М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1
- Мне не надо, - сказал Кузнецов.
- Дурак ты, Кузнецов. Этого тебе не надо, того не надо. Арт-объектов не надо, акций не надо. И бабу на халяву отыметь - тоже не надо?
- Мне - зачем?
- Если бы все, как ты, рассуждали, - сказал Сникерс, - прогресса бы не было. Пассивный ты человек. Социализм тебя испортил: все на готовом, думать не надо. Нация рабов, - Сникерс сплюнул. - Снизу доверху, если хочешь знать мое мнение, все рабы. А время такое, что шевелиться надо. Гляди, как умные люди себя ведут. Активно, не то что ты.
X
И действительно, люди вели себя активно. Холл массажного салона заполнялся веселыми господами, смех и визги наполнили пространство. Изредка смех сменялся истеричными претензиями девушек: иные из них не соглашались работать бесплатно.
Молдаванке Ларисе, шумной девушке с толстой попой, Валера Пияшев сказал так:
- Тебя, Лорка, наша маркетинговая политика не устраивает? Хорошо. Много об себе понимаешь? Хорошо. Собирай манатки и вали отсюда к чертям. Самостоятельно хочешь жить? Иди ищи на свою толстую попу приключений. Только должок верни сначала - восемьсот баксов. Как за что? За все. Интерьер кто здесь строил, как считаешь? На кафель я сколько денег грохнул, ты подумала? Итальянский кафель - не заметила? Давай, расплачивайся. Ах, не можешь? Тогда - марш в койку. Ишь, развела здесь тред-юнионизм, паскуда! - он договорил эту тираду и повернулся к Анжелике, которая кричала:
- Не дам я бесплатно! Нашли дупло, ага! Если бы так только - потыкать туда-сюда. Ему ведь надо меня крутить, пока плакать не стану. Не хочу!
- Как бабки в наволочку откладывать, так хочешь! - крикнул Пияшев в ответ, и скулы его порозовели от гнева. - Как шампанское лакать задарма, так это с дорогой душой! А за всех Валера отдувайся!
- Я же не отказываюсь, я говорю только, что вот ему - не дам. Не дам уроду.
- Что за люди, ну что за люди! Все под себя гребут. Саня, - сказал Пияшев Кузнецову, - проводи барышню. Успокой и в койку уложи. Устроили мне здесь! И так голова кругом идет, - он тронул висок - Везет же некоторым. Ведь работают люди на спокойных местах. Кто-то вот нефть продает, а кто-то вообще фотографии. Тихие бывают профессии. Стоматолог, например. А здесь рехнешься. Поработай с таким матерьялом, голова-то закружится. Еще говорят, кафель меняй. Кафеля мне как раз не хватает.
- Да болит у меня все! Болит там, понимаешь!
- Подумаешь, болит. У меня, знаешь, как голова болит. Терплю, не жалуюсь.
- И грудь болит. Он соски крутит.
- Так шла бы колбасой торговать, если такая нежная! Дояркой иди работай, коров за вымя тягай! Свое вымя подставлять не хочешь - иди корову доить.
- Ты мне заплати, так я потерплю!
- Последний раз тебе говорю: лезь в койку - и жди.
- Ага! Жди! Бесплатно не дам!
- Дашь - и спасибо скажешь.
XI
Кузнецов увел плачущую Анжелику, и через полчаса дверь в ее комнату открылась, и на пороге появился Петр Труффальдино, низенький культуролог с лицом тухлой рыбы. Глаза тухлой рыбы озорно блестели. Однако то, что увидел культуролог в знакомой комнате, ему не понравилось. На кровати девушки сидел костлявый человек с бескровным лицом. Огромные руки его лежали без употребления на коленях. Человек повернул бескровное лицо к Труффальдино.
- Вы ко мне? - спросил Кузнецов, вставая. Страшные руки его двинулись вперед, и Труффальдино шарахнулся в сторону. Кузнецов сделал шаг.
- Вы с ума сошли, вы с ума сошли, - забормотал Труффальдино и попятился, - я сейчас охрану позову. Сейчас крикну. Вот сейчас закричу.
- Дурак. Я и есть охрана.
- А я милицию вызову.
- Ори громче.
Руки Кузнецова легли на Труффальдинино горло, и сознание культуролога помутилось.
- Ты успокойся, - сказал ему Кузнецов, - не надо скандала. Успокойся, или я тебя задавлю. Ты сядь. Подыши. Сколько я тебе должен?
Труффальдино смотрел на него и ничего не понимал.
- Я не платил сегодня, - прошептал он, - сегодня для постоянных клиентов бесплатно. Бонус у меня.
- Вот и я говорю, - сказал Кузнецов терпеливо, - сколько я тебе должен? Чтобы в порядке маркетинга вышло. Чтобы вам всю торговлю не сорвать. Ну, прикинь и скажи.
Труффальдино вздрагивал и ничего не отвечал. Он был сильно испуган.
