Митч Элбом - Пятеро, что ждут тебя на небесах
Освобожденный солдат часто злобен. Потерянные в неволе дни и ночи, пережитые пытки и унижения — все в нем требует жестокого возмездия, подведения итогов.
Поэтому, когда Мортон, обвешанный украденным оружием, предложил: «Давайте подожжем склад», — все мгновенно, без всяких размышлений, согласились. Взбудораженные вновь обретенной свободой, солдаты, с оружием неприятеля наперевес, кинулись в разные стороны: Смитти к входу в угольную шахту, Мортон и Эдди к цистернам с нефтью. Капитан же отправился на поиски транспорта.
— Даю вам пять минут. И чтоб сразу назад — сюда! — гаркнул он. — Вот-вот начнется бомбежка — нам надо сматываться. Поняли? Пять минут!
И этих пяти минут хватило, чтобы разрушить то, что служило им кровом последние полгода. Смитти швырнул гранаты в ствол шахты и кинулся бежать прочь. Мортон и Эдди подкатили две бочки с нефтью к лачугам, вскрыли их и принялись палить из только что найденных огнеметов, поджигая строения одно за другим.
— Гори! — вопил Мортон.
— Гори! — орал Эдди.
В шахте раздался взрыв. Из ее входа повалил черный дым. Смитти, свершив задуманное, уже бежал к месту встречи. Мортон подтолкнул ногой цистерну с нефтью, и она покатилась в сторону лачуги, над которой тут же взвилось пламя.
Эдди усмехнулся и двинулся по тропинке к последнему в ряду строению. Похожее на сарай, оно было больше остальных. Эдди поднял ствол вверх. С этим покончено, сказал он себе. Покончено. Все последние недели и месяцы в руках этих подонков, этих мерзких охранников со скуластыми рожами и гнилыми зубами, с этими дохлыми осами в похлебке! Кто знает, что теперь с ними будет, но хуже того, что произошло, быть уже не может.
Эдди нажал на спусковой крючок. Лачуга мгновенно вспыхнула. Ее сложенные из сухого бамбука стены в считанные секунды обвились желто-оранжевыми языками пламени. Вдалеке послышался шум мотора — похоже, капитан нашел что-то, в чем можно убраться отсюда. И тут же с неба донесся грохот бомбежки, в точности такой, как они слышали каждую ночь. Грохот звучал ближе обычного, и Эдди подумал, что, кто бы эти люди ни были, они заметят пламя. Спасение придет. Они смогут вернуться домой! Эдди повернулся к горящей лачуге и…
Что это?
Эдди заморгал в изумлении.
Что это?
Что-то стрелой метнулось в проеме открытой двери. Эдди попытался сфокусировать взгляд. Воздух вокруг накалился, и, чтобы получше разглядеть, Эдди приставил свободную руку козырьком ко лбу. Ему показалось, что он видел маленькую фигурку в горящем строении.
— Эй! — закричал Эдди и двинулся вперед, опустив винтовку. — ЭЙ!
Крыша лачуги начала прогибаться, выбрасывая в воздух искры и языки пламени. Эдди отскочил назад. Глаза его слезились. Может, это была всего лишь тень?
— ЭДДИ! ДАВАЙ!
Мортон бежал к нему по тропинке, размахивая руками и жестами призывая его к себе. У Эдди защипало глаза. Он задыхался. Он указал Мортону на лачугу и закричал:
— Мне кажется, там кто-то есть!
Мортон приложил руку к уху:
— Что?
— Кто-то… там… внутри!
Мортон замотал головой. Он ничего не слышал. Эдди обернулся. На этот раз он был почти уверен, что заметил маленькую детскую фигурку, ползущую в лачуге. Уже более двух лет Эдди не видел никого, кроме взрослых мужчин, и вид этой детской фигурки вдруг вызвал в его памяти образы и младших двоюродных братьев, и миниатюрной железной дороги на пирсе, где он когда-то работал, и «американских горок», и детишек на пляже, и Маргарет, и ее, хранимую им, фотографию — всего того, о чем он запрещал себе думать последние месяцы.
