Александр Беатов - Время дня: ночь
— Жду тебя завтра в это же время, — сказал он, поднимаясь из-за стола.
— До свидания, — ответил Саша, подхватывая со стола повестку, превратившуюся в справку, и направляясь к выходу.
Оказавшись на свободе, чтобы придти в себя, он решил пройтись пешком до Садового Кольца и направился вдоль трамвайной линии.
"Подонки!" — с горечью думал Саша, шагая, — "Заложили всё до мелочей! Даже про книгу настучали. Уж, казалось бы, чего надо: на нет — спросу нет. Нечего сказать — молчи. Зачем же стучать о том, о чём никто больше не знает и не узнал бы?.. Какую же теперь "куклу" подсунуть вместо сожжённой книги? Вот дурак! Думает, я на самом деле рукопись отдам! Даже если б она у меня была! Да, ни за что на свете! А ещё — следователь! Хотел сыграть на мелком тщеславии! Думал, я обрадуюсь поводу выместить обиду… Такие, как он, не в состоянии понять, что несмотря на все мои обиды и разногласия с Санитаром, — он мне во сто крат ближе, чем все вы, блюстители законов, вербовщики стукачей, предатели! И ведь, уверен, подонок, что напугал меня до смерти угрозой обыска! Неужели, он, каналья, полагает, что я такой дурак, что не понял сразу, что он блефует? Наверное, большинство на самом деле пугаются, и страх не даёт им возможности трезво размышлять и притупляет не только умственные способности, но и человеческую совесть! Да, иди, сука, обыскивай! Самому тебе будет дороже — всё одно ничего не получишь!"
Дома он стал перебирать книги, рукописи рассказов, черновики, конспекты лекций из МГУ. Неожиданно в руках оказалась толстая тетрадь конспекта книги некоего Богомолова "Критика современной буржуазной философии и религии". Когда-то он, Санитар и Наташа встречались, изучали эту книгу, обсуждали её главы. Санитар выслушивал толкование Саши, мнение Наталии, давал свою трактовку проблем. И хотя Саша уже прочёл ту книгу от корки до корки, перед встречей он делал конспект каждой следующей главы, отбрасывая атеистические выпады автора, оставляя оригинальные цитаты философов, подвергаемых в той книге критике. Таким образом на основе атеистической книги получилась рукопись, которую Саша назвал: "Обзор современной зарубежной философии и религии".
Не долго думая, юноша оторвал титульный лист с названием рукописи — конспекта и перед самым началом первой главы написал:
АЛЕКСАНДР ВОЛГИН.
"КРИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ НА ЧАСТНЫЕ ВОПРОСЫ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ И РЕЛИГИИ"
— и поставил дату: "1977".
"Пусть почитает придурок!" — усмехнулся он. — "Может, что-нибудь в его просовеченных мозгах повернётся в другую сторону…"
Отдавать конспект было жалко. Столько труда было потрачено. Тем не менее, это была "находка для шпиона" — хорошая "кукла", — то, что вполне должно было сойти за желаемое.
"Поди — докажи, что обманул! Ведь, всё написано моей собственной рукой! Захочет — пусть сличает почерк!" — Улыбался сам себе Сашка, подходя на другой день к зданию Московской Прокуратуры. — "Или пусть вызывает дворника и Никанорова проверять та ли эта самая рукопись, что они держали в руках семь лет назад! Завязнет, устанет от волокиты! Вот будет номер! Сейчас, через несколько минут, этот идиот обрадуется: — "Наконец-то заполучил в руки то, за чем так долго гонялся!" Засядет за чтение… Закурит сигарету, выпустит дым, предвкушая удовольствие… Ведь тут целые 200 страниц, не меньше! Начнёт читать… "Ба! Едрёна-Матрёна! Что это тут за абстрактная заумь такая?!"
Следователь сам вышел к проходной.
— Принёс?
— Да… Вот… — Саша вытащил из-за пазухи тетрадь и подумал: "Наверное, точно так же время от времени сюда приходят всякие стукачи и тоже передают что-нибудь."
Следователь взял рукопись, быстро провёл ногтём по краю, обнажая плотно испещрённую текстом клетчатую поверхность страниц.
— Ого! — удивился он объёму материала.
