал, что его щёки, шея и лоб покрыты тюленьим жиром, он хорошо проморозился — но если резко ткнуть пальцем — например в лоб, то очень просто продырявить его. Внутри головы тоже было что-то холодное, жирное и спутанное.
Он словно бы окончательно растерял себя на непрестанном сквозняке последних двух суток — остались какие-то клочки, обрывки, сколки — в которых никто не признал бы прежнего Артёма.
Он поднимал бинокль и чувствовал, что это не он смотрит в снег и сизый воздух, а окруживший его мутный, судорожный, раскачивающийся мир со всех сторон смотрит на него.
Сбросив бинокль на грудь, Артём попытался решить — где ему было холоднее: здесь или на Секирке. Но холод не давал возможности сравнивать. Мысли тоже были ледяными и угловатыми — они не складывались, как сколотые и скользкие кубики.
Лодка пошла вбок: Галя заснула.
Он перебрался к ней на лавку и правил сам, куда не ведая, прицелившись на какую-то самую колючую звезду.
Галя не просыпалась.
* * *— Галя! Вон туда! Смотри! Не видишь? Вон там?.. Чёрт… — он посмотрел в бинокль, потом начал снимать его с шеи, обрывая себе впопыхах уши ремешком. — Вот, смотри…
Снег давно прекратился — но осталось ощущение его присутствия в воздухе — словно в каждом промежутке, который они проплывали на лодке, снег только что был и оставил после себе холодное место. Воздух приходилось разрывать лицом, как холст. В ушах стоял треск.
Подступающая темнота давала серьёзное право на ошибку — но там была не просто земля — там был огонь — крохотный, мерцающий огонёк.
Проснувшаяся Галя тоже это увидела.
Лицо её застыло до такой степени, что не способно было явить хоть какую-то эмоцию.
— Что там? — наконец спросила она, еле справившись с собственным ртом.
— Что бы ни было!.. — начал Артём и оборвал речь, потому что и так всё было ясно. Тем более он всё острее чувствовал себя не совсем нормальным, близким к сумасшествию. В таком состоянии лучше молчать.
Они оба смотрели на трепещущую ярко-розовую точку.
Нет, нет, нет: откуда здесь было взяться чекистам.
Или им выслали чекистов навстречу, чтобы перехватить по пути?
Вряд ли. Невозможно.
Галя перехватила руль и медленно повернула его, направив лодку на свет.
Артём пересел на своё место, будто там стало многим ближе, — и неотступно смотрел вперёд в ожидании бе-рега.
Галя окликнула его.
Он не ответил, только кивнул.
— Стреляй не думая, — сказала она.
— Да, — сказал он.
Ему только не хотелось спрыгивать в воду, это было бы ужасно — кто потом отогреет его. А стрелять — чего бы не стрелять. От стрельбы можно согреться.
«…Позову красноармейца помочь… — обрывочно, как пьяный, решал Артём, — …и едва лодку подтянут к берегу… выстрелю ему в спину… в спину лучше всего».
…На берегу их встречала только одна фигура.
Человек тонко кричал — едва набирая воздуха, чтоб закричать ещё сильнее: так плачут брошенные, напуганные или голодные младенцы.
Он размахивал руками и не переставал кричать даже тогда, когда стало понятно, что его увидели и к нему плывут.
За несколько десятков метров показалось, что это женщина. Слишком глупы были её движения и её крик.
…Когда лодка подошла совсем близко — Артём неловко бросил ей верёвку: пришвартоваться.
Верёвка не долетела, упав в воду.
И ещё раз. Ещё.
Женщина всякий раз нелепо взмахивала руками, словно отгоняла птиц. Потом просто подняла руки и стояла там на берегу, как бы пугая приплывших или сдаваясь им.
Артём чувствовал, что сидящая сзади него Галя уже хочет его пристрелить.
Наконец верёвка достала земли — женщина её, естественно, не поймала. Неловко присев — похоже, одежды на ней было в семь слоёв, — подняла верёвку с земли и потянула.
Причалили.
Сзади загорелся свет: Галя зажгла фонарь.
Артём с трудом поднялся и кое-как, едва не упав, спрыгнул, не чувствуя ног, рук, тела, жизни вообще.
Вдвоём с женщиной они, скользя и упираясь, втащили на берег лодку.
Ему показалось, что женщина смеётся — каким-то не-уместным здесь смехом.
Потом понял, что она плачет, безостановочно, счастливо, слёзы стынут на щеках.
Вокруг больше никого не было видно — только костерок и всякое тряпье и барахло, наваленное возле огня. Возможно, там мог лежать ещё один человек. Но не больше, чем один.
— Дай руку, — позвала Галя, то ли злым, то ли неживым голосом.
Он помог ей сойти на сушу.
— Кто вы? — спросила она женщину, еле поднимая фонарь.
Не устояв на ветру, женщина сделала шаг назад, но получилось, словно это произошло от Галиного вопроса и от света.
— Мы… едем… — ответила женщина, стараясь улыбнуться. — From…
Едва она открыла рот, Артём догадался, что перед ним не русский человек.
Женщина смотрела то на Галю, то на Артёма, ожидая, что ей помогут ответить.
Галя, кажется, не понимала, отчего ей нормальным образом не объяснят, в чём дело.
Артём полез в лодку — извлечь вещи потяжелее, чтоб попытаться втащить её повыше на берег.
— Do you speak English? — спросила женщина, улыбаясь с таким просительным видом, словно просила хлеба или денег. Она растёрла слёзы по лицу и время от времени шмыгала носом.
— Кто ещё на острове? — твёрдо и громко спросила Галя, будто не услышав только что прозвучавшей фразы.
— Там… — махнула рукой женщина. — Друг… Муж! — и что-то длинно, путано договорила на своём языке.
Галя некоторое время смотрела в ту сторону, куда указали.
— French? Deutsch? — спрашивала женщина у Гали.
По голосу было слышно, что она по-настоящему счастлива и очень хочет понравиться: чтоб счастье не исчезло, потому что надежда на него, видимо, была уже потеряна.
Галя не отвечала.
…Едва втащили лодку повыше, Артём пошёл к огню, вроде как искать друга и мужа, но на самом деле — просто на тепло. Руку засунул в карман, в кармане лежал пистолет, хотя догадывался, что тут ему убивать некого. Так бы и спрятались в тряпье двенадцать красноармейцев…
У костра Артём с трудом присел и засунул руки в самое пекло. На мгновение ладони в пламени показались золотыми.
Присмотревшись, понял, что в костре догорают доски. Доскам на острове было взяться неоткуда. Значит, эти люди жгли свою лодку.
Артём медленно, как чужое звериное мясо, вынес из костра руки, они дымились. Наклонил теперь лицо к жару, зажмурился. С треском обгорели ресницы — ему было всё равно.