— ЭЙ! ВЫХОДИ! — заорал Эдди, бросил на землю огнемет и придвинулся ближе к сараю. — Я не буду стреля…
Кто-то опустил ему руку на плечо и дернул назад. Эдди сжал кулаки и развернулся. Позади него стоял Мортон и орал:
— ЭДДИ! Пора ИДТИ!
Эдди замотал головой:
— Нет… нет… погоди… погоди… погоди… Мне кажется, там кто-то есть…
— Нет там никого! БЕЖИМ!
Эдди охватило отчаяние. Он повернулся лицом к строению. Мортон снова схватил его за плечи. На этот раз Эдди развернулся и со всего маху ударил его в грудь. Мортон упал на колени. Голова у Эдди тряслась. Лицо его перекосилось от гнева. Он снова повернулся к пламени, едва ли в состоянии открыть глаза. Там. Что это? Движется за стеной? Там?
Он сделал шаг вперед: невинное существо сейчас сгорит прямо у него на глазах. Вдруг остатки крыши с грохотом обвалились, и искры электрической пылью обдали его с ног до головы.
И тут вся мерзость войны вдруг выплеснулась из него, точно желчь. Ему стала невыносима неволя, невыносимы убийцы, невыносимы кровь и месиво, запекшееся у него на виске, невыносимы бомбежка и поджоги и бесполезность всего этого, вместе взятого. И ему захотелось спасти хоть что-нибудь: частичку Рабоццо, частичку себя, хотя бы что-ни-будь. И он ринулся в пылающие развалины в безумной уверенности, что каждая мелькнувшая там тень — это живое существо. Над головой рев самолетов перекрывался грохотом выстрелов.
Эдди двигался словно в трансе. Он прошелся по горящей нефтяной луже, и его одежда на спине вспыхнула. Желтое пламя метнулось вверх по ноге. Эдди вскинул руки к небу и заорал:
— Я ПОМОГУ ТЕБЕ! ВЫХОДИ! Я НЕ БУДУ СТРЕЛЯ…
Невыносимо жгучая боль пронзила ногу, и Эдди, длинно грязно выругавшись, рухнул на землю. Из раны под коленом сочилась кровь. В небе, освещенном синеватыми вспышками, ревели самолеты.
Он лежал на земле, обжигаемый огнем и истекающий кровью, закрыв глаза от нестерпимого жара, впервые в жизни готовый умереть. Кто-то потащил его назад, покатав по грязи, чтобы затушить пламя, и он, ослабевший и потрясенный случившимся, уже не сопротивляясь, был точно мешок с бобами. А потом он лежал в машине, вокруг него сидели его товарищи и повторяли: «Держись. Держись». Спина его обгорела, колено онемело, кружилась голова, и он чувствовал себя усталым, невыносимо усталым.
Капитан размеренно кивал, припоминая те последние минуты.
— Помнишь, как ты оттуда выбрался? — спросил он.
— Пожалуй, нет, — отозвался Эдди.
— На это ушло два дня. Ты то терял сознание, то приходил в себя. Потерял много крови.
— И все-таки мы оттуда выбрались.
— Да-а-а… — протянул капитан и тяжело вздохнул. — Но пуля эта тебя достала, будь здоров.
И действительно, пулю так и не удалось вынуть. Она пробила нервы и застряла в кости, расколов ее сверху вниз. Эдди дважды оперировали, но так и не вылечили. Доктора сказали, что он будет хромать и что с годами, когда поврежденная кость ослабнет, хромота станет еще сильнее. Врачи объявили ему: они сделали все, что могли. А кто знает, так это было или нет? Эдди понимал одно: с тех пор как он очнулся в медсанчасти, жизнь его круто переменилась. О том, чтобы бегать, теперь не могло быть и речи. О том, чтобы танцевать, тоже. Но хуже всего было то, что его отношение к жизни стало совсем иным. Он как бы отстранился от жизни. Все вокруг казалось или глупым, или бессмысленным. Война не только повредила ему ногу, она вползла в его душу. На войне он многое познал. И вернулся совсем другим.
