Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения
— Его нет дома, — под лай пса, ответила женщина.
— Как нет, мне сказали, он дома.
Крупное и продолговатое лицо женщины казалось злым и некрасивым, и хотя пасмурно, разглядел: лицо испещрено ямочками, как после оспы.
— Кто вам это сказали?
Коля молчал — не выдавать же юного земляка — и нарастяжку:
— Да-а-а, ска-за-а-али.
— Берите интервью у того, кто вам это сказал.
Коля не нашел, что ответить напористой женщине и, под лай пса, пробурчав: «До свидания», медленно побрел к калитке. На полпути услыхал лай своры, но ходу не прибавил: его видят из окон и оказаться перед женой Евтушенко или им самим — трусом — нельзя. Собаки, догнав, взяли в кольцо и стали атаковать. Лохматая черная все же тяпнула сзади за ногу, но он не ускорил шаг, и сжал в кармане рукоять ножа: так хотелось погонять евтушенковскую свору!
Отойдя от калитки — обернулся и посмотрел на окно второго этажа, почти сплошь застекленного. У окна стояла женщина и, как показалось Петрову, уперев руки в боки, самодовольно взирала, как бы говоря: «Как тебя наши псы?» Он покачал головой и пошел прочь.
— Хороший сюжет! Потом напишешь рассказ, — выслушав Петрова, заключил Тенин и, помолчав, добавил. — Ты хотел ехать к Шолохову — не вздумай! Если у Евтушенко укусила собака, то у Шолохова — пристрелят.
В Москве Тенин предложил обмыть интервью. Коля купил две бутылки польской водки, — русской не было, — и они засели в квартире, произнося всевозможные тосты. Захмелев, Тенин надоумил позвонить в Кишинев знакомой девушке.
— Представься филологом. Профессором. Скажи: мой друг. Ну, давай!
Коля начал приятный разговор, представившись профессором. Тенин развалился на диване и, улыбаясь, слушал. Ему понравилось: Петров ловко импровизировал и так обольстил Полину, что договорился о встрече, когда приедет в Кишинев.
— Превосходно, — сказал Тенин. — Любого человека берешь, как быка за рога. Выпьем за это.
Выпили.
— А теперь новое задание.
Тенин, отыскав в ящике стола нужную карточку, сказал:
— Звони Аркадию Адамову. Знаешь такого писателя?
— Знаю. Что у вас за картотека?
— А-а, это у меня переписаны московские писатели, их телефоны и адреса. По работе часто приходится звонить. Только не пугайся Адамова. Говори с присушим тебе напором.
И он набрал номер известного писателя.
— Добрый день Это Аркадий Григорьевич?
— Да, — услыхал он в трубке.
— Вам звонит начинающий писатель Николай Петров, поклонник вашего таланта. Я написал три повести на вашу тему, но не решусь отнести в редакцию. Почему? Вы повествование ведете от лица инспектора уголовного розыска, я — от лица преступника. Я отсидел пять лет. Потому повести, боюсь, не опубликуют. Прошу вас: дайте на них рецензии, а если возможно — пристройте.
— Приносите или присылайте в редакцию журнала «Советская милиция», и я напишу рецензию.
— А вдруг к другому рецензенту попадут?
— Не попадут. Рецензию дам я.
— Вы только дадите рецензию, или еще и опубликовать поможете?
— Не могу обещать, — но Петров не дал договорить и с жаром принялся уговаривать Адамова. Иногда срывался на жаргон, и так вошел в роль, что в эти минуты был уверен: три повести у нею написаны. Он смело атаковал Адамова, а тот отвечал сбивчиво, и Коля засомневался: с Адамовым ли говорит?
Тенин — в восторге! Еще выпив, стал называть телефоны, и Коля звонил писателям, представляясь то журналистом, то начинающим поэтом. Одному назначил встречу в ресторане, обещая угостить, другому сказал: «Лечу на такси с двумя бутылками коньяка». Писатели соглашались — дармовщина жгла душу.
Тенин помирал со смеху, выкрикивая все новые и новые тосты и номера телефонов.
Но вот польская кончилась, а у них ни в глазу. Смех протрезвил.
— Эго потому, — сказал Тенин, — что водка польская. Идем в магазин и возьмем русской, она-то свалит. Я верю в русского человека так же, как верю в русскую водку.
Шли по Ленинскому проспекту, и Тенин то песенки напевал, то мелодии насвистывал. Ему весело, и он не обращал на прохожих внимания. Петров шел молча, но тоже в приподнятом настроении. Вот Тенин запел популярную песню «Листья желтые над городом кружатся», и Коля, подхватив, сымпровизировал: «Это, значит нам не надо напиваться».
— Надо, Коля, надо! И мы напьемся! — И он запел: — Этот день победы, порохом пропах…
Коля перебил:
— Дымом провонял…
Так шли они по Ленинскому проспекту, балагуря и не заходя в ликеро-водочные магазины.
— Так, Никола, хватит. Пора в магазин.
Коля купил две русской, и на такси, с песнями, подкатили к дому, попойка продолжалась. Утром опохмелились, а к вечеру еле тепленькие.
Он улетел из Москвы довольный; взял два интервью, купил пишущую машинку, а для жены и дочери подарки.
20
По окончании отпуска забрал в домоуправлении трудовую книжку и устроился слесарем-сантехником в ремонтно-строительное управление. В РСУ главного бухгалтера посадили в тюрьму. В управлении были «мертвые души», да и работягам повышенную зарплату начисляли, а в получку часть денег они отдавали начальству.
Оба интервью накатал быстро, но в областных газетах ни одно не опубликовали, и он тиснул урезанное с Галановым и Водолагиным в многотиражку, и отослал в Москву. Тенин в ответе утешал: не опубликовали эти — опубликуют другие. Главное писать.
Когда Петров получил на новом месте первую — и разочаровался в ней — зарплату, пришла телеграмма: «СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙТЕ ТЕНИН».
Отпросившись на работе, понесся в аэропорт, и вечером предстал перед хмельным Тениным. Он не один. На кухне сидел лет сорока мужчина в поношенном костюме с испитым лицом.
— Знакомься, — сказал Тенин, — мой друг детства Борис Комаров.
Коля пожал Борису вялую руку.
— Так, садись, — говорил Тенин, суетясь на кухне.
Прежде, чем сесть, Петров повесил пиджак на дверь — жарко.
— Ты ничего с собой не привез? — спросил Тенин.
— Я торопился и про водку забыл.
— Надо отметить твой приезд. Магазины закрыты, но работают рестораны. Как думаешь, двух бутылок хватит?
— Думаю, на ночь и вовсе пить не надо, а тем более доставать.
— Не беспокойся, за водкой сейчас на такси съездит Борис.
Коля молчал: водку придется брать на свои деньги. «Неужели пригласил, чтобы я его поил?»
— Николай, деньги давай. Время поджимает.
Коля сидел за столом и молчал. Спеша в Москву, думал: его ждет приятная новость — вдруг рассказ приняла какая-нибудь редакция.