— Когда вы мне сможете её вернуть? — поинтересовался Саша, зная заранее, что не получит рукописи обратно, потому что сам не захочет для этого новой встречи.
— Позвони через недельку или лучше через две. Я теперь буду очень занят…
— Хорошо.
И следователь пошёл назад, через проходную и двор, в здание старинного особняка.
— Вот тебе, сука! — Вслух сказал Сашка, отходя прочь, и плюнул на мостовую. — Ещё не догадываешься пока, что провели! Пригодился ж-таки "Экуменический Университет"! Может не зря я так на нём настаивал? Неужели тогда уже всё было предопределено?"
Через две недели Саша набрал номер следователя Тихомирнова.
— Товарищ Тихомирнов?
— Да. Я слушаю.
— Товарищ Тихомирнов, вас беспокоит Волгин… Вы меня помните?
— Да.
— Я — насчёт моей рукописи… Когда я могу её получить обратно?
— …
— Вы сказали, что через две недели я смогу её забрать…
— Да! Приходи! Можешь забрать! Это не то, что мне было нужно!
— Хорошо… Спасибо… Я заеду…
— А другого у тебя больше ничего нет?
— Нет. Я только это тогда написал…
Трубку повесили. За рукописью Сашка и не подумал приезжать.
"Пусть теперь держит у себя", — смеялся он. — "И выбросить не посмеет, пока срок свой не вылежит. А вдруг объявлюсь и потребую?! Вдруг ещё одну жалобу напишу?!.."
Так закончились Сашкины "неприятности" с Московской Прокуратурой…
Не так удачливы оказались другие преследуемые…
И всё же, после многочисленных допросов, не сумев ни в чём уличить, расколоть или завербовать, многих перестали беспокоить. Только несколько человек остались с камнем на совести до конца своей жизни. На несколько лет перестали отравлять жизнь отцу Алексею и его прихожанам. Саша вновь начал посещать его церковь. Никаноров с сестрой уехал на постоянное жительство в Швецию, где, как католическому священнику, ему сразу же предоставили приход. Некоторые прихожане по своей наивности ещё продолжали даже с ним переписку, ошибочно полагая, что его вынудили эмигрировать, как некогда Бердяева, Галича или Солженицына… Дворник спился, вошёл в группу диссидентствовавших художников в качестве осведомителя и продолжал регулярно доносить. Время от времени он настаивал на встрече с Сашкой, чтобы исподволь узнать хотя бы что-нибудь для отчёта в КГБ. Вскоре он связался с бандитами, которые сначала посадили его "на иглу", затем заставили подписать необходимые документы, и, лишив квартиры, выкинули на улицу.
Тяжкая судьба постигла также Санитара.
Не сумев инкриминировать уголовного дела — вопреки или из-за показаний Сашки и других людей — о том лишь известно следователю Тихомирнову и Богу — "Долгая дорога в дюнах" для Санитара обернулась принудительным лечением в спец-психбольнице, расположенной где-то за Уралом, под Благовещенском. Там он пробыл около трёх лет, и был освобождён по требованию международной общественности и лично — Маргарет Тэтчер только при Перестройке, да и то не сразу, а лишь где-то в 1987 году, после чего уехал на родину в Латвию.
Одновременно с Санитаром приговорили к нескольким годам лагерей Софью, ту маленькую хрупкую украинскую девушку, у которой однажды Саша был в гостях. Дальнейшая её судьба осталась для Саши неизвестной.
Отец Алексей был зверски убит ранним сентябрьским утром 1990 года в нескольких шагах от калитки своего дома, когда он спешил на воскресную службу.
Сашка, получил в Американском Посольстве статус беженца, после того, как изложил факты своего преследования властями, и вскоре с женой и детьми навсегда покинул Советский Союз.
Но то — уже новая история, переходящая из двадцатого века в двадцать первый.
