Ирвин Уоллес - Слово
— Помню, папа, — тихо ответил Ренделл, глядя на озеро, окруженное по берегу зарослями, так что воды и не было видно. — Оно все замерзло.
— Все замерзло, — повторил отец. — Когда оно замерзало как сейчас, лед крепкий, толщиной дюймов шесть, мы приезжали сюда на подледную рыбалку. Помнишь, сынок, зимнюю рыбалку? — Отец не стал ожидать ответа. — Каждый должен был пробить несколько лунок, до самой воды. Потом мы устанавливали пружины и спускали лески, по пять на человека, все по закону. Это уже много времени прошло, как я приезжал сюда рыбачить. Нужно было взять с собой пешню, сачок, чтобы вылавливать лед, потом удочки с настороженным флажком. Мы втыкали рогульку у края лунки, и через нее спускали леску с наживкой. А потом все возвращались на берег, где стояли машины, хлопали друг друга по спине, чтобы восстановить кровообращение в замерзших руках, после этого разжигали костер, сидели вокруг него, пели, шутили, но при этом не забывали следить за флажками. Как только рыба клевала, флажок дергался вверх, а мы орали будто краснокожие индейцы и бежали к лунке. Ведь интересно же было, что там поймалось: окунь или щуренок. Чаще всего, ты прибегал первым, ведь у тебя были молодые ноги.
Ренделл живо представил себе подобные моменты.
— Надо будет опять как-нибудь съездить на рыбалку, папа.
— Нет, только не зимой. Уже имеются такие вещи, которые зимой мне делать противопоказано. Но знаешь, что я тебе скажу. Доктор Оппегеймер обещал, что я снова могу отправиться на рыбалку, когда погода станет потеплее. На прошлой неделе мы как раз обсуждали это с Эдом Периодом. Когда наступит весна, мы поговорим о том, чтобы отправиться на рыбалку. Здесь еще есть замечательные местечки.
Потом они помолчали, когда Ренделл свернул на дорогу, отходящую от озера.
Через какое-то время отец продолжил свой разговор:
— Ты подумай только, прошлое никогда не уходит, оно всегда остается в настоящем. Подумать только, каким чудесным и значительным было мое прошлое — моя юность, вся жизнь с твоей матерью, мое служение Господу — и все от этой новой Библии. Я просто живу в этом открытии, в этом новом евангелии. Вместе с твоей матерью я читал и перечитывал его уже раз десять. Удивительно, истинное чудо и откровение. Иисус гонит своих овец на пастбище. Иисус над могилой отца своего, Иосифа, говорящий от Его имени. Никогда еще не слыхал я ничего более значительного. Даже если человек и неверующий, после такого он обязательно поверит. Он просто обязан знать, что Сын Божий находится среди нас, и отсюда черпать силы. Это дает жизни смысл.
— Если это так, папа, тогда это очень важно.
— Нет ничего более важного, Стив, — с задором ответил на это отец. — Можно процитировать Колриджа <Самюэл Тэйлор Колридж (1772-1834) — знаменитый английский поэт и философ — Прим. перевод.>: «Я верю Платону и Сократу». Я же верю в Иисуса Христа. Расскажу тебе, о чем я думал сегодня утром, в церкви, во время проповеди Тома. Я никогда не сомневался в собственной вере, поэтому правильно пойми то, что я сейчас скажу. Несколько прошлых лет мне было больно видеть, как молодежь — не только она одна, но и их родители — отходят от церкви и от Писания. Они обратились к фальшивым идолам, к «Покажи Мне» и «Докажи Это» науки, как будто голая видимость одна может подтвердить истину, как будто в самой науке нет абстракций и тайн. Люди ловились на то, что они могли схватить и чем могли владеть, но все равно, в каждую секунду они желали иметь цель и значимость в жизни. Ты не считаешь, сынок, что такое было?
— Я согласен с тобой.
— Они не могли найти волнующие их ответы в Господе и Его Сыне, поскольку не могли видеть Христа только лишь посредством веры, потому-то они и не могли воспринять послание от того, в кого не верили. Потому-то они и повернулись к Нему спиной. Думаю, подобное произошло и с тобой, Стив. В различной степени это обязательно случилось в большинстве семей нашего прихода.
— Знаю. Мы говорили об этом с Томом Кери, когда ты болел.
— Так вот, я был лично благославлен, узнав, что все это кончилось. Ведь я и вправду думал, что Иисусу это тоже хорошо ведомо. Вот почему он снова открылся нам в это время. Находка в Остиа Антика не была случайной. Она была послана нам свыше.
«Остиа Антика», — подумал Ренделл. «Нет, это не было случайностью. Вот только, как трудно начать говорить отцу про нее».
