Александр Проханов - Надпись
Коробейникову в словах полковника виделся скрытый замысел, утонченная хитрость, намек на правила предстоящей игры. Не стал расспрашивать, полагая, что замысел себя обнаружит. Завороженно смотрел, как из-за гор льются беззвучные волны света, наполняя степь торжественной красотой и величием.
Волны шли из Китая. Свет был бессловесным посланием, таинственной молвой, которую Коробейников силился и не мог разгадать. Загадочная страна через темные очертания гор что-то вещала Коробейникову, разговаривала с ним дыханием света. Эти прихотливые, существующие тысячи лет очертания, и одинокая удаленная сопка, озаренная с одной стороны, и розоватая, с нежными тенями степь, над которой кружил тяжеловесный ворон, и слетающие с чьих-то огромных уст пульсирующие волны света - все это был Китай, о котором он так мало знал. Золоченые Будды среди красного убранства храмов. Зимний дворец императора с черепичной крышей, резными драконами, каменными священными львами. Летний дворец императора у лазурных прудов, по которым плывет ладья, оставляя на лазури розовый след. Алебастровая армия воинов, бессчетными рядами стоящих по пояс в земле - доспехи, мечи, мужественные пехотинцы, грациозные всадники, молчаливые генералы в долгополых одеждах. И, конечно, «Пекинская опера» - танцующие лицедеи с мяукающими голосами, в ярко раскрашенных масках, тяжелых шелках, с движениями марионеток.
«Пекинская опера» - так называется эта игра, в которой участвуют солдаты с палками, пыльные, с приподнятыми пулеметами, транспортеры, полковник Трофимов в мятой панаме с лицом притаившегося охотника и он сам, Коробейников, вцепившийся в скобу транспортера, глядящий на мятую, из оцинкованного железа трубу. И вдруг вспомнился Марк Солим, изображавший под люстрой китайского лицедея, и следом - щемящее, больное и сладкое, что осталось в уютном доме на Сретенке.
- Запаздывают, - нервно произнес Трофимов, глядя на офицерские часы, где в зеркальце света бежала секундная стрелка. - Должны бы уже показаться.
Ребристый шлемофон, лежащий на кромке люка, забулькал, заверещал, словно в нем пробился водяной ключик, выталкивая пузырьки звука. Капитан Квитко схватил ребристый шлем, напялил на круглую голову, его задорные усики энергично зашевелились:
- Понял тебя, «Четвертый»!… Две по триста!… Продолжай наблюдение!… - Стянул шлемофон, обнажив оттопыренные, нежно просвечивающие уши. - Спускаются две отары, голов под триста… Сопровождение - пастухи, человек восемь-десять… Как обычно, отары овечьи…
- Агнцы Божьи! - Трофимов ударил кулаком по броне, словно сбывался его дальновидный расчет, исполнялся тщательно спланированный замысел. Вытащил из люка бинокль, направил на горы, где в складках, похожих на зачехленные туловища великанов, едва заметная, спускалась дорога. Коробейников разглядел эту дорогу, спускавшуюся из Китая к контрольно-следовой полосе, впадавшую под прямым углом в белый накатанный путь, который перегородили солдаты и у которого стояли транспортеры.
Солнце вышло из-за вершин, бесцветное, горячее. Мгновенно иссушило, нагрело равнину, обесцветило ее, лишив розовых, фиолетовых оттенков, превратив в белесый пепел. Коробейников всматривался в горную дорогу, пустынно прочерченную среди волнистых складок. От напряженного всматривания ему стало казаться, что складки начинают взбухать, расширяться, словно пыльные чехлы наполнялись воздухом и медленно раздувались. Часть серой горы качнулась, стала вязко наплывать на дорогу, словно оторвался оползень, стал медленно сваливаться в долину. Так стекает с горы массив жидкой глины, пропитанной водой, но кругом была горячая сушь, каменное безводье пустыни.
- Пошли агнцы!… - Трофимов не скрывал волнения, водил окулярами по предгорьям. - Травка, водичка… Напоим, накормим… Хотите взглянуть? - Он передал бинокль Коробейникову, и тот, поводив синеватыми стеклами по увеличенным, рельефным горам, вдруг увидел близко длинную мучнистую дорогу. Овечье стадо, того же мучнистого цвета, рыхлое, пыльное, охваченное едким свечением множества спрессованных жизней, тягуче заливало дорогу. В дрожащей массе угадывалось множество голов, мерцающих глаз, цокающих копыт, вываленных, жарко дышащих языков. Среди стада двигались лошади, на них наездники с неразличимыми лицами, верткие, нервные, взмахивали руками, рассылали удары невидимых бичей. Мелькнула большая собака, похожая на огромного барана, и от ее прыжка шатнулось в сторону стадо.
- Как пластилин… - Коробейников вернул бинокль. - Зальет, залепит…
- Все нормально, по плану… Напоим, накормим… - повторил азартно Трофимов, впиваясь в бинокль.