КонецОт Автора
Когда-то, лет тридцать назад, юноша, начитавшись Марка Твена, Жюля Верна, Майна Рида, Вальтера Скотта, Райдера Хаггарта, Чарльза Диккенса и других писателей, задумался о том, как эти замечательные люди сумели найти сюжеты для своих произведений. В поисках ответа на этот вопрос, он стал делать дневниковые записи и даже писать короткие рассказы, питаясь сюжетами, которые преподносила ему его собственная, скупая на новизну, жизнь. Потом он забросил своё творчество или возвращался к нему лишь иногда, делая некоторые записи по мере того, как узнавал что-то новое или находил какую-нибудь мысль, до сих пор нигде не читанную или не слышанную, и чувствовал интуитивно, что когда-нибудь, быть может, что-нибудь из этого получится. А может быть он занимался этим из-за того, чтобы развивать своё мышление, испытывать творческие способности, задаваясь вопросом: "А могу ли и я тоже, как они, создать хоть что-нибудь интересное?" Он подражал М. Твену, Дж. Сэленджеру, Н. Гоголю, Л. Толстому, Л. Андрееву, М. Булгакову, Николаю Бердяеву и другим писателям, которых открывал для себя на определённых этапах своей жизни. Забывая о своей тайной страсти, он увлекался спортом, путешествиями, радиотехникой, философией, религией, но, тем не менее, возвращался к творчеству — чистому сияющему белым светом листу бумаги, на письменном столе, как в мультфильме Норштейна, про Серого Волчка. И вот, однажды, иное, как-то невольно, сам собою, он вдруг перестал подражать другим и начал писать по-своему, не подпадая ни под чьё влияние, нащупав что-то своё, неповторимое… Много позже он стал читать Ивана Бунина и Андрея Платонова, и обнаружил удивительное сходство с их творчеством. Каким образом сошлись дороги в художественном видении писателей — загадка русской души… Прошло много лет. Юноша стал совсем другим человеком, поселился в другой стране, стал говорить на другом языке. И однажды этот другой человек вспомнил о том, которого предал забвению; нашёл забытые юношей рукописи и стал их читать и перечитывать… Поначалу ему захотелось многое исправить, изменить, сделать, как ему казалось, лучше. Но рука не поднялась на исправления… Он решил, что не имеет на это право, будучи человеком, совсем другого миросозерцания, нежели Автор, попавших в его руки манускриптов, написанных в далёкие годы эпохи тяжёлого советского Возрождения, происходившего тайно, скрыто, с риском оказаться в застенках КГБ. И тогда, чтобы оказавшееся в его руках творческое наследие, не пропало, он решил его поставить на Интернет, и даже сначала назвать их "плагиатическими"… Ведь лучшее оружие защиты — нападение. В конце концов, не зря же тот юноша, что канул в небытии прошлого века, потратил столько сил… Как это ни называй: "плагиат" или "раздвоение личности" — а до читателя надо донести — под тем или иным соусом. Так, что это — "плагиат", или нет? А может быть — советское "барокко"? "А кто не пьёт?" — спрашивает "художник слова", Аркадий Велюров, устами артиста Броневого, в фильме "Покровские Ворота". А разве бывает что-нибудь иное, чем "плагиат"? Ведь, "как мы дышим, так и пишем". Разве что-нибудь по праву может принадлежать человеку? Он — лишь инструмент в руках Провидения. Тем более — тот, кто решился на творчество, кто попробовал заглянуть в бездну колодезя, обнаруженного в своей собственной душе, кто в процессе творческой объективации субъективировал через объективное… Наверноне, не следует прислушиваться к откликам читателей, обнаруживших свои прообразы в образах героев… Автор, по доброте душевной, может быть, был бы и рад угодить и изменить написанное… Но, увы… Того, Автора, кто написал это всё когда-то, того "Дядьки", или "Белой Вороны", уже нет… Его просто не существует… А тот, кто издаёт под его псевдонимом "софистический плагиат", изменить что-нибудь по существу не в праве; ибо, по сути, не является Автором, как и всякий художник, и, по сути, выступает лишь орудием, или инструментом. Вот почему, — с одной стороны "плагиат". А тот, кто его присвоил, единственно позволил себе некоторую редакторскую правку по части грамматики и пунктуации; заполнил некоторые логические пробелы и, поставив псевдоним того самого юноши, решил дать ход тому, что оказалось в его руках, уже давно забывших, как держать карандаш, хотя и научившихся бегло набирать текст на компьютере. К сожалению, этот другой человек уже совсем исписался: новая