— И вот теперь мы можем ответить, к всеобщему удовлетворению, на два вопроса нашего символа веры, — продолжил отец. — Верим ли мы в Иисуса Христа как нашего Спасителя и Господа, равно как и в Его царствие? Получаем ли мы и исповедуем христианскую веру в нашего Господа, Иисуса Христа, как говорится о нем в Новом Завете? Те, кто до сих пор не мог ответить на них утвердительно, наконец-то могут сказать: Да. Благодаря Иакову Юсту, сегодня они могут сказать: Да. Для них это — по всем научным критериям — видимое доказательство бытия Спасителя. Что же касается меня, то мои личные суждения и сомнения тоже завершены. Я вижу свою церковь в порядке. Я вижу, что, благодаря Тому Кери, кафедра остается в хороших руках, и к ней вернулось уважение. Я вижу небеса для сомневающихся молодых людей, как моя внучка Джуди, как моя дочь Клер. Ведь ты же видишь, насколько они изменились, Стив?
Ренделл кивнул.
— Я рад за них. Даже не могу сказать, насколько рад.
— Говоря же обо мне, я никогда не боялся уйти, когда прийдет время. Я всегда испытывал глубочайшую веру в рай на небесах — не рай с золотыми шпилями и улицами, но в рай, где спасенные — мыслями, духом, вечной душой — могут присоединиться к Господу и Его Сыну. Вот каким был для меня рай, но теперь я дожил до дня, когда вижу возможность построения рая на земле, где добро победит стремление к наживе, насилие и беззаконие. А далее, добро, в экуменическом смысле, мир и любовь охватят весь мир. Нынешнее Воскрешение сможет объединить в единое целое две сотни протестантских сект, сблизить нас с католиками, сделать нас ближе с нашими еврейскими родичами, ведь не следует забывать, что и Господь наш поначалу был евреем. — Старый Натан замолчал, ослабил шарф. — Что-то ты позволил мне разойтись. Это зима заставила меня сделаться таким болтливым. Хватит. А теперь я хотел бы услышать о тебе, Стив. Ты говорил, что собираешься рассказать про то, как провел лето.
— Ничего интересного, па. Может, в другой раз.
— Да, нам нужно будет поговорить.
Ренделл глянул на отца и увидал, что тот откинул голову, а глаза старика закрыты. «Не Спиноза, но Натан Ренделл, воистину отравленный Богом человек», — подумал он.
— Наверное, ты устал, па, — сказал он, выворачивая на свою улицу. — Ничего, сейчас отдохнешь.
Он притормозил, пробиваясь сквозь сугробы.
— Нет, сынок, я прекрасно себя чувствую, — услышал он бормотание отца. — Никогда еще не испытывал я такого божественного умиротворения. Надеюсь, что теперь и ты его тоже сможешь найти.
Ренделл остановился перед домом и выключил зажигание. Он повернулся, чтобы сказать отцу, что тоже верит в то, что тоже может найти для себя умиротворение, тем или иным образом, но может — а еще сказать отцу, что они уже приехали.
Но глаза отца были плотно закрыты, и при этом он совершенно не двигался.
Еще до того, как Ренделл схватил руку отца, чтобы отыскать пульс, у него уже были неясные подозрения, но теперь он уже точно знал, что отец умер. Он подвинулся к сидящему старику, поскольку эта мысль казалась ему невозможной. Его отец вовсе не походил на мертвого. Легкая улыбка на застывших губах была той же, что и при жизни.
Ренделл прижал к себе тело, положив седую голову на грудь.
— Нет, папа, — шептал он, — не уходи, не оставляй меня. — Он качал отца в объятиях, и голос его детства молил откуда-то из прошлого:
— Погоди, па, пожалуйста, не оставляй меня.
Он прижимал отца все сильнее и сильнее, отказываясь поверить в неизбежное, пытаясь удержать его при жизни.
Его отец не мог умереть, просто не мог, но через какое-то время Ренделл смирился с очевидным и наконец отпустил тело.
* * *ТРАУРНАЯ СЛУЖБА В КЛАДБИЩЕНСКОЙ ЧАСОВНЕ закончилась, и все пришедшие проститься с отцом, отошли от гроба, и теперь собирались кучками наружи, и Ренделл, поддерживая мать, смог отвести ее к выходу, чтобы там передать Клер и дяде Герману.
Он поцеловал ее в лоб.
— Все будет хорошо, ма. Он теперь покоится в мире.
Ренделл не стал идти дальше, глядя, как мать выводят наружу, где перед катафалком ее ожидали Джуди, Эд Период и Том Кери.
Оставшись в часовне, Ренделл беспомощно осматривался по святилищу последнего прощания: ряды пустых теперь лавок, опустевшая кафедра священника; орган молчит; комната для членов семьи ожидает следующих посетителей. Но в его сердце все еще звучали слова траурной службы. Он все еще слышал гимн «Господь Милосердный, Господь Славный». Он все еще слышал слова Тома Кери, читающего из Писания: "Иисус сказал: «Я есмь воскрешение и жизнь; кто верит в меня — пусть и умрет, будет жить. И каждый, кто живет и верует в меня — вовеки не умрет» <Иоанн, 11.25-26>. Ренделл все еще слышал, как все присутствующие хором поют: «Слава Отцу и Сыну, и Духу Святому; и ныне, и присно и вовеки веков. Аминь.»
