Гийом Мюссо - Здесь и сейчас
В такой поздний час это не самое спокойное место на Манхэттене. Воздух наэлектризован нездоровыми вибрациями. Под ногами чего только не валяется. В обветшалых домах явно живут сквоттеры. На лесенках браунстоунов неподвижно лежат люди с закрытыми глазами.
Вокруг деревьев, что растут вдоль улицы, валяются шприцы и презервативы. На дверях ателье тату и у входа на дискотеки похабные граффити. И наркотики, всюду наркотики. Дилеры, не скрываясь, бродят по кварталу, продают на глазах у всех крэк, героин, колеса. А уж обитатели! Панки, хиппи, джанки — старые старички, одна нога в могиле — трусят, совершая прогулку перед сном или отправляясь посидеть в ближайший клуб. В Нью-Йорке в таких кварталах, чаще чем где-либо еще, можно напороться на что угодно.
Плохое, разумеется.
00.16
На углу Сент-Маркс-плейс и авеню А я остановился перед клубом «Франтик». Здесь я надеялся отыскать Элизабет Эймс. Вошел.
Жара как в парилке, народу — не протолкнуться. Дуэт бас-гитаристов терзал песню Вана Моррисона. Алкоголь тек рекой. На танцплощадке танцевали впритирочку, задевая друг друга потными волосами. Но главный спектакль — в баре, где официантки в джинсовых мини-шортах и кепках на голове жонглировали бутылками, раззадоривая клиентов на выпивку. По очереди они вспрыгивали на стойку и отплясывали что-то весьма смелое, так что я понял: третий номер бюстгальтера тут важнее умения приготовить «Маргариту» или «Дайкири».
Я протолкался к стойке и заказал себе «Джек Дэниелс» у рыжей пухлявочки с цветными татуировками до выемки на груди. Она была постарше и поплотнее остальных официанток. Взглянув на ее прическу, я вспомнил картину Тулуз-Лотрека «Ла Гулю с подругами входит в Мулен-Руж».
— Добрый вечер, вы не знаете, Элизабет сегодня здесь?
— В той стороне бара, голубчик. Но ты такой паинька, мне кажется. Лиза таких не жалует.
— Спасибо за совет.
Я прищурился и сразу увидел ту, что искал.
— Лиза!
Я помахал ей рукой, зовя к себе, словно мы были старинными друзьями. Я был почти уверен, что она меня не узнает. Во всяком случае, сильно надеялся на это. Мы видели друг друга две секунды, я получил удар в нос и тут же, защищаясь, закрыл лицо руками.
Молодая женщина, нахмурившись, направилась ко мне. А что, если она меня все же запомнила? Я сразу принял меры предосторожности.
— Добрый вечер! Вы, как я знаю, учитесь в Джульярдской школе?
Упоминание о школе сразу ее успокоило. Она перестала быть официанткой, нанятой за умелое владение своим телом, она стала студенткой престижной школы драматического искусства.
— Мы знакомы?
Я отрицательно покачал головой, постаравшись улыбнуться самой обаятельной улыбкой.
— Нет, но мне посоветовали обратиться к вам.
— Кто? Дэвид?
Я вспомнил, что Дэвидом звали парня, которому она писала любовные письма. Поколебался и ринулся головой в омут:
— Да. Дэвид сказал мне, что вы потрясающая актриса. А у меня как раз есть для вас роль.
Она передернула плечами.
— Ладно сказки рассказывать!
Но я видел, что ей любопытно, хотя в то же время чувствовалось, что она мне не доверяет. Судя по всему, ее уже не раз водили за нос.
— Честное слово, я не шучу.
— Клиентов много, я на работе.
Я удержал ее:
— У меня в самом деле есть для вас роль.
Она поджала губы, подняла глаза к небу.
— Какая?
— Специфическая, конечно, — вынужден был признать я.
— Забудьте. В порно я не снимаюсь.
— Порно и близко нет. Роль самая что ни есть обычная. Роль медсестры.
— Медсестры, которая спит с пациентами?
Музыка ревела так, что приходилось чуть ли не орать, чтобы быть услышанным.
— Нет!
— Значит, она спит с врачом?
— Нет, она ни с кем не спит! У вас мания, что ли, честное слово?
— Мания у вас.
— У меня?
— У мужчин.
Я покачал головой с сокрушенным видом. Элизабет невольно улыбнулась.
— Извините, у меня был сегодня тяжелый день. Какой-то псих ворвался утром ко мне домой и пытался изнасиловать прямо под душем… А вы отдохните у нас, повеселитесь, — сказала она и пошла прочь.
Я попробовал ее удержать, но она была уже на другом конце стойки, наливала по новой текилу ребятам с Уолл-стрит, которые пришли сюда, в Ист-Сайд, чтобы оторваться.
«Ла Гулю» подошла ко мне и предложила еще порцию виски.
— Сказала же тебе, Лиза не про тебя.
— Да я же не снять ее хочу.
— Не ври, гусенок. Лизу все хотят снять.
Я достал сигарету, «Ла Гулю» чиркнула спичкой и поднесла огонек.
— Спасибо. А кто такой Дэвид? Ее парень?
— Ну как сказать? Одно слово, художник.
На лице у нее появилась недобрая презрительная усмешка, и она прибавила:
— Всякие у него художества. Но она привязана к нему, это точно. А художник этот привязан совсем к другому…
Я тут же вспомнил напоминания из банка.
— И он тянет с нее деньги, так?
— А ты откуда знаешь?
Я курил и быстренько обдумывал полученную информацию. Потом отправился на другой конец стойки и снова попытался привлечь внимание Лизы, но из этого ничего не получилось, слишком уж много было народу.
«Ла Гулю» тоже не сидела на месте, наполняла рюмки и стаканы, но на прощание подкинула мне подсказку.
— Еще час, и малышка освободится. Хочешь потолковать с ней без суеты, посиди подожди у Дамато.
— Дамато?
— Да, в пиццерии на углу Десятой и Стивенсен-стрит, она всю ночь открыта.
— Вы уверены, что она туда придет?
Рыжая от меня отмахнулась:
— Если сказала, значит, жди там.
01.36
С 1931 ГОДА ВСЕ В МИРЕ ИЗМЕНИЛОСЬ,
ТОЛЬКО НАША ПИЦЦА ОСТАЛАСЬ ПРЕЖНЕЙ.
Плакат в рамке над кассой в «Дамато Пицца» убеждал в том, что заведение это старинное, неизменно следует традициям и готовит пиццу так, как редко кто в городе: в печке с дровами.
Маленький ресторанчик и впрямь не блистал новшествами — скатерки в красно-белую клетку, кривоногие стулья, лампа с надтреснутым абажуром. Но атмосфера уютная. Пахнет помидорами, базиликом, и стоит переступить порог, как сразу разгорается аппетит. За час, что я тут просидел, я успел съесть пиццу на хрустящем тесте, а заодно выпить не один стаканчик вальполичеллы — помещение маленькое, и хозяйка, любезная, как тюремная дверь, неусыпно следила, чтобы клиенты, съев свою пиццу, не задерживались. Чтобы сохранить за собой столик, мне пришлось заказать себе еще и бутылку пива. Только мне принесли пиво, как вошла Лиза. Сразу стало ясно: она здесь своя — здороваясь, она назвала по имени и хозяйку, и мальчиков-поваров.