действительность двадцать первого века отнюдь не вдохновляет его на художественное творчество… Иван Бунин, находясь в эмиграции до конца своей жизни, не сумел написать ничего, посвящённное эмиграции. Он ностальгически продолжал описывать жизнь в России, которая тогда уже сильно изменилась. Его произведения, несмотря на живые мастерски нарисованные картины быта, сейчас можно было бы обозвать "чернухой". И всё-таки зачем-то Бунин продолжал своё бытописание, будто бы был до смерти болен неблагополучем своих соотечественников. Так и автор предлагаемых для прочтения произведений чувствует моральный долг перед ушедшим в небытие юношей, и пытается завершить, начатую им работу. Питаясь, подобно вампиру, плагиатом того, кто остался в прошедшем веке, он тешит своё писательское самолюбие и выдаёт своё творчество за чужоё, накручивая обман на обман в своём псевдо-авторском тщеславии, преследуя цель снять чрезмерную авторскую тенденциозность… Впрочем, эти термирны — только для посвящённых в литературоведческие премудрости. Материалов, доставшихся от того юноши по наследству, оказалось предостаточно, чтобы обрабатывать их и набирать на компьютере до конца эмигрантской жизни: зачем создавать что-то новое, если старое до сих пор не реализовано? "Время разбрасывать камни и время собирать камни"… В предлагаемом материале читатель найдёт образ того самого юноши, о котором только что было сказано. "Это было недавно… Это было давно…" Где он, тот Сашка? Где он, тот Андрей? Канули в небытие? А может быть, однажды, проступят из этого экскурса в советское готическое барокко их прообразы?; — через сознание читателя, бессознательно, помимо воли, постепенно, — проникнут в жизнь, исправят кривды, когда-то свершённые; и простятся им тогда их грехи… Может быть, так, и только так, можно осуществить идею Федорова о воскрешении предков — через художественное творчество? Что же, на самом деле, выше: жизнь или искусство? — мучительный и вечный вопрос для художника… Вот, ведь, проступил из мрака небытия погибший донской казак в образе Григория Мелихова, со всеми его правдами, неправдами, заблуждениями и самобытностью, — благодаря плагиату Шолохова… Так, пусть читатель не судит строго того юношу, что успел записать и оставить для вечности те осколки своей жизни, которые были, как видно, отнюдь, не только радостными; но и описал тех, с которыми свела судьба, — хороших, плохих и — прочих разных; — так, как они ему тогда, давно, привиделись и какими показались и какими остались… навсегда… А может быть, всё-таки, те люди — уже не те самые, что были когда-то?.. Прообразы сначала зажили призрачными образами героев, как и тот, вместе с ними, кто создал их и описал их… когда-то… И эпоха, и страна, в которой происходят действия, тоже — призрак прошлого… Теперь, в новое время и в новой стране, хотя и той же самой территориально, живут люди совсем другие; даже те, кто перешагнул "рубеж веков", но ещё не отошёл в мир праотцев, — тоже совсем другие… Будем надеяться, что, действительно — другие, и потому не будут в обиде, обнаружив в творчестве Автора ожившие тени прошлого. Иначе, надо ли им воскресать реально, на самом деле? Впрочем, Автор обладает и такой силой… Хотя… Переходя от образного языка к приземлённой прозе, для минимального удовлетворения любопытства тех, чьи прообразы не явились жизненным сырьём для творчества — вот объяснение: по сути жизненного бытия, любое заимствование, любое использование своей или чужой жизни, как сырья для искусства — задача нелёгкая… Это восхождение на иной уровень бытия того, что само по себе не достижимо эволюционным путём. Этот уровень возможен лишь путём Откровения. Но открывается только открытому. И — нелёгкая эта задача открыться и разрешить той силе войти в твою душу и пропустить через неё всё хорошее и плохое… Торчество сравнимо с мистикой. Оно — одной с нею природы. Пропуская через себя "информацию", художник сообщает, то сокровенное, что обыватель обыкновенно скрывает даже от самого себя; делая это, художник одновременно меняет и образ своей собственной души. И просиходит чудо — художник преобразует объективное, свою жизнь и даже жизнь других… От "плагиата" до "барокко" — вовсе не один шаг, точно так же, как следует много пережить и пройти, чтобы превратиться из диссидента в эмигранта, а затем в патриота, переживающего и ностальгически осмыливающего историю и судьбу своей Родины…