Стадо длинно и медленно выплывало из расщелины. Колыхалось на склоне, как розоватое облако, солнечно, прозрачно дымилось. Опускалось к подножью. Задерживалось на уступах, меняя очертания, округляясь, накапливая тяжесть. Вновь начинало течь, удлинялось, приближалось к контрольно-следовой полосе.
- Есть!… Пересекли!… - В возгласе Трофимова была радость охотника, заманившего добычу.
Стадо слилось в низину, надвинулось на процарапанную линию границы. Излилось на белесую ленту приграничной дороги. Наездники метались, сбивали расплывшееся стадо, направляли его на дорогу. Догоняли отдельные раскатившиеся по степи комочки, соединяя их с основным массивом. Были видны поднявшееся над стадом пыльное облако, пустой отрезок дороги, редкая, пересекавшая дорогу, цепочка солдат, капельки солнца на касках. На большом расстоянии чувствовалось, как напряглась и сжалась цепочка, как нервничают пограничники, на которых надвигалось живое, вязкое скопище.
Коробейников различил странный донесшийся звук. Не блеяние, не цокот, не удары хлыстов, а монотонное дребезжание воздуха, словно вибрировали нагреваемые солнцем камни, частички пыли, молекулы воздуха, превращаясь в пузырьки накаленного света.
- Капитан, ты провел инструктаж? Автоматы в ход не пускать! Оружие на предохранителе! Только дубины! Молотить куда ни попало! - Трофимов зло посмотрел на капитана, боясь, что эта круглая, с лихими усиками голова не вместила до конца его, Трофимова, замысел.
- Инструктаж проведен, товарищ полковник. У людей такая злоба, что и палка выстрелить может. - Квитко вслушивался в унылый далекий звук, от которого щемило сердце.
Коробейников услышал, как в унылых дребезжаниях появилась вибрация, словно загремела плохо натянутая струна. И этот звук тревоги, печали и жалобы, казалось, взывал к небесам, умолял уберечь людей от непоправимого зла, от затмения непросветленных умов, от необратимых, неугодных Богу деяний.
- Это что? - спросил Коробейников, вслушиваясь в тоскливые звуки.
- Лейтенант Бессонов задул в «волшебную флейту», - усмехнулся Трофимов, указывая на жестяную, лежащую на броне трубу. - Предупреждает пастухов о нарушении государственной границы. Предлагает вернуться назад. У него там цитатник с десятком уйгурских фраз. Выкрикивает их в мегафон. С ужасным акцентом.
Коробейников видел, как далеко на дороге сближаются стадо и заслон пограничников. Все меньше оставалось пустой дороги. Вытягивалась и заострялась отара. Быстрее двигалось стадо, разгоняемое ловкими пастухами. Злее блестело на касках солнце. Сблизились, смешались. Превратились в пыльный ком. Коробейников чувствовал таранный удар, слепое столкновение. Одна жизнь сминала другую, пробивала в заслоне брешь, протачивала желоб. Звук изменился, стал воющим и надрывным. Так на удалении звучали блеяние овец, стук палок в пыльные бока и костяные хребты, звериные вопли боли, визги наездников. Сквозь голошение степи продолжал пробиваться вибрирующий, ноющий звук вопиющего в пустыне лейтенанта.
- Недолго держались «панфиловцы». Ну хоть разогрелись немного, - зло произнес Трофимов, не опуская бинокль.
После первого удара стадо остановилось, заметалось в пыли. Казалось, подымается с этой пылью вверх, пытаясь перелететь преграду. Из тусклых вихрей возникли два разделенных языка, сошли с дороги, стали по обочинам огибать заслон, который был почти неразличим в сером смерче. Слабо вспыхивали каски, взлетали палки, кружили два всадника, протаптывая лошадьми дорогу овцам. Стадо миновало заслон, снова слилось на дороге, покатило дальше. Пыль оседала, в ней вяло колыхались солдаты, будто их переехала слепая тяжелая сила. Было видно, как они садятся на обочине, иные ложились на землю.
- Твой черед, капитан!… Надевай овчинный тулуп!…
Стадо приближалось, бежало, толкало впереди жаркий воздух, оставляло позади туманный шлейф. Были видны заостренные морды, косматые спины, стеклянные проблески глаз. Животных гнала неостывшая боль, страх, раздраженье. В костяных лбах маячила у всех одна, тысячекратно повторенная цель - высокогорные пастбища, прохладные водопои, зеленая трава, побуждавшие быстрей миновать раскаленные камни, набивавшие шерсть едкой горячей пудрой. Многие овцы несли в утробах ягнят, терлись разбухшими боками. Перед стадом бежал громадный баран с ребристыми, туго завернутыми рогами. Поодаль носились распаленные собаки, то и дело набрасывались на отстающих овец. Стадо сопровождал десяток пастухов на низкорослых коричневых лошадях - плоские лица, ватные халаты, ременные пояса, грязные, закрывающие лоб повязки. Были видны их гибкие повороты в седлах, желтая медь стремян. Стадо ревело, блеяло, истошно заходилось злыми воплями. Слышался лай собак, хрип лошадей, тонкие вскрики наездников.