- Я что говорю, - терпеливо сказал Кузнецов, - я тебе твой бонус верну. Чтобы без скандала. Ты понял? Тебе ведь премию дали? Так? Значит, вроде как бесплатный визит, так? Ну, вроде тебе стольник фирма дарит обратно, так? Просто не деньгами, а натурой. Ну вот. Тебе же без разницы: или натурой, или деньгами подарки брать, верно?
Труффальдино ничего не говорил, но выразительно смотрел большими красивыми глазами.
- Я тебе деньгами отдам. Тебе фирма подарок дарит, так? - Кузнецов говорил терпеливо, чтобы испуганный человек успокоился и понял и не стал жаловаться, - я хочу без скандала. Так? Тебе же все равно, как приз получать - так вот тебе твой стольник. Твой визит стольник стоит, правильно? По маркетингу? Твои бабки назад отдаем. Вот держи. Кладу тебе сто баксов в карман.
И Кузнецов достал сто долларов, сложил вдвое стодолларовую бумажку и положил ее в нагрудный карман приталенного пиджака Труффальдино.
- И газетку твою кладу, почитаешь, - Кузнецов сложил вчетверо «Русскую мысль» и засунул Труффальдино в боковой карман. - Запомни: вот тут у тебя газета. А деньги я тебе положил сюда. Сто баксов.
И тогда Петр Труффальдино разлепил пересохшие губы и сказал:
- Я обычно на визит трачу двести.
21
Картина (в том понимании, которое мы наследуем от Возрождения) называется картиной именно потому, что являет собой полную и совершенную картину мира. От имприматуры до финальной лессировки создает художник ее столь же тщательно, как Господь создавал мир. Художник распределяет в ней тень и свет, предметы и воздух, тепло и холод. Художник населяет ее страстями и усилиями - как тщетными, так и прекрасными. Художник наделяет ее памятью, ибо что такое как не память - преемственность и традиция, без коих невозможна картина. Художник открывает в ней героев, их лица и руки, их взгляды и немоту, их любовь и бесстрашие. Картина не может быть ироничной или пародийной (как не может быть иронией или пародией созданный Богом мир) - ибо она сущностна и с предельной серьезностью отвечает за все то, что воплотила. Этим она и отличается от любого иного плода человеческой деятельности, объявленного искусством (т. е. от абстракции, объекта поп-арта, перформанса, инсталляции и прочего, - то есть от тех занятий, что демонстрируют зрителю лишь фрагменты бытия).
Нельзя сказать, что абстрактных пятен в природе не существует; они, вне всяких сомнений, есть в узорах калейдоскопа, в ряби на воде, в игре света на стене. Известно, что Дега (усмотревший уже в пейзажах импрессионистов отход от картины и общего замысла) полагал, что для создания импрессионистического пейзажа достаточно пропитать краской губку и бросить ее о стену. Великолепный пример абстрактной живописи, достойный кисти Кандинского, показывает фрагмент «Тайной вечери» Андрео дель Кастаньо, изображающий разводы и прожилки камня на мраморной стене поверх головы Иуды. Иными словами, абстрактное столкновение цветов и пятен - феномен, природе и разуму известный, но лишь усилием сознания можно вычленить этот фрагмент бытия из целого и придать ему значение целого. То же самое касается объектов поп-арта, или перформансов, или иных выражений свободного художественного духа.
Применять прием абстрактной живописи для достижения нужного эффекта не зазорно. Так, Пизанелло задолго до Эдгара Дега освоил прием бросания губки в стену. Отчаявшись написать пену на губах у собаки, метнул пропитанную краской губку в нарисованного пса - и случайные брызги дали нужный эффект. Включать перформанс в художественный процесс возможно: что, как не большой перформанс, устроил некогда Боттичелли, сжигая свои великие холсты в кострах Суеты? И в использовании инсталляции нет греха, как нет в этом и новаторства: что, как не инсталляцию, являла собой площадь Синьории, небо над которой затягивали холстами с нарисованными светилами и звездами, пока самое пространство площади было занято скульптурами Микеланджело и Донателло? Ни один из вышеуказанных приемов ничем не плох, более того - любой из этих приемов присущ искусству.
Грех состоит лишь в том, чтобы подменить фрагментом бытия само бытие, всю полноту его. Грешно было бы объявить часть - целым и лишить мир тем самым смысла и цели. Разнообразные житейские обстоятельства будут вынуждать вас к подобной уступке: всегда соблазнительно обозначить малое свое достижение и незначительное знание как целую картину мира. Всегда соблазнительно будет обозначить неумение как сверхумение, недуманье как особого рода думанье и моральную неполноценность как специальную мораль. Вам часто будет казаться, что возможно поступиться общей картиной - ради сиюминутной выразительности; вы захотите именовать такую выразительность самовыражением и будете связывать это с представлением о личной свободе. Надлежит помнить, что подобная уступка есть уступка небытию.
