Донна Тартт - Щегол
– Ну, как хочешь, – сказал я, сделав большой глоток “Кровавой Мэри”, чтобы скрыть недовольство и удивление.
– Потому что это ведь изумруды, – она приложила сережку к уху, скосила задумчиво глаза. – Я их обожаю! Но… – она снова подняла ее к свету, сережка сверкнула в льющемся с потолка сиянии, – изумруд не совсем мой камень. Мне кажется, резковаты будут, понимаешь? С белым-то? И с моей-то кожей? Болотная зелень! И маме зеленый не идет тоже.
– Как скажешь.
– Ну вот, теперь ты надулся.
– Не надулся.
– Надулся! Я тебя обидела!
– Да нет, я просто устал.
– Ты, похоже, совсем не в духе.
– Ну правда, Китси, я устал.
Мы прилагали героические усилия, чтоб найти квартиру – мучительное занятие, которое мы, впрочем, чаще всего сносили с улыбкой, хотя от голых стен и пустых комнат, где жили призраки чужих, брошенных жизней, (в меня) рикошетило тошными отголосками детства – от коробок с вещами, кухонных запахов, сумрачных, безжизненных спален, но более всего, от бившегося всюду какого-то зловещего механического гула, слышного (судя по всему) только мне, от шумного дыхания тревоги, которую риелторы, чьи голоса звонко отскакивали от полированных поверхностей, когда они щелкали выключателями и нахваливали кухонные приборы, никак не могли унять.
И с чего бы это? Не с каждой ведь из отсмотренных нами квартир жильцы съехали из-за какой-нибудь трагедии, как почему-то казалось мне. И то, что я повсюду чуял развод, разорение, болезнь и смерть, явно попахивало паранойей – да и вообще, как беды предыдущих жильцов, неважно, выдуманные ли, настоящие, могли навредить нам с Китси?
– Не падай духом, – говорил Хоби (который сам, как и я, очень трепетно относился к душам домов и предметов, эманациям времени). – Отнесись к этому как к работе. Представь, что надо перебрать ящик с кучей мелких деталек. Стиснешь зубы, поищешь – и как раз то, что надо, и найдется.
И он оказался прав. Я вел себя молодцом, как и она – вихрем проносясь по пустым квартирам, – по угрюмым довоенным постройкам, из которых еще не выветрился дух одиноких еврейских бабушек, по ледяным стеклянным уродствам, где я бы никогда не смог жить, потому что вечно чувствовал бы, что с улицы на меня через прицел смотрит снайпер. Но никто и не ждал, что искать квартиру будет легко и приятно.
По сравнению с этим мне казалось, что прогуляться с Китси до “Тиффани”, чтоб составить для гостей список того, что мы хотим в подарок на свадьбу, будет плевым делом. Встретиться со свадебным консультантом, потыкать пальцем во все, что нам понравится, а потом рука об руку упорхнуть на рождественский ланч. И я совсем не ждал, что вместо этого с ужасом, наглухо выбитый из колеи, буду таскаться по чуть ли не самому переполненному магазину на Манхэттене в пятницу перед Рождеством: в лифтах давка, на лестницах давка, туристы идут косяками, витрины облеплены слоем в пять-шесть человек, которые ищут подарки и покупают часы, шарфы, сумочки, каретные часы, книжки по этикету и товары для дома непременно фирменного бирюзового цвета. Мы несколько часов наматывали круги по пятому этажу, а за нами по пятам таскалась свадебная консультантша, которая из кожи вон лезла, чтобы Безупречно Обслужить нас, чтобы мы могли сделать уверенный выбор, так что казалось даже, будто он нас преследует (“Узор на сервизе должен отражать саму вашу суть как пары… это основополагающая деталь вашего стиля…”), пока Китси металась от одного набора к другому: с золотым ободком! нет, с голубым! так, стойте, а вот тот, первый, какой был? восьмиугольник – не слишком ли? А консультантша услужливо вклинивалась со своими толкованиями: урбанистическая геометрия… романтический цветочный принт… элегантная классика… шикарный шик… и, несмотря на то что я только и повторял: нормально, этот – отличный, и этот тоже, да мне оба нравятся, решай сама, Ките, консультантша все показывала и показывала нам наборы, явно желая, чтоб я как-то потверже определился, мягко растолковывая мне прелести каждого из них – вот тут позолота, а вот тут рамочки вручную отрисованы, а я только и делал, что прикусывал язык, чтоб не сказать всего, что думаю: да черт бы с ней, с тонкой работой, нет никакой разницы, выберет ли Китси узорчик икс или узорчик игрек, потому что по мне все они одинаковые: новенькие, незаманчивые, мертвые на ощупь, не говоря уж о стоимости: по восемьсот баксов за сделанную вчера тарелку? За одну тарелку? Да прекраснейший сервиз восемнадцатого века стоил в десять раз меньше, чем этот холодный, блестящий новодел.
– Но ведь не могут они тебе все одинаково нравиться! Да, конечно, я везде высматриваю ар-деко, – сказала Китси терпеливо переминавшейся рядом с нами продавщице, – я его, конечно, обожаю, но все-таки нам он может не совсем подойти, – а потом мне: – Ну, что думаешь?
– Да какой хочешь. Любой. Правда. – Я засунул руки в карманы и отвернулся, а она смотрела на меня, почтительно помаргивая.
– Ты какой-то нервный. Уж сказал бы, что тебе нравится.
– Да, но…
Я столько фарфора распаковал после “похоронных” распродаж и развалившихся браков, что была какая-то невыразимая печаль в этих девственно-свежих, сияющих витринах, в том, как негласно они заверяли: мол, чистенькая новенькая посуда обещает такое же безоблачное, беспроблемное будущее.
– Тот, в китайском стиле? Или “Птицы Нила”? Ну, Тео, ну, скажи, я ведь знаю, тебе какой-то из них больше нравится.
– Выбирайте любой, не ошибетесь. Оба они яркие, необычные. Этот попроще, на каждый день, – пришла на помощь консультанты, у которой “попроще” было, видимо, ключевым словом для уговоров замотавшихся капризных женихов. – Такой простой-простой, совсем нейтральный. – По протоколу, похоже, жених выбирал посуду на каждый день (для вечеринок в честь Супербоула с парнями, гыгыгы), а вот “для торжественных случаев” сервизы выбирали эксперты-дамы.
– Сойдет, – сказал я, когда понял, что они ждут от меня какого-то ответа – вышло чуть суше, чем я хотел.
Как-то не получилось у меня изобразить бурный энтузиазм при виде незатейливой белой посуды, особенно по четыреста долларов за тарелку. При взгляде на нее мне вспоминались милые старые дамочки в платьицах от “Маримекко”, с которыми я иногда встречался в башне “Ритца”: прокуренные, отюрбаненные, пантерно-обраслеченные вдовушки, решившие перебраться в Майами, квартиры у них были заставлены мебелью из хромированной стали и затонированного стекла, которую в семидесятых им впаривали декораторы по цене “королевы Анны”, но теперь (как мне с неохотой приходилось им сообщать) ценности она никакой не представляла, и перепродать ее нельзя было даже за полцены.